Забавный анекдот — и только? Да, если бы не то парадоксальное обстоятельство, что в финале повести навсегда отрекающегося от своего шарлатанства Новельду просит вновь заняться гороскопами и гаданием на хрустальном шаре та же самая Луиза, которая еще недавно «не понимала, как интеллигентный мужчина может довольствоваться положением шарлатана». И если бы не точное психологическое умозаключение Новельды: «Весьма редко мы бываем такими, какими выглядим, но еще реже соответствуем своим представлениям о себе самих». И если бы не язвительные характеристики «банды идиотов-студентов», «охраняющих» Клео в ее резиденции, но обратившихся в бегство при виде театральной массовки, или советника-радикала «с кустистыми бровями, выпученными глазами и толстыми обвисшими губами, какие часто бывают у профессиональных ораторов», обутого в «тяжелые сапоги, чтобы подчеркнуть, что он человек из народа» и изрекающего громкие, бичующие разврат, фразы, пока его ручищи норовят ощупать распутницу Клео. Или цинизм Клео, видящей в толпе мятежников лишь «трусов, лентяев, глупцов, от которых несет пивом и колбасой». Или рассказ Виктора Ватанна о путешествии по России и «пустых пространствах Белоруссии и Польши, где нет хорошего вина, а из еды одни яйца», за которые, к тому же надо платить непомерно много. Или замечания Новельды о том, что «политик — это шарлатан, который всем обещает счастье». Или, наконец, авторское высказывание о политиках, которые при написании мемуаров стараются сгладить свое зазнайство и цинизм...

Вряд ли автора таких строк можно назвать писателем, стремящимся лишь угодить мещанским вкусам...

К счастью, даже в период официального охлаждения к английскому писателю в нашей стране умный критик Ю. Кагарлицкий заметил, что Пристли «не всегда говорил о людях главное, но то, что им самим казалось главным». Еще точнее, кажется, было бы сказать, что Пристли писал о том, что в том или ином случае представлялось главным ему самому. И согласиться, что это неотъемлемое право каждого пишущего человека.

Ю. Кагарлицкий полагал, что «ни мастерством, ни талантом Пристли не идет в сравнение с Диккенсом». Однако, хоть сам JBP не любил разговоров о литературных влияниях, можно смело сказать, что во всей английской литературе XX века именно он ближе всего к великому мастеру пера века XIX. Именно диккенсовская лукавая ирония, порой оборачивающаяся невероятно смешным гротеском, диккенсовский реализм, сочетающийся с романтической приподнятостью повествования, диккенсовское тяготение к приключению, поиск увлекательного в серой обыденности, широта и пестрота панорамы изображаемых лиц и событий видится нам в творчестве Пристли.

Затхлые будни «Улицы Ангела» (1930) расцвечены появлением авантюриста Голспи. Он обаятелен, широк, внушителен. Кажется, с ним пришло в мелкую посредническую фирму процветание. Однако, выкачав из компании деньги, проходимец исчезает.

«Чудо-герой» (1933), наоборот, показывает честного Чарли Хэббла, случайно ставшего героем шумихи, поднятой в СМИ по случаю предотвращения взрыва на заводе, где он работал. Но Чарли отказывается от роли марионетки в руках сильных мира сего и возвращается к своей скромной работе.

В первом случае перед читателем развертывается картина заурядного существования «маленьких людей». Во втором — шумная атмосфера столичных театра, киностудии, великосветских раутов. Но и там и тут живо очерченные наблюдательным автором персонажи задыхаются в скуке и пошлости, и там и тут стремятся они к острым ощущениям и ярким впечатлениям.

Яркий и призрачный, блестящий и таинственный мир открывается нам в романе «Утраченные империи» (1965), действие которого происходит с ноября 1913-го по август 1914-го. Сочная фреска, изображающая мир мюзик-холла, таит в великолепии своих красок мрачный фон надвигающейся мировой катастрофы, готовой опрокинуть привычный уклад жизни, зачеркнуть просыпающуюся в молодом Ричарде Хэрнкасле любовь к жизни и женщине. Ричард начинает работу в номере своего дяди-иллюзиониста. Действительность и иллюзия переплетаются в жизни героя: излюбленный мотив семидесятилетнего автора выливается в забавное и одновременно грустное ностальгическое воспоминание об ушедшей довоенной поре, для которого характерно острое чувство времени, элегантность персонажей и писательского стиля, возвращающегося к пикарескной традиции «Добрых товарищей».

