Прошёл почти час. За это время ей однажды позвонили из председательского кабинета, что-то настойчиво говорили в трубку, заставив спешно рыться на столе в бумагах, диктовать чьи-то фамилии, имена. После этого она несколько скорректировала свой ответ. Теперь, после сообщения о том, что шеф занят, она стала прибавлять, что по окончании совещания он собирается сразу же ехать в Думу.

Евгений Сергеевич занервничал всерьёз. В нём всё сильнее крепло убеждение, что встретиться с Зюгановым ему не суждено. Скорее всего, тот действительно вскоре укатит вместе со всей свитой, так и не соизволив его выслушать.

А он не может сидеть здесь и караулить часами.

Во-первых, потому что не позже сегодняшнего вечера ему необходимо отправить макет очередного номера газеты в типографию. Ведь он, непосредственно занимаясь редактированием «Лимонки» уже полгода, так гордился тем, что она всегда выходит строго по графику, день в день. Сейчас, в канун старта предвыборной кампании, регулярность выхода особенно важна.

А во-вторых, и Евгений Сергеевич понимал это совершенно ясно, он – исполняющий обязанности руководителя партии радикалов-революционеров, не может вот так откровенно выпрашивать милостей высокомерных КПРФовских бонз.

«При таких раскладах, – размышлял он, – мне остаётся только одно: попробовать остановить Зюгу на ходу, по дороге к машине, и передать ему письмо от Лимонова».

Он опустил голову, с силой прикусил губу.

«Но это как-то… Чёрт побери, унизительно что ли!»

Большие, искусно отделанные настенные часы над секретарским столом мерно отсчитывали время его томительного ожидания. Чтобы хоть чем-то занять себя, Евгений Сергеевич прислушивался к их тихому равномерному тиканью, даже пытался наблюдать за движением точёной секундной стрелки на циферблате. Но глаза его быстро устали, и тогда он перевёл взгляд на широкий подоконник, где раскинуло пышные листья какое-то неведомое ему тропическое растение.

Дверь, ведущая в кабинет, внезапно распахнулась, и оттуда вышел человек с партийным значком на лацкане пиджака, такой же плотный и упитанный, как и тот, что приносил документы.

– Скоро заканчивают? – осведомилась секретарша.

– Минут через сорок. Потом сразу в Думу едем, на заседание комитета.

Она понимающе кивнула.

– Просил никого к нему не впускать, – обронил он, направляясь к выходу. – И так дел по горло.

Секретарша кивнула вновь, окинув Евгения Сергеевича предельно красноречивым взглядом. Впрочем, это было излишне. Не успел стихнуть звук удаляющихся по коридору шагов, как он поднялся на ноги:

– Я, к сожалению, не могу больше ждать. Но вы передайте, пожалуйста, Геннадию Андреевичу вот это письмо.

И он положил перед ней белый прямоугольный конверт.

– Это письмо от Эдуарда Лимонова. Речь идёт о выборах в Дзержинске.

Она взяла незапечатанный конверт в руки, скользнула по нему беглым взглядом.

– Пожалуйста, лично в руки. Это важное письмо. Очень важное.

Та снова перевела взгляд на Евгения Сергеевича, глядя пристальнее, чем обычно. И даже переспросила:

– По поводу выборов?

– Да, по поводу выборов. По Дзержинскому одномандатному округу.

– Передам, – и она отложила конверт в сторону.

Вежливо поблагодарив, Евгений Сергеевич выскользнул из приёмной. Но теперь его уже мало волновало: передаст она письмо, не передаст…

«Чёрта лысого они снимут. Чёрта лысого», – без конца повторял он под нос, выходя на улицу.

Погода за это время успела изрядно испортиться, и в тихом воздухе теперь плавно оседали белесые, рассыпчатые хлопья. Пока Евгений Сергеевич шёл обратно к метро, его шапка, плечи и особенно борода основательно побелели.

Работа в Дзержинске закипела.

Каждое утро начиналось здесь теперь почти одинаково. В начале восьмого, ещё в мутных, седых сумерках, заливался, призывно дребезжа на всю квартиру, старый будильник, и над застланным одеждой, одеялами и спальными мешками полом, недовольно ворча, приподнимались смурные лица.

