И я бежал в надежде уцелеть самому, в надежде пережить катастрофу, которую считал неизбежной. Уцелел же ведь тот чудак на Джильберте, который за два часа до того, как всё началось, как раз во время очередного перерыва в связи потерпел аварию на своём флаере в горах. Его даже не успели хватиться, даже не начали поисков, и только потому, наверное, он был ещё жив, когда через трое суток туда прибыли спасатели.
Транспорт, на котором я улетел с Туруу, шёл на третью биостанцию за бета-треоном, который там получали. Прошло уже почти два часа полёта, и ничего пока не случилось. Внизу под нами тянулись бесконечные равнины Южного Аллена, поросшие обычным для этих мест сетчатым лесом — сверху он выглядел как сплошное переплетение тёмно-фиолетовых побегов. Иногда попадались участки, покрытые каким-то жёлтым налётом, а кое-где по вершинам холмов были раскиданы красные поля. Местами лес рассекало русло какой-нибудь реки с мутно-жёлтой или бурой водой. Солнце стояло почти в зените.
И вдруг всё резко, без какого-то плавного перехода изменилось. Лес внезапно кончился, и до самого горизонта впереди простиралась пустыня. Внизу под нами был песок, были невысокие каменистые холмы, были блестящие ленты искрящихся на солнце ручьёв — и никакого признака жизни, даже мёртвой жизни. Казалось, что пустыня здесь была всегда, хотя ещё два года назад, когда бета-треон лишь временами брали здесь для исследовательских целей, этой язвы на теле Кабенга ещё не было. Теперь здесь не было никакой жизни, и значит было относительно безопасно. Так я подумал тогда.
Через десять минут транспорт достиг третьей биостанции. Я спустился вниз и вышел на посадочную площадку, залитую свежим, небесно-голубым пластиформом. В лицо сразу же дохнуло жаром набравшего силу дня, запахами раскалённого песка и пластиформа и ещё каким-то уловимым, но резким ароматом. На площадке передо мной было пусто — все, наверное, работали с другой стороны транспорта, у грузового люка. Я огляделся по сторонам, отыскал взглядом едва выступавшие над гребнем бархана голубые купола биостанции и двинулся в её сторону, содрогаясь при мысли, что через полсотни метров придётся выйти из тени транспорта на открытое солнцу пространство.
Но я успел сделать не больше десятка шагов.
— Стой! — раздался чей-то резкий выкрик слева. — Назад! С ума сошёл!
Я резко обернулся. Ко мне шёл — почти бежал — человек в серебристой термозащитной одежде. Лицо его было закрыто респиратором и защитными очками.
— Назад! — закричал он снова. — В шлюз!
Он напрасно так старался. Я всё понял с первого раза, я уже бежал, задержав дыхание, к тёмному проёму шлюза. Три прыжка — и я был внутри. Через пару секунд с громким хлопком лопнула защитная мембрана, пропуская человека в респираторе, и тут же восстановилась за его спиной. Дунул свежий ветер из вентиляционных отверстий, заменяя атмосферу в шлюзовой камере, и почти сразу же загорелись зелёные огоньки индикаторов. Теперь можно было дышать.
Человек в респираторе прислонился спиной к стене, снял респиратор вместе с очками и вытер ладонью пот со лба. Потом исподлобья посмотрел на меня и сказал в пространство:
— Мало мне двоих покойников.
Бывало, что меня принимали за идиота и недоумка — в нашей работе всякое случается, и порой приходится изображать из себя чёрт те что. Но я впервые чувствовал себя в действительности идиотом и недоумком, потому что краем глаза отчётливо видел теперь горящий над выходом сигнал о химической опасности.
— Кто вы такой? — спросил тот, кому я теперь обязан был жизнью.
— Инспектор Академии Алексей Кромов, — ответил я, с трудом выталкивая из себя слова. Я достал из своего кармана карточку наблюдателя, хотел протянуть её своему спасителю, но неожиданно выронил на пол. Хотел нагнуться, но не увидел карточки у себя под ногами — вообще ничего не мог разглядеть. Глаза потеряли фокусировку, разбрелись в разные стороны, и мне никак не удавалось свести их вместе. И ещё этот отвратительный вкус во рту…
Очнулся я почти сразу от острой боли в левом плече. Хотел дёрнуться в сторону, но вовремя вернулось сознание, и я задержал дыхание, стиснув зубы, чтобы не застонать.
