Туяра вернулась в Дюсюр два месяца спустя на том же пароходе и приступила к своему учительскому труду в средней школе. Отпуск быстро забылся и повседневная трясина опять засосала ее. Она была дома, когда вдалеке прокатился раскатистый взрыв. Приостановив кормление своего трехлетнего сынишки, она вернула ложечку на тарелку и прислушалась. «Что это?» она замерла. «Дедушка, проснись, это твоя забота; ты у нас в поселке милиционер!» Морщинистый якут, дремавший на корточках в углу избы, приоткрыл глаза. Их было около десяти душ, костяк семьи Прохоровых, в этом помещении под низким потолком, с балок которого свисали связки сушеных щук и судаков. Мужчины призывного возраста были взяты на фронт, дома остались только старые и малые; женщины тянули лямку повседневной жизни, работая за себя и за ушедших. На двухэтажных лежанках, построенных вдоль стен, отдыхали сестры, тети и мама Туяры. Было еще не поздно, детишки не могли угомониться и ползали по полу, играя в охоту на тюленя. В печке горел огонь и мальчонка лет десяти, гордый доверием, подкладывал туда ветки плавника из груды наваленной в сенях. За письменным столом сидела на стуле ухоженная девочка с пунцовым бантом в черных волосах и писала изложение в ученической тетради. Фитилек керосиновой лампы давал ей спокойный, устойчивый свет. Перед ней был развернут учебник. Рядом с чернильницей, в которую она окунала тонкую ручку со стальным пером, стоял бронзовый бюстик Маяковского, а над столом висел портрет Пушкина и цветная карта мира. На тянущихся вдоль стен деревянных полках и маленьком журнальном столике стояли и лежали книги. «Дедушка Эрчим, проснись, это где то рядом!» напомнила ему внучка. Эрчим с трудом поднялся и, накинув на плечи доху из оленьего меха, вышел на крыльцо. Через минуту он вернулся и начал собираться в путь, достав торбаса, чулки из кожи и сухую траву для подкладки в обувь. «Эй, Харысхан, хватит спать, поднимайся! Там за околицей звезда с неба упала. Ты у нас шаман, пойдем туда, возьмешь кусочек для своей ворожбы!» Харысхан, такой же ветхий как и его брат, поднялся на нетвердых ногах и стал одеваться. «Шути, шути, а когда живот у тебя распучило, ты не пошел в поликлинику, а пришел ко мне,» отвечал он, накручивая на себя массу предметов меховой одежды, о которых изнеженные европейцы и слыхом не слыхивали. «Я совершил над тобой «камланию» (магический ритуал) и ты выздоровел.» «Да, только потом запор у меня долго был.» «Потому что ты своим неверием прогневил духов Огня, Воды и Земли. Потом ты принес мне горностая и загладил свой грех. Духи простили тебя.» Приготовившись, уложившись и подвязавшись они получив напутствие от смеющейся Туяры захватить мешок побольше и покрепче, чтобы уместить звезду. Старики вышли наружу. Hебесное зрелище не утихало. Но фантастический по красоте феномен вызвал у Харысхана специфическую реакцию. «Это духи ногами моржовые кости толкают,» объяснил он и хлопнул в ладони, рассчитывая таким образом погасить северное сияние. Раздраженный, что ничего не вышло, он махнул рукой, топнул, чмокнул и свистнул. «Дурной глаз на мне сегодня.» Он позвенел бубном. «Никто не повинуется.» Они прошли в загон за домом, где держали ездовых оленей. Животные стояли в сарае, их морды в кормушке с ягелем. Эрчим выбрал своего любимца, рослого рогатого самца, сунул ему в пасть ломоть хлеба и стал запрягать в санки. Вихрем промчались они по столбовой дороге через поселок, но за околицей осторожно поехали вдоль берега, всматриваясь во все глаза и вслушиваясь во все уши. Луна опускалась за горизонт, а от небесных огней света было немного. Пласты снега в ложбинах призрачно поблескивали в темноте. Зарево, которое Эрчим видел со своего крыльца, давно исчезло, ориентиров не было и они ехали шагом держа себя начеку. Эти старые якуты были настойчивыми людьми, упрямо стремившимися к цели и привыкшие побеждать. Они продолжали поиск. Прошел час, они заметили тлеющие угольки, и силуэт поверженного самолета в глухом и укромном уголке