Широкую панораму столичной жизни нарисовал Пристли в двухтомной эпопее «Создатели образов» («The Image Men») — «За городом» и «Лондонский эпилог» (1968).

Название в наши дни можно бы парадоксальным образом перевести английским же термином — «Имиджмэйкеры».

Здесь в поле зрения писателя — кинематографисты, политики, журналисты, бизнесмены, а также представители академических кругов. Опираясь на традицию «академического» романа (academic novel, campus fiction) в английской и американской литературе XX в., Пристли создал широкое авантюрно-сатирическое полотно, главными персонажами которого стали столь же непохожие внешне, сколь и по характерам, профессоры Космо Салтана и Оуэи Тьюби, связанные не только общим делом, но и искренней, трогательной дружбой.

Судьба сталкивает оказавшихся без гроша в кармане талантливых ученых — философа Салтану и лингвиста и литературоведа Тьюби — с богатой вдовой Эльфредой Дрейк, которая, однако, может вступить в права наследства только в том случае, если вложит часть унаследованной суммы в практическое развитие основанного покойным супругом-американцем фонда социологических исследований.

Сергей Юрский как-то сказал, что Остап Бендер — олицетворение мечты интеллигента стать предприимчивым. Герой Ильфа и Петрова после долгих усилий вынужден был «переквалифицироваться в управдомы».

Герои Пристли, напротив, преуспевают в своей предприимчивости.

Понимая друг друга с полуслова, друзья моментально «переквалифицировались» в социологов. Они предлагают свои услуги миссис Дрейк, не прибегая, однако, к стопроцентной лжи: оба они, мол, лишь питают к социологии глубокий интерес, имеют кое-какие на этот счет планы, и единственное, чего им не хватало, это средств к их воплощению.

Так, к общей радости, родился Институт Общественной Имиджистики, во главе которого встала вся троица.

Начинается борьба за место на Олимпе академических кругов. В свое время Пристли отказался от предложенной ему академической карьеры. Как видно, за время послевоенной учебы в колледже Тринити-Холл он успел хорошо узнать снобизм и хищность университетских акул (одинаковые, впрочем, во всем мире). Во всяком случае в «Имиджмэйкерах» этот мир описан с поразительной точностью и испепеляющим сарказмом.

И все-таки деньги Эльфреды, обширные знания Салтаны и Тьюби, их находчивость, способность к импровизации, недурные качества психологов и простое человеческое, а когда и чисто мужское, обаяние делают свое дело.

Друзья превозмогают все препятствия на своем пути. Их институт процветает — сперва в стенах загородного университетского «кампуса», а потом и самостоятельно — в столице.

Полубезумные киноактеры и хищные бизнесмены, маньяки-политиканы и вездесущие репортеры, косматые и грязные предводители студенческих бунтарей (дань времени написания дилогии) и воротилы рекламы проносятся перед нашим взором в сплошном вихре. И мы восхищаемся их узнаваемостью, авторской наблюдательностью, лаконичными и точными штрихами их обрисовки, блеском речевых характеристик и диалогов — и вместе с тем умело свернутой писателем пружиной интриги, которая, разворачиваясь, заставляет крутиться весь этот бесноватый хоровод, среди которого, лихо исполняя взятые на себя должностные обязанности ученых и практиков, буквально наслаждаются жизнью главные персонажи. Не скажешь, что им перевалило за пятьдесят: они полны энергии, оптимизма, они знают толк в комфорте и не отказывают себе в нем, живут полнокровно, уютно, вкусно — весело, наконец! Профессор Салтана прекрасно играет на кларнете, д-р Тьюби — «с чувством и фальшиво» на рояле. Внук испанца, Космо за долгое время работы в Латинской Америке привык к сигарам и постоянно попыхивает ими; Тьюби, в жилах которого течет английская и валлийская кровь, предпочитает трубку. Оба они не пьяницы, но не дураки выпить. И оба привлекательны для женщин: высокий и сухощавый Салтана — внешне, толстенький и лысый Тьюби — благодаря своему чарующему голосу и почерпнутым на Востоке знаниям, за которые его возлюбленная и коллега-лингвист д-р Луиза Терри зовет его «монстром восточной эротики»...