Десятки глаз уставились на новичка. Любопытные и равнодушные, хищные и презрительные взгляды встретили вновь прибывшего в красноречивом молчании.

Он нерешительно остановился возле самой двери, не зная, где ему можно расположиться. Двухъярусные нары располагались вдоль стен в форме буквы «П», свободных мест, на первый взгляд, не было.

— Ну, что за гусь? — приземистый чернявый мужчина в спортивном костюме, с продавленным носом, нехотя встал с нижнего яруса нар, примыкавших к двери, — представься!

— Саша… Александр… — новичок вымученно улыбнулся и протянул навстречу руку для пожатия.

— Во дает, сявка! — радостно изумился чернявый и, вместо рукопожатия, почти без замаха ткнул Крастонову в нос кулаком.

Тот инстинктивно отреагировал и успел отшатнуться — кулак лишь несильно ударил в грудь чуть ниже шеи. Нападающий злобно ощерился гнилыми зубами и, сделав шаг вперед, вновь взмахнул рукой — уже наотмашь. И снова новичок избежал удара, пригнув голову и отшатнувшись. Но отступать дальше было уже некуда, спина уперлась в холодный металл двери.

— Бей его хлопцы! — заорал вдруг кто-то, — эта гнида… — последовал грязный мат, — …свою бабу, а потом утопил ее в реке. Бей суку!

— Нет! Неправда это… — но тяжелые и злые удары посыпались на парня со всех сторон.

Он отбивался молча и ожесточенно, однако, уходя от одних ударов, натыкался на другие. Губы и нос уже распухли и закровили, лицо покрылось ссадинами.

«Главное — не упасть», — повторял он про себя, и это помогало ему устоять на ногах, несмотря на активные попытки сбить его на грязный цементный пол, — «упаду — затопчут…»

— А, ну — погодь, — казалось, негромкий, обыденный голос мгновенно был услышан всеми и моментально прекратил побоище.

Плечистый высокий мужчина в тельняшке десантника, лежа, приподнялся на локте и всмотрелся в избитого новичка пристальными льдисто-синими глазами. Он занимал нижние нары возле самого окна и являлся неформальным лидером этого небольшого тюремного сообщества, называясь, по воровскому определению, угловым камеры.

— Я слыхал иное, — тон его был резок, слова звучали весомо и отрывисто, — деваху изувечили, задушили, а затем бросили в реку другие люди. Он здесь не причем, его и самого пытались утопить… А, ну, скажи, как было на самом деле?

Крастонов кивнул головой, но произнести ничего не успел.

— Да, ты чо, «Десант», он это, гадом буду, — из группки, сгрудившейся справа от Крастонова, отделился длинный худой парень, стриженый наголо, с узкими наглыми глазами. Судя по голосу, это он и бросил клич к избиению новичка.

— Заглохни, сявка, — резко бросил плечистый и, опустив ноги на пол, сел на нары, — я еще посмотрю, с чьего это ты голоса запел. Не завелся ли и у нас стукачок кумовской…

Мощные мышцы его взбугрились и стали подрагивать.

Длинный испуганно съежился и моментально скользнул за спины стоявших.

— Подойди-ка сюда, — пронзительные холодные глаза вновь нацелились на Крастонова.

Тот сделал несколько шагов вперед и остановился напротив грозно набычившегося плечистого мужика.

Закатный луч солнца проник через узкое зарешеченное окно в камеру и рассыпался неяркими пятнами по покрытому ссадинами, но упрямому лицу парня.

— Долго спрашивать не буду, — произнес плечистый, — скажи только: «клянусь мамой…»

— Клянусь своей матерью, — тихо, дрогнувшим голосом, сказал Крастонов.

— Верю, — буднично, но веско подытожил старший по камере, со странной кличкой «Десант», к роду войск которого, он, однако, в недалеком прошлом, имел прямое отношение.

Он указал новичку место — не почетное, но и не позорное, с блатной точки зрения, и жизнь камеры вновь вошла в скучную размеренную колею.

— От подъема до отбоя, от допроса до допроса… — тихо замурлыкал один из обитателей камеры…

Ночью, еще долгое время после того, как погасла тусклая лампочка под потолком камеры, Крастонов лежал с открытыми глазами, устремив взгляд на слегка светящееся оконце камеры…

Однажды конвоир пришел за Крастоновым очень рано, сразу после скудного тюремного завтрака, состоявшего из загустевшей перловой каши и алюминиевой кружки жидкого чая, пахнущего рыбой.