плоскогорья возле самой кромки воды. Грунт вокруг был усеян кусками и кусочками изогнутого металла, расплавленной пластмассы, обрывками электропроводов, раскрошенными деталями, битым стеклом и плексигласом, и залит черным машинным маслом. Сберегая свои ступни они решили не приближаться к месту катастрофы, а обойти его кругом. На каменном склоне, посреди мешанины заиндевевших мхов и булыжников лежал человек. При их приближении он попытался подняться, но застонав, упал. «Ты кто такой?» Эрчим перевернул его на спину. Рассмотрев погоны на плечах, портупею с револьвером в кобуре и хромовые сапоги милиционер поделился со своим братом, «Большой начальник. Из лагеря летел. Совсем больной. Надо его в поселок отвезти. Иван Ивановичу утром звонить буду.» Сергей не мог повернуть язык от слабости, но глаза его смотрели зорко. Он не бельмеса не понимал по — якутски, но слова «Иван Иванович» расслышал ясно и содрогнулся. «Все хорошо, товарищ командир,» обратился к нему Эрчим на ломаном русском. «Поедем к нам ночевать. У нас тепло и кушать будем.» Кравцова взвалили на сани, щелкнул кнут и олень помчал их домoй. Oбитатели уже похрапывали на своих местах, завернувшись в одеяла и видя десятые сны. Хворост, горящий в печи, бросал дрожащий свет на лица спящих людей и на фотографии их близких, поблескивающие на стенах. Воздух был теплый, густой, тяжелый. Харысхан вошел первым, скрипя половицами и остановился посередине помещения; за ним последовали Эрчим и Сергей, опирающийся на его плечо. «У нас гость,» объявил Харысхан. Туяра, накинув халат, выпорхнула из-за занавески. Кравцов представился, его усадили за стол и поставили перед ним деликатесы якутской кухни. Там был кувшин с кумысом, блюдо с пшеничными лепешками, балык, оленина и рыбья каша. Старики, его спасители, отказались от еды и раздевшись, улеглись на своих лежанках, погреть кости. Хозяйка присела напротив Сергея и узнав, что он из лагеря 620 начала вспоминать свое весеннее путешествие на Вячеславе Молотове и иx хорошего попутчика — старшину Тупикова из того же лагеря. «Он так любезен и эрудирован,» расхваливала его женщина, «так развлекал нас своими историями, что мои дочери его до сих пор вспоминают. Вы не знаете, где он сейчас?» Сергей пожал плечами. «Такой приятный молодой человек. Не понимаю, за что милиция его арестовала на пристани в Кангаре? Я проходила по другой стороне площади и видела как его увели.» Кусок квашеной рыбы застрял в горле у Сергея; слезы брызнули из глаз и он с трудом прокашлялся. «Наверное, какое — то недоразумение. Там разберутся,» сухо сказал он, обтирая лоб рукавом. «У вас в поселке имеется телефон?» «Что вы, только радиостанция,» Туяра явно хотела услужить. «Мне надо передать сообщение моему начальству об аварии самолета. Вы ведь знаете Иван Иваныча?» он равнодушно взглянул в ее глаза. «Да, но он редко приезжает к нам. Последний раз он был здесь год назад и благодарил за помощь в поимке заключенного.» «Прекрасно. Я знаю, что я среди друзей.» «Есть то, радиостанция есть, но работать на ней некому. Был у нас до войны оленевод, он знал как передавать и на ключе морзянку стучал, а как в армию его забрали, некому с ней заниматься. Так два года стоит она и вся пылью обросла. С тех пор у нас главный специалист по радиосвязи — наш сельский шаман.» «Это Харысхан то? Я сразу заметил, что он очень технически одарен,» Сергей с трудом подавил желание рассмеяться. «Тогда, действительно, оставим сеанс до завтра.» Голос милиционера прервал их беседу. Он продолжал лежать, укрытый меховым одеялом, но из своего угла долго и не очень дружелюбно по — якутски выговаривал о чем — то свою дочь. Та терпеливо молчала, не возражая. Лишь когда старик закончил, ответила коротко и без гнева. Потом обратилась к Кравцову. «Дедушка беспокоится, где вы будете ночевать. У нас переполнено. На одну ночь мы вас определим к ссыльным. Одна старая женщина умерла на прошлой неделе и освободилась койка. Там тепло и только одна жиличка. Вы не против?»

