В кармане пальто у Евгения Сергеевича лежало то самое, переданное адвокатом письмо. В нём заключённый СИЗО ФСБ «Лефортово» Эдуард Лимонов обращался к председателю ЦК КПРФ, лидеру фракции коммунистов в Государственной Думе Геннадию Зюганову. Письмо было краткое, на страницу, и содержало вежливую просьбу – снять представителя компартии в Дзержинском одномандатном округе в его, Лимонова, пользу. Перед тем, как отправиться сюда, Евгений Сергеевич перечитал его несколько раз, решив, что передаст письмо в конце разговора, уже после того, как произнесёт свою речь.

«Живое слово сильнее печатного», – решил он.

Но сейчас, стоя у дверей штаб-квартиры КПРФ, Евгений Сергеевич медлил, не спеша войти внутрь. В общем-то, он понимал, что на эту просьбу, скорее всего, как и предрекал Вениаминов, последует отказ: корректный, но твёрдый. Да и не наивность ли – всерьёз надеется, что зюгановцы добровольно откажутся от ещё одного депутатского места, которое, по сути, само плывёт им в руки? Дима Елагин, нижегородский «гауляйтер», с абсолютной уверенностью говорил, что шансы на победу в этом округе у коммунистов наилучшие среди всех.

Однако внутри него всё же жила надежда – упрямая и иррациональная, как и сама их партия. В этом заключалась одна его характерная черта: Евгений Сергеевич всегда и при любых обстоятельствах верил в людскую человечность. И видя её проявления среди своих товарищей, хотел убедить себя в том, что искорки такой человечности живут и в других. Что они тоже в глубине души справедливы, добры и любят Россию. И не утрачивают этих качеств, даже годами не вылезая из шикарно отделанных думских кабинетов, распивая в них дорогущие импортные коньяки…

«Чёрт его знает, Зюгу этого, – размышлял он, закуривая. – Вдруг и впрямь согласится?»

Часов при нём не было, но Евгений Сергеевич чувствовал, что до назначенной встречи остаётся ещё минут десять. У него вообще было хорошо развито ощущение времени.

Он сделал несколько глубоких затяжек, кашлянул, сплюнул в стоящую возле крыльца урну. Сдвинул на затылок шапку и провёл пальцами по высокому, прорезанному ранними морщинами лбу.

Да, давно он не испытывал такого волнения. Пожалуй, с тех самых пор, как прошлой весной арестовали Лимонова, и в их московский бункер вместе с ОМОНом для производства обыска вломилась целая рать следователей и «оперов». И тогда, и сейчас ему казалось, что судьба организации, а также и его личная судьба, которую он давно уже не отделял от партийной, считая её общей, единой для всех, висит на волоске. Тут уж пан – или пропал.

Евгений Сергеевич верил, что партийцы смогут вытянуть выборы – на зубах, на жилах, но вытянуть. У их кандидата есть то, чего нет ни у кого из остальных – энергичные, самоотверженные люди, готовые пахать и пахать. В этом, и только в этом, заключается их сила, их надежда, их шанс. Даже у явного фаворита Басова, несмотря на все его деньги и связи, нет ничего подобного. Евгений Сергеевич даже усмехнулся, попробовав вообразить функционера КПРФ, целыми днями расклеивающего на морозе листовки или часами стоящего на пикетах в зимнюю стужу. Да кто ещё, кроме его партийцев, способен вот так, по зову сердца, съехаться в чужой город на неустроенную «вписку»,[4] чтобы работать без продыху, питаться консервами и «дошираками», неделями спать на полу, в тесноте, кутаясь в замурзанные спальники?!

Да, партийцы готовились бороться за свободу того, кому искренне верили. Кто непостижимым, на первый взгляд, образом соединил вместе их судьбы – такие разные, непохожие друг на друга…

Ни им, ни даже самому Лимонову не нужен был депутатский мандат сам по себе – они шли в политику не ради карьеры или денег. Они всегда были радикалами, бунтарями, крайними из крайних. Иные воспринимали их как законченных отщепенцев. Несколько лет назад они выходили на Охотный ряд, где шёл какой-то скучный и полудохлый митинг, неся на алом транспаранте эпатажный, режущий глаз лозунг: «Долой и правительство, и Думу!». Пенсионеры, старушки, понурые седоватые мужики, все эти завсегдатаи оппозиционных акций, отворачивались тогда от них с возмущением, негодовали, осуждали…

Евгений Сергеевич бросил окурок в урну, резким движением отворил дверь и вошёл внутрь.

