Ульберт сумел избежать подозрений и приносил много пользы своему хозяину. Бывший викинг, как разведчик, оказы­вался в разных местах по всему побережью Балтики, выяснял пути торговцев, а также собирал сведения о намечавшихся походах викингов.

— Чего хочет от меня князь? — Олаф покосился на своего длинноусого сторожа, но тот даже бровью не повел. Вероятно, Ульберт был здесь на особом положении, и ему разрешалось говорить с молодым норманном.

— Чтобы ты служил ему, — усмехнулся Ульберт. — Разве это непонятно?

—   Почему именно я?

—   Ты остался в живых..

— Гуннар не захотел, — задумчиво произнес Олаф, вспо­миная страшную даже по меркам северного воинства смерть викинга.

— Он не захотел, — повторил в тон ему Ульберт. — А ты что, хочешь умереть?

—   Ты предал Рагнара! — выдал свои сомнения Олаф.

— Я никого не предавал, — возразил свей. — Я не клялся в верности ни Рагнару,

ни

Стейнару. Если ты

не

забыл, Рагнар сам пожелал попасть сюда.

В этом Ульберт был прав. Стоила ли любовь

Ягмиры

жизни

Хафтура, Гуннара и остальных? Олаф чувствовал, что невы­сказанная неприязнь к действиям Рагнара выходит наружу.

— Но я могу помочь тебе, — неожиданно оказал Ульберт, искоса глянув на княжеского ратника.

—   Чем же?

Вместо ответа свей поднялся со скамьи и приблизился к венеду, сказав ему тихо несколько слов. Затем он достал из куртки серебряную монету, принятую

к

обращению у герман­цев, и протянул сторожу Олафа. Тот думал пару мгновений, потом схватил монету и скрылся за дверью.

— Слушай меня, — быстро проговорил Ульберт, огляды­ваясь на дверь. — Он ушел за медовухой, поэтому у нас есть немного времени. Я слышал разговоры венедов. Тебя соби­раются убить. При удобном случае. Никто не дознается, как это произойдет. Тебя просто найдут с проломленным черепом где-нибудь в отдаленном уголке замка.

— Почему князь не сделает это раньше своих слуг? — с усмешкой спросил Олаф.

— Ты не знаешь князя. Его мысли недоступны. Он любит играть с судьбой.

— Едва ли он думает, что я — его судьба, — продолжал насмешничать Олаф.

— Не скажи, — Ульберт наклонился к нему, как бы со­бираясь сказать нечто важное. — Он любит проверять людей. Проверит и тебя. Умереть здесь — просто. Труднее выжить.

—   И что же ты предлагаешь?

—  Бежать.

— Бежать? — Олаф недоверчиво глянул на него. Ульберт о самого начала казался ему скрытным и не достойным доверия. Но разве у него сейчас был выбор?

—  Куда бежать? И как?

— У меня есть корабль, — пояснил Ульберт, косясь на дверь. — Но он в двух днях пути отсюда. Если идти пешком по берегу.

— Зачем я тебе? — усмехнулся Олаф, подозревая

ловуш­ку. —

Не поверю, что ты хочешь спасти меня. Ты

служишь

князю.

— Верно, — кивнул Ульберт. — Но у меня свои инте­ресы.

—   Какие?

— Об этом я скажу тебе позже. И помни. Князь проверит тебя. Если промахнешься, считай, ты мертвец.

За дверью послышались шаги. Длинноусый страж шагнул в комнату, держа в руке кувшин с медовухой.

— Выпьем? — предложил Ульберт, многозначительно

по­

смотрев на молодого викинга.

Ночью Олаф спал плохо. Хотя он не был серьезно ранен (помогла кольчуга), но все тело покрылось темно-багровыми синяками, которые трудно сходили. Он знал, что лучше всего ему поможет купание в море, но это исключалось. После под­земелья он кое-как отмылся водой из кадки, ему дали одежду местных мужчин — штаны, рубашку, оставив из прежнего кожаные башмаки.

Безуспешными были и попытки узнать о том, где по­хоронены викинги, погибшие в ночном бою. То же касалось их оружия. По ночам юноше часто снился Хафтур. Веселый, улыбающийся, он что-то говорил, но Олаф не мог разобрать. Иногда ему снилось, что десятки крыс ползут на него, он от­бивается, но крысы продолжают вылезать из всех щелей, лезут, лезут, лезут, поблескивая маленькими злыми глазками. Олаф просыпался в холодном поту, сбрасывая с себя кровожадных тварей, но потом замечал, что один, а крыс нет, и снова за­бывался тяжелым, тревожным сном. Из головы никак не шли слова Ульберта...