– Что уже, да? Уже? – бормотал кто-то, превозмогая сон.

Первым на ноги, как правило, вскакивал Глеб, чтобы поскорее отключить этот донельзя раздражающий его тягучий и противный перезвон. После чего машинально ложился опять на заменявшую постель развороченную куртку, но глаз больше не закрывал, а только громко и долго зевал во весь рот, растирая ладонями лицо.

Затем все вместе пили на кухне горячий сладкий чай, заедая его ломтями хлеба, который макали в маслянистые рыбные консервы. С утра есть не слишком хотелось, но партийцы, особенно те, кому уже приходилось ранее участвовать в расклейках, старались насытиться, как следует, ибо знали, что обедать придётся не скоро.

Поев, они без лишних разговоров поплотнее набивали пакеты и сумки листовками, всовывали туда же банку клея с кисточкой и отправлялись на улицы, которые им отныне предстояло заклеить сплошь.

На «вписке» теперь всем распоряжался нижегородский «гау» Дима Елагин, приехавший на днях в Дзержинск. Было решено, что до появления в городе Евгения Сергеевича руководить набирающей ход избирательной кампанией будет он.

– Везде, везде наши листовки должны висеть, – напутствовал их Елагин. – Чтоб даже самый последний обыватель знал, кто такой Лимонов.

Он же взял на себя распределение отправляющихся на расклейки партийцев по парам. В населённом хмурым рабочим людом Дзержинске агитировать по двое было не только удобнее и веселее, но и безопаснее.

Лишь один партиец-москвич упорно ходил клеить листовки в одиночестве. Рослый, подтянутый, немногословный, он держался особняком от всей их разудалой вольницы и казался замкнутым, даже нелюдимым. Елагину, желающему поначалу отрядить ему помощника, ответил односложно, но тоном, совершенно не терпящим возражений:

– Нет, я один. Так суеты меньше. Не люблю суету.

Звали его Володей, и вступил он в организацию совсем недавно, всего с месяц назад. Пришёл однажды днём в «бункер», доброжелательно поздоровался с дежурным и сказал:

– Наслышан я про вас немало, «Лимонку» читаю уже полгода. Вот и хочу, наконец, сам поглядеть, что ж вы за люди такие.

Однако предложенную ему анкету-заявление о вступлении в партию с порога заполнять не стал. Вместо этого терпеливо дождался Евгения Сергеевича и предложил ему прогуляться по раскинувшейся в паре кварталов отсюда речной набережной, поскольку «на воздухе и дышится, и говорится лучше». Тот, за проведённые в партии годы повидавший великое множество самых разнообразных людей и изрядно натренировавший на них нюх, интуитивно понял, что человек этот пришёл в штаб не просто так. Потому согласно кивнул, поплотнее запахнул пальто и направился с ним из приёмной на улицу.

О себе Володя рассказал немногое. Сам он был москвич, жил в отдалённом спальном районе в двухкомнатной квартире вместе с отцом, который, как впоследствии выяснилось, воспитывал его с детства один, без матери. Ему было уже далеко за двадцать, и в своей жизни он успел изведать немало: и в армии отслужить, и повоевать в разведроте в Чечне. Наверное, поэтому Елагин, сам прошагавший два года в кирзачах, сразу признал в нём человека надёжного, умеющего за себя постоять, и возражать против его желания ходить на расклейки одному не стал.

Политикой Володя всерьёз заинтересовался недавно, когда случайно услышал в новостях, что Эдуард Лимонов арестован на Алтае. До того момента он не очень хорошо представлял, кем является Лимонов – так, слышал, что есть такой писатель и журналист, издающий какую-то газету, однако ни книг его, ни статей не читал. Потом, также случайно, он увидел по телевидению документальный фильм про то, как целый отряд «чекистского» спецназа, во всеоружии, в белых маскхалатах и с автоматами наперевес, геройски обезвреживал на таёжной пасеке «террористическую группу», возглавляемую председателем «экстремистской националистической партии», будто бы мечтавшим поднять мятеж в соседнем Казахстане. История «алтайской экспедиции» произвела на него сильное впечатление, и с тех пор он стал покупать «Лимонку» специально, спрашивая её у газетных торговцев возле станций метро.