Избой это строение трудно было назвать, а скорее курятником или сторожкой, однако оно было под деревянной крышей и из кирпичной трубы вился дымок. Не постучав Туяра стремительно отворила дверь и вошла; Сергей последовал за нею. Сеней не было и они оказались в узком полутемном пространстве, где источником света было светло — оранжевое пламя дров, пылавших за железной печной заслонкой. Места хватало только для двухэтажных полатей заваленных тряпьем и поленицы сложеннoй у противоположной стены. Высокая и гибкая фигура поднялась с лежанки и вопросительно застыла в проходе. Был виден только силуэт с низко опущенной головой и стройными, рельефными ногами. На ней была холщовая рубашка и черные сатиновые шаровары, на ногах толстые вязаные носки. «Принимай постояльца, Пушкарева!» неожиданно резко выкрикнула Туяра. Сменив тон и выражение лица, она обернулась к Сергею. «Здесь вам будет хорошо, тов. начальник,» заботливо сказала она и ушла осторожно затворив за собой дверь. «Здравствуйте, я капитан Хлопков,» негромко проговорил он, не разбирая лица Пушкаревой, все еще спрятанногo во мраке. «Послали к вам на ночевку. Примите?» «Кто же меня будет спрашивать?» ответила Пушкарева мелодичным, хватающим за сердце голосом; в нем Сергей расслышал глубокую грусть, усталость и тоску. «Занимайте любое место.» Он не двигался, завороженный. Она поправила волосы и сделала шаг навстречу; ее лицо по прежнему скрыто в хаосе теней. «В оперном театре петь вам надо, гражданка,» сдержанно сказал Сергей. Что-то странное происходило с ним, как будто таинственная незнакомка завладевала его сердцем и окутывала паутиной. Своей грациозностью, пластичностью и изящной осанкой эта женщина напомнила Сергею аристократических дам, которых доводилось ему издалека видеть в его бытность в Германии. Присутствие этой яркой и редкостной птицы в убогой хижине было неуместным. «Какое там.» С унынием шевельнула oна рукой. «Я свое уже отпела.» «Что же так пессимистично? Скоро освободитесь и начнете новую жизнь.» До Сергея донеслись всхлипывания. «Вы не разделите со мной ужин?» Oн попытался отвлечь девушку и положил на стол сверток с продуктами, которыми Туяра снабдила его для завтрака. Смахнув слезы она подошла ближе и оказалась в полосе света. Сергей ужаснулся. Облик аристократки мгновенно исчез. Лицо ее — обветренное и загрубевшее — было многократно обморожено. Кожа шелушилась на подбородке и щеках, кончик носа покраснел и сухие губы растрекались. Руки ее, деликатные и удлиненные, созданные для клавишей фортепиано или скрипичного смычка, стали мозолистыми, бесформенными и багрово — красными. Сергея захлестнуло сострадание. «Как вас зовут?» еле слышно вымолвил он. «Машей,» ответила она повернувшись к нему спиной, и доставая жестяные тарелки с полки. «У меня только одна ложка и ножа нет, так что не обессудьте.» Сергей молча разрезал оленину и лепешки и отдал ей. Маша набросилась на еду, но годы лишений не смогли уничтожить ее благопристойность, женственность и хорошие манеры. Тарелка опустела, она положила ложку рядом, обтерла их последним кусочком и мякиш отправила в рот. Сидя на полатях, его макушка упиралась в верхние доски, Сергей молча глядел на нее. «Давно вы здесь?» его голос был едва слышен. «Пять лет и все на черных работах,» громко и равнодушно ответила она. «Срок моей ссылки истек в прошлом месяце, но комендантский офицер меня все равно не выпускает.» Cлабая тень невеселой усмешки скользнула по ее лицу. В ее светлых, добрых глазах застыла покорность судьбе. «Извините, время позднее, пора спать.» Сергей стал стаскивать с ног сапоги с непринужденностью привычек советского быта, когда не проронив ни слова, чужие люди укладываются спать вместе в одном вагонном купе, чтобы наутро не попрощавшись, раствориться в толчее миллионного города. «Хорошо,» сказала она механически — просто. «Я с вами, если не возражаете.» Она подошла и легла рядом с Сергеем, обняв его за шею. С трудом подавив мужское желание, он вскочил. «Почему? Ты не любишь меня!» «Все так делают,» Маша была без эмоций, как манекен. «Начальник требует и получает — так заведено в лагерях. Непокорных уничтожают. Мы не принадлежим себе. Нами владеет любой чекист. Если вы не хотите…» Она поднялась и ловко взобралась на верхнюю полку. Чуть дыша она притаилась там тихо как мышь и Сергею казалось, что он опять один. В его жизни были случайные женщины, но он обращался с ними честно и с достоинством, всегда предпочитая любовь. Он улегся и смотрел на неокрашенные сосновые доски над своей головой. «Как ты попала в ГУЛАГ?» Маша долго не отвечала. Сергей уже засыпал, когда услышал ее голос. «Мы из Ленинграда. Жили на Литейном. До революции мой папа был генерал — майор от артиллерии, но по идейным мотивам вступил в 1919 году в РККА. Все шло хорошо, пока в 1939 году не дошел черед и до нас. Папу осудили на большой срок за вредительство и саботаж. Нам с мамой, как членам семьи врага народа, дали по пять лет ссылки в Булунском улусе в Якутии. Раньше мама преподавала музыку в школе, у нее было слабое здоровье и обкалывать ломом лед на реке она не cмогла. Мама простудилась, долго хворала и умерла. Теперь я одна.» Было похоже, что Маша всхлипнула. Сергей ничего не ответил. Он спал. В сновидении он вернулся в детство в Финляндии; он и Борис притащили на кухню ведро окуней и как им было весело чистить рыбу, глядя на смеющегося дядю Фридриха! Ах как проста была его жизнь!