Бежать? В этом было нечто непонятное, темное, свей что-то утаивал до поры, но что? Как догадаться и не дать маху? Зачем Ульберту это нужно? Он не пленник, свободный человек, что на самом деле он задумал?

Утром, когда сквозь маленькое оконце, в которое не про­лезла бы и голова ребенка, начинал пробиваться рассвет, Олаф уже не спал, долго лежал неподвижно, слушая голоса птиц из близкого леса, а затем и голоса людей, говоривших на языке, странно знакомом ему. Отдельные слова он уже хорошо пони­мал, они как будто жили в нем уже давно, ожидая своего часа. Еще месяц-другой, и он мог бы заговорить по-здешнему.

Лязгнул засов дубовой двери. Лицо нового стража, невы- спавшееся, хмурое, глаза — клочки серого неба, от фигуры дохнуло утренней сыростью:

— Идем...

После завтрака, состоявшего из куска черного хлеба и гу­стой, недосоленной каши, Олафа отвели к Людовиту. Князь в это утро был занят богословской беседой с Калебом. Людовиту казалась странным, что в христианских книгах содержатся не только евангельские тексты, исторические хроники народов, но также и некие жития святых. Святые... Люди, которые приняли муки за веру...

Князю, с детства воспитанному в суровых традициях воина-победителя, было непонятно, зачем терпеть мучения, ради чего? Ради призрачной веры в такого же Бога-мученика, когда-то распятого римскими легионерами в далекой Пале­стине, и людей... мелких, ничтожных людишек, живущих в убогих лачугах, а то и просто в землянках, и оттого постоянно грязных, прокопченных от дыма, с лицами — невзрачными, глазами — голодными и рыщущими в бесконечных поисках пропитания... За них принять муки?

Людовиту в такие моменты казалось, что он стал жерт­вой какого-то чудовищного обмана. И христианские короли, которым он старался подражать, принимали эту веру? Своим звериным чутьем князь безошибочно определял, что здесь что-то не так. Но что именно?

Калеб понимал его сомнения, но оставался при своем мнении, не споря с князем. Тут следовало быть крайне осто­рожным. Искушенный в магии и теологии советник хороню сознавал, что Людовит просто не улавливает основ христиан­ских догм, оставаясь, по сути, темным язычником, варваром, которому легче погубить десяток душ, нежели попробовать спасти хоть одну.

— Как говорил Алкуин, обласканный Карлом Великим, что такое слово? Изменник души, — произнес задумчиво Калеб. — Если принять на веру все то, что написано в этих книгах...

— Я понял тебя, Калеб, — кивнул с удовлетворением князь. — Иначе не может и быть. Наша жизнь — изменчива. Мы не сможем...

Князь не договорил, раздался стук в дверь и слуги ввели в комнату Олафа. Людовит быстро огляделся, будто что-то припоминая, затем взмахом руки удалил своих людей, при­глашая викинга подойти ближе.

— Тебе нравится у меня, норманн? — спросил князь, при­стально глядя ему в глаза.

— А кто я здесь? — Олаф чуть наклонил набок голову, как бы возражая Людовиту.

— Кто? — легкая усмешка бродила на тонких губах князя. — Не могу понять тебя?

—   Я пленник или...

—  Нет, нет, — покачал головой Людовит и знаком показал Калебу на дверь.

Тот помедлил, словно не вполне понимал, действительно ли князь хочет, чтобы он ушел? Но тот лишь нетерпеливо махнул рукой: иди, иди.

Когда они остались с Людовитом наедине, Олаф вдруг почувствовал непреодолимое жжение внутри себя, и тут же взгляд его упал на стену, где висело оружие: меч в ножнах с инкрустированной рукоятью, секира, украшенная золотой проволокой, прекрасно сделанные ножи с широкими лезвиями. Каких-нибудь два шага, и он может завладеть мечом!

Мысль о мести на миг ослепила юноше глаза. Но он

быстро пришел в себя. Спокойно, спокойно, время еще есть! А

князь, как бы не подозревая о страстях, что кипели в душе

его

пленника, взял книгу и перелистывал страницы.