Я смотрел на них, разговаривал с ними, слушал их, и меня не покидало ощущение нереальности всего того, о чём они говорили. Так, будто передо мной разыгрывалась какая-то пьеса на историческом — из древней истории — материале. То, о чём они говорили, было гнусно и подло, но ведь всё это было вполне объяснимо, вполне по-человечески понятно и элементарно устранимо, во всём этом не было ничего сверхъестественного, ничего, что говорило бы о Нашествии, ничего общего с тем, что случилось пять лет назад на Джильберте, в других местах, где проявило себя Нашествие.

Ничего, кроме одного — это тоже могло привести к катастрофе.

Валент уже успокоился и рассказывал о том, что произошло с группой Коврова. Они ехали по той же дороге, что и мы, и точно так же наткнулись на засаду. Они, правда, не подозревали, что это засада, но приборы зафиксировали момент, когда начался камнепад, вездеход отскочил назад, и они, точно так же, как и мы сегодня, оказались перед разрушенным участком дороги. Тогда это было совсем внове — бывало, конечно, что дорога частично разрушалась, но вездеходы никогда ещё не попадали в такие переделки. И откуда им было знать, что обвал вызвали онгерриты, заполнив полости между камнями какой-то слизью — они на это мастера — так что малейшая дополнительная нагрузка сбрасывала в пропасть целый участок дороги? Это всё выяснилось позже, во время расследования следующего подобного инцидента, когда на Галлау прибыла специальная группа экспертов. А тогда они решили, что произошёл случайный обвал. Карабкаться через перевал, как нам сегодня, им не хотелось, да и время было уже к вечеру, и они повернули обратно. И всего через несколько километров попали под обвал на склоне, который всегда считался надёжно закреплённым. Спасатели обнаружили тела троих из группы под камнями — спустя много часов, когда делать что-то было уже поздно. Но самого Коврова среди них не было. Его — то, что от него осталось — обнаружили лишь через сутки, в нескольких километрах от места аварии, обугленного от попадания концентрированных кислот. Рядом с ним лежал излучатель — совершенно разряжённый. А вокруг лежало то, что осталось от пяти мёртвых онгерритов.

Это было ЧП высшего разряда. Во-первых, потому, что это было первое явно враждебное действие онгерритов после установления контакта с Великим Каландом. Во-вторых, потому, что в результате этого действия были убиты и люди, и представители местного населения. В-третьих, наконец, потому, что в создавшейся ситуации ни у кого не было конкретного плана действий. Стандартный план предусматривает в таком случае прекращение всякой активности на планете, вызов группы расследования из Академии, чрезвычайную сессию Совета Академии для решения вопроса о возможности дальнейшей работы на планете. Но уйти с Кабенга люди уже не могли, потому что все большие массы онгерритов на Каланде проходили восьмой метаморфоз, становились взрослыми особями и требовали бета-треона для того, чтобы жить.

Бета-треон могли им дать только люди.

Вся жизнь здесь, на Кабенге, была завязана на бета-треоне, без которого в местных организмах был невозможен синтез жизненно необходимых соединений. Эволюционный тупик, в который попали онгерриты, был вызван именно чрезвычайно высокой эффективностью использования бета-треона организмами Кабенга, эффективностью, далеко превосходящей все до сих пор обнаруженные формы синтеза в живых системах. Именно эта эффективность, заставившая организмы планеты отказаться от всех альтернативных механизмов, сделала их рабами бета-треона и, в конечном счёте, затормозила их эволюцию. С бета-треоном любой организм Кабенга по жизнестойкости далеко превосходил все до сих пор обнаруженные формы жизни. Без бета-треона всё живое на Кабенге было обречено на смерть.

— В общем, с тех пор, как погиб Ковров, мы стали ездить с излучателями на боевом взводе. И в защитной форме, — невесело закончил свой рассказ Валент. — Правда, не всем это помогло.

— Сколько было нападений?

— Не знаю. Я сам попал уже в восемь засад. Не считая сегодняшней.

— И чем это кончилось?

— Пока жив, — Валент грустно улыбнулся.

— Выходит, здесь вошло в норму убийство онгерритов?

— Выходит. В порядке обороны, разумеется.

— А почему об этом не знают на базе? Или в Академии?

— Кто вам сказал, инспектор, что они об этом не знают?

— Этой информации нет в материалах, касающихся Кабенга. А я имею доступ к материалам высшей категории секретности. Даже к таким, которые недоступны руководителям проекта.

— Об этом, инспектор, вы спросите у тех, кто занимается информацией, — ответил Валент. — Мы бы тоже хотели знать — почему?

— А если честно, то ведь и в наши отчёты не всё попадает, — добавила Берта. — Что поделаешь, приспособились к среде обитания.

Я вспомнил утренний разговор с Графом. Действительно, о чём говорить, если даже начальник базы не способен знать всего, что творится на Кабенге? Все мы живём под гипнозом информационной системы, и когда происходит нечто необычное, не в силах отрешиться от этого гипноза, готовы предположить всё, что угодно, кроме одного, возможно немыслимого, но объясняющего все решения. Кроме того, что информация, на которой мы основываем свои действия, может содержать заведомую ложь.

— Я бы выразил это иначе, — тихо сказал Рашид. — Я думаю, что они просто не хотят этого знать. Так спокойнее. И потому они очень не любят, когда кто-то им открывает глаза.

Что ж, кое-что это объясняло. Но далеко не всё.

Цивилизации рождаются, живут и умирают по-разному. Одни неспешно проходят свой эволюционный путь, всё время находясь в равновесии с окружающей средой — так, что в итоге совершенно сливаются с ней и переходят на новый этап развития, нам непонятный. Так произошло на Кредо-2, в мире, который мы два с половиной столетия считали мёртвым, так произойдёт — не скоро, через миллионы лет — ещё в двух или трёх десятках из известных нам миров. Мы знаем об их существовании, и они, наверное, знают о нашем, но наши цивилизации практически не имеют общих ценностей, нам нечего дать друг другу, и это знание остаётся бесполезным — для нас, потому что мы не знаем даже того, