Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Еще вчера он намеревался постоять у ограды, чтобы понять наконец, что же такое таилось в глубине глаз этой неизвестно откуда взявшейся собаки, но сил выйти за пределы дома у сэра Исаака уже не было.

Стакан травяного настоя, который он выпивал несколько раз в день, чтобы облегчить боль внизу живота, показался ему вдруг абсолютно неподъемным. Он медленно отвел руку от прикроватного столика и попытался положить ее поверх одеяла, но рука с пожелтевшей, истончившейся до прозрачности кожей безжизненно свесилась, словно движение ее больше не подчинялось воле сэра Исаака. Он и это принял без горечи, принял как должное, как очередное звено в цепи бесконечных утрат, которые все увеличивались и увеличивались, сокращая одновременно границы существования его в этом мире.

Самым удивительным оказалось, что мысли, ранее хаотично нагромождаемые друг на друга, пришли в состояние некоего равновесия, словно отсекли от себя все ненужное, связанное с сожалением, раскаянием, а поверх всего – и жгучей обидой за то, что такое происходит именно с ним. Он отделялся сам от себя, реализуя давешнее сновидение и теперь уже безропотно вручая свою душу властному безразличию, которому нисколько не были интересны его сиюминутные обиды и разочарования.

Сэр Исаак следил лишь за тем, как постепенно уходило от него все, что составляло сущность привычного, знакомого до мельчайших подробностей быта. Исчезли стены дома, растворившись в гулкой пустоте, а вслед за ними стали исчезать предметы – вначале те, что находились на некотором отдалении от него, а потом те, что располагались совсем рядом. Они теряли свою устойчивость и свои формы, словно были сделаны не из прочного материала, а из зыбкого, растекавшегося в разные стороны песка. Но и сам песок, который еще недавно хранил их замысловатые очертания, тоже куда-то исчезал, проваливался, оставляя после себя черные туннели, ведущие в неизвестность.

Сэр Исаак лежал посреди этой расширяющейся пустоты и был единственной преградой, которая, несмотря на свою бесконечную малость, все еще противостояла натиску холодной и равнодушной ко всему бездны.

А потом вокруг него закрутился бешеный вихрь, который не то рычал, не то выл, не то повизгивал, но разобраться было невозможно, потому что сэр Исаак не слышал эти звуки, а только чувствовал, что они есть, и когда он все-таки попытался вникнуть в их запредельное звучание, его вдруг вышвырнуло за границы безумного вращения. Он оказался в абсолютной пустоте, и стало ясно, что вот сейчас то, что продолжало еще осознавать себя Исааком Ньютоном, исчезнет окончательно и навсегда.

Но… почему-то именно этого и не случилось. Его посетили вдруг какие-то странные видения.

Вначале мимо Ньютона проплыла внушительных размеров пожилая леди в халате, сшитом из материи, усыпанной мелкими синими цветами. Леди прижимала к себе худую таксу, которая подозрительно покосилась на сэра Исаака и что-то сердито протявкала.

Вслед за ними проплыла покосившаяся хибара, и он почему-то оказался уже не снаружи, а внутри нее, причем видел себя как бы со стороны, сидящим за шатким столом с какими-то белыми бланками и обгрызенным карандашом.

Потом ему стало душно, он подошел к окну, распахнул его, и тотчас же откуда-то сверху спустился знакомый ему человек в длинном до пят пальто и маленькой круглой шапочке на обритой голове. Человек, не говоря ни слова, протянул Ньютону светящийся диск, тот самый, который уже однажды вручил ему на северной дороге, ведущей из Кембриджа в Гринфильд к родовому имению Манор-Хауз.

Диск этот, правда, таинственным образом вскоре исчез, и со временем Ньютону стало казаться, что всё приключившееся с ним во время бегства от чумы было на самом деле дурным сном, из серии тех, что хочется поскорее забыть.

Ньютон попытался было узнать у того, кто протягивал диск, о странном месте, где он сейчас оказался, но выяснилось, что голоса его с ним уже не было. И все же, словно в ответ на этот непроизнесенный вопрос, с грохотом стали подниматься из-под земли дома и домишки, протянулись мощенные булыжником улицы, уперлась в небо пожарная каланча, и город, образовавшийся вокруг, показался ему почему-то очень знакомым.