— Крастонов! выходить без вещей. На допрос.

Парень вышел, заложив, по уже приобретенной привычке, руки за спину. Они пошли какими-то гулкими переходами, а потом спустились на этаж вниз.

— Куда меня?

— Разговорчики! — строго прикрикнул конвоир.

Но, через несколько шагов, приглушенно произнес, — в другую камеру. Похоже, в разработку…

— Что?

— Все. Молчать! — и снова тихо, — будут бить — стучи изо всех сил в дверь.

В новой камере находилось лишь четверо заключенных, хотя она была даже больше той, в которую вначале доставили Крастонова. Все они имели откормленный вид, достаточно зверские физиономии и разнообразные татуировки по всему телу.

— Кореша! Глянь, кто к нам пришел, — нарушил злобное молчание один из них, с изуродованным полуприкрытым глазом, — это ж тот козел, что трахнул свою чуву, а затем утопил. Заходи — жорным будешь! Ну, рассказывай, сука, что с бабой сделал?

— Никого я не трогал. Наоборот…

— Заткнись! Вот тебе бумага и ручка. Пиши повинную прокурору. Иначе будешь зашвабрен, как петух. И на всю жизнь им останешься. Пиши, сука! Может, уйдешь тогда живым отсюда.

— Не буду ничего писать, я ни в чем…

— Ну-ка, Филя, причеши маленько парашника для начала…

Крастонова молча и сосредоточенно избивают.

— Эй, Сыч! По морде, да по башке не бей, не ясно тебе было сказано, пень косорылый… Шестерки хреновы — учи вас всю жизнь. Дуболомы…

На его стук в дверь, как советовал сердобольный конвоир, так на помощь никто и не пришел. Это повторилось несколько раз.

В свою камеру Крастонов вернулся лишь вечером.

— Ничего себе «на допрос», — «Десант» удивленно разглядывал свежий синяк на лице Крастонова, — где это тебя так?

— Это еще не все, — Крастонов сбросил рубашку.

Плечистый присвистнул.

— Посадили к каким-то мордоворотам, а те… — начал Крастонов.

Рассказ внимательно слушала вся камера.

— Все ясно, — авторитетно заявил «Десант», — сунули тебя в «пресс-хату», есть у них такая «всесознайка», самому, правда, побывать не довелось. Не сломался?

— Нет.

— Ну, молодчага. Держись, иначе засудят и впаяют на полную катушку.

— За что мне все это? — поморщился Крастонов, набрасывая рубашку. Даже прикосновение мягкой ткани рубашки вызывало у парня нестерпимую боль.

— Следаку своему расскажи, — посоветовал многоопытный угловой, налюбовавшись на громадные синяки и кровоподтеки, разбросанные по всему худощавому телу Крастонова.

— Да он с ними заодно. Казался сначала таким располагающим, добрым.

— Все они добрые, когда спят, — гоготнул кто-то.

Хмурым дождливым утром Зотов отправился в магазин с вывеской «Гастроном». В винно-водочном отделе он купил три бутылки водки. Обмотав их газетами, чтобы не звякали, аккуратно положил в целлофановый пакет и долго ждал троллейбуса на ближайшей остановке.

Выйдя из троллейбуса, он посмотрел на часы — была половина одиннадцатого. Быстрым шагом, под моросящим дождем, Зотов направился к большому серому зданию Научно-исследовательского института криминологии, криминалистики и судебной экспертизы.

Он поднялся на второй этаж и зашел в комнату, заставленную длинными столами и шкафами со стеклянными окнами. Шкафы и столы были заставлены различными приборами, аптекарской посудой, бутылочками, колбочками, баночками.

В комнате находилось два человека, занятых своими делами.

— Ребята, очень срочно надо, — Зотов стыдливо положил целлофановый пакет с бутылками на единственный видавший виды колченогий стул, сиротливо притулившийся у стенки.

Плотно сбитый бородач в несерьезной выцветшей ковбойке удивленно скосил глаза на пакет и встал из-за длинного стола с какими-то приборами типа микроскопов, но со множеством объективов.