В помещавшейся на первом этаже канцелярии ему пришлось довольно долго объяснять, кто он такой и зачем хочет видеть Зюганова.

– Геннадий Андреевич сейчас никого не принимает, у него важное совещание, – бесстрастно отвечали секретари.

Тогда он сослался на думского депутата Вениаминова и сообщил, что договорённость о встрече имеется, что Зюганов в курсе визита и обещал принять.

После недолго колебания его всё же пропустили на второй этаж, туда, где располагались рабочие апартаменты руководителя Коммунистической партии. Поднимаясь по мраморной лестнице, идя по сверкающему, устланному ковром коридору, Евгений Сергеевич отметил, что обстановка в штаб-квартире КПРФ, пожалуй, мало чем уступает Госдуме.

Секретарша в приёмной встретила его настороженным, малоприветливым взглядом.

– Здравствуйте, я к Геннадию Андреевичу! По поводу думских выборов, – он попытался смягчить её доброжелательной, непринуждённой улыбкой. – Мне Олег Иванович Вениаминов сказал, что меня примут сегодня.

– Геннадий Андреевич занят, у него совещание, – ответила она.

– Я готов подождать.

– Совещание важное. Оно только началось и закончится нескоро, – секретарша оценивающе оглядела его поношенное, местами протёртое пальто серого цвета, видневшиеся из-под него чёрные джинсы, густую, будто у священника, русую бороду, и взгляд её делался всё неприветливее.

– Ничего страшного, я никуда не спешу.

– Ну, ждите, – пожала она плечами, будто удивляясь в душе проявленной посетителем настойчивости.

Сесть секретарша не предложила, однако Евгений Сергеевич, понимая, что стоять посреди приёмной и далее глупо, тихонечко прошёл к окну и устроился на диване, отделанном тёмной, приятно поскрипывающей кожей. Его поверхность показалась ему особенно мягкой после отполированных бункерских лавок.

Так он просидел с полчаса, поневоле прислушиваясь к голосам, иногда доносящимся из-за двери председательского кабинета. На мгновение Евгению Сергеевичу даже показалось, будто он различает знакомый, многократно слышанный с экрана утробный глас вождя КПРФ. Он слегка улыбнулся, поневоле вспомнив, как тот, будь то телевизионная студия или первомайский митинг, басит своё неизменное: «А-а-антинарррродный режим!»

Секретарша не вставала из-за стола, копошась в бумагах и иногда коротко отвечая на телефонные звонки хорошо поставленным, размеренным голосом. Беспокоить шефа сообщением о том, что его ждёт визитёр, она явно не собиралась.

Внезапно дверь в коридор распахнулась, и в приёмную вошёл человек – полнощёкий, при галстуке, с выкатывающимся из штанов объёмистым животом. Евгений Сергеевич смутно припомнил черты его холёного лица – кажется, видел по телевидению пару раз.

– Мне Геннадию Андреевичу документы передать надо, – искоса взглянув на странного бородатого гостя, бросил тот деловито.

– Да-да, конечно. Давайте, – гостеприимно заулыбалась секретарша. – После совещания я сразу же передам. Сразу же.

Человек положил ей на стол красивую, украшенную партийным гербом папку и, ещё раз недружелюбно зыркнув на Евгения Сергеевича, вышел. Тому показалось, что и щекастый его узнал. Наверное, также видел по телевизору, ведь и после акции в Риге, и после ареста Лимонова телевизионщики приезжали в «бункер» не раз.

Минута шла за минутой. Евгений Сергеевич сидел неподвижно, иногда лишь легонько пощипывая пальцами правой руки кончик бороды, и это долгое, напряжённое ожидание начинало его всё больше тяготить.

Управившись с бумагами, секретарша устроилась поудобнее и развернула газету. Время от времени в приёмную заглядывали какие-то люди, и тогда она, слегка приподнимая голову, говорила им одно и то же: «Геннадий Андреевич занят, у него важное совещание». Те, понимающе кивнув, сразу же исчезали.