Лужа, – вспомнил сэр Исаак, – аптека, – вспомнил он, – и еще дата: 30 июня 1954 года. И тогда он все понял, потому что был теперь одновременно и Исааком Ньютоном, и Моней по фамилии Карась, и потому, что точно знал день, когда окончательно и бесповоротно распрощается с этим миром.

Отступление второе,

в котором говорится о том, что все может быть

Ровно в три часа пополудни 30 июня 1954 года летний зной, заливавший благословенный город Бобруйск, начал внезапно ослабевать. Горожане, вооруженные закопченными стеклами, высыпали на улицу и все как один обратили свой взор на солнечный диск. С правого его края по направлению к центру медленно продвигалась серпообразная тень. Постепенно увеличиваясь в размерах, она подминала под себя всю видимую окружность небесного светила и не успокоилась до тех пор, пока последний его луч не скрылся за непроницаемой завесой.

Темнота, словно огромный колпак, накрыла Бобруйск. Стало холодно и страшно. На небе вспыхнули звезды, которые, как отметили встревоженные наблюдатели, были какими-то чересчур яркими и крупными. Тишина в городе стояла такая, будто внезапно наступившая ночь скрыла в своих глубинах все, даже самые малейшие шорохи. Нахохлившиеся птицы замерли на ветках, собаки забились в будки, листья на деревьях предпочли свернуться, чтобы уберечь себя от этого невесть откуда взявшегося мрака.

Никто в городе не обратил внимания на человека, который стоял по колено в самом центре лужи прямо напротив здания аптеки и держал на вытянутых руках странный поблескивающий диск. И только Устин Пырько, вышедший со своими сотрудниками следить за порядком во вверенном ему городе, заметил светящуюся точку и со всех ног бросился к внезапно обнаруженной и такой вожделенной им улике.

– Отставить! – закричал он, подбегая. Но человек, держащий диск, никак не отреагировал на майора, заметавшегося у кромки лужи.

– Немедленно ко мне! – приказал Устин Пырько и расстегнул кобуру. Человек не пошевелился.

– Стрелять буду, – предупредил Устин Пырько. Человек продолжал все так же держать диск, словно слова майора натыкались на какую-то преграду и не доходили до его слуха.

Устин Пырько прицелился и выстрелил. В тот же миг во дворах Бахаревской улицы, почуяв скорый рассвет, радостно закричали петухи, и, словно по их сигналу, черная тень Луны стала медленно отползать в сторону, все больше и больше приоткрывая солнечный диск, который заново наливался ярким, слепящим глаза светом. А когда мрачная пелена полностью сползла с городских улиц, выяснилось, что в славном Бобруйске, с одной стороны, все как будто бы осталось по-прежнему, а с другой стороны, что-то неуловимо изменилось. Подевалась куда-то лужа около аптеки. Исчез запах в кинотеатре «Пролетарий». Пустырь, заваленный металлоломом, тоже преобразился и выглядел теперь как большая песчаная площадка, исполосованная колесами тяжелых грузовиков. А на том месте, где буквально несколько минут назад красовалось фанерное здание конторы «Вторчермет», проклюнулся тонкий маленький дубок.

Что же касается горожан, то ни один из них не помнил теперь про маленького тщедушного человека по имени Моня Карась, слыхом не слыхивал о хозяйке «черного рынка» тете Басе, а тем более не знал доблестного майора Устина Пырько.

Совсем другие герои заполнили улицы благословенного Бобруйска, и единственное, что эти улицы роднило с теми, существовавшими до судьбоносного затмения, – все так же пересекались они под прямым углом друг с другом, что выглядело, если смотреть сверху, как идеальная решетка, надетая на город.

Возможно, это и был тот самый параллельный мир Ярополка Хазина, существующий бок о бок с другим миром, в котором город Бобруйск гордился тетей Басей, квасил капусту, бегал за спиртным в подворотню «Порт-Артура» и в котором некто Моня по фамилии Карась сумел-таки уберечь нашу планету от страшной катастрофы.

39
{"b":"553325","o":1}