— Ничего, обойдётся, — сказал склонившийся надо мной человек, убирая инъектор в карман. — В самый раз надышались, для науки даже полезно. В другой раз осторожнее будете. Вдохните глубоко пару раз и можете вставать, — он выпрямился, отошёл к пульту связи в глубине шлюза и остановился вполоборота ко мне, с кем-то там разговаривая.
Я медленно вдохнул и выдохнул. В голове прояснилось, но тело было как ватное, и я не чувствовал ни рук, ни ног. Через несколько секунд ощущения вернулись — вместе с резкой болью как от тысяч вонзившихся в меня иголок. Но боль эта почти сразу прошла. Я встал, немного постоял, прислонившись к стене, пережидая, пока пройдёт головокружение, потом отряхнулся и, выпрямившись, спросил:
— Вы, видимо, Ист Ронкетти?
Вопрос был, скорее, данью вежливости. Я и так узнал его, я знал в лицо всех руководителей на Кабенге. Насмотрелся на их портреты за тот месяц, что готовился к полёту сюда.
— Вы догадливы, инспектор, — он повернулся и прищурившись посмотрел на меня. На вид ему было лет под сто — лоб весь в морщинах, усталые выцветшие глаза, очаровательная лысина в обрамлении коротко остриженных, начинающих седеть волос. Но я помнил его анкетные данные — всего семьдесят три. Правда, шестнадцать из них он провёл на Глайде и Краммусе. И шесть — на Кабенге. От такой работы количество морщин не убавляется.
— Почему вы вышли без респиратора? — спросил он.
— Меня никто не предупредил, — ответил я и пожал плечами. Он мог считать меня кем угодно, но теперь я восстановил в памяти, как всё произошло. Я спокойно спустился в пустую шлюзовую камеру и вышел наружу. И не было никакого сигнала о химической опасности. Не было. Даже если бы я не вспомнил этого, даже если бы я задохнулся там, снаружи, и меня не сумели бы откачать, всё равно никто, ни один человек в нашем отделе никогда не поверил бы, что я мог погибнуть вот так, просто потому, что был невнимателен.
Потому что с годами реакция на такие вот вещи становится попросту инстинктивной, неосознанной, и за все годы моей работы никогда ещё не случалось со мной ничего подобного. И то, что случилось сейчас, могло иметь лишь одно объяснение: противник действовал, и он был близок к успеху.
— Вы хотите сказать, что сигнала не было? — спросил Ронкетти, оглянувшись на индикатор. Я кивнул в ответ — говорить не хотелось, меня подташнивало, слегка знобило, хотелось сесть, а ещё лучше лечь, но сделать это в шлюзе было невозможно, и я снова прислонился спиной к стене. Правда, особого облегчения от этого не почувствовал.
Ронкетти подошёл к индикатору, положил руку на сенсорную панель, высветил какие-то цифры, проверяя его работу, потом хмыкнул, пожал плечами и повернулся ко мне:
— Возможно, вы и правы, хотя по показаниям индикатора ничего не разобрать. Если так, то это второй случай. А может, даже третий, — добавил он после небольшого раздумья. — Вы хоть понимаете, что с вами произошло?
— Да, — ответил я. — Понимаю. У вас, видимо, происходит утечка бета-треона при погрузке.
— Утечка… — он снова хмыкнул, достал из-за боковой панели респиратор и протянул его мне. — В общем-то вы правы. Почти. Только утечка у нас тут происходит не при погрузке. У нас тут постоянная утечка. Ладно, идёмте на биостанцию, там поговорим. А то скоро закончится погрузка. Повезло мне, что вовремя вас заметил. Вам-то что, вы бы и не почувствовали почти ничего, а мне тут потом пришлось бы всё это расхлёбывать. Да и саркофаг у меня один всего остался, для себя берегу, — только потом, вспоминая этот разговор, я понял, что он шутил. Тогда я чувствовал себя слишком плохо и не воспринимал шуток.
Мы надели респираторы и вышли наружу. Защитная мембрана лопнула с громким хлопком, и только теперь до меня дошло, что причиной тому был не сбой в настройке шлюзовой автоматики, что мембрана попросту была двойной, и анализаторы, значит, оценивали обстановку снаружи по категории А. И тем не менее меня выпустили наружу без респиратора и без какого-либо предупреждения… Пластиформовая дорожка к базе вела через седловину между двумя барханами. Дул несильный, но пышущий жаром ветер, но меня всё равно знобило, даже несмотря на то, что сухой горячий воздух, казалось, обжигал горло. Дорожку кое-где запорошило мелким песком, который пластиформ не успевал пропустить через свою поверхность. Жёлтый песок на голубом фоне — издали она, наверное, казалась зелёной ленточкой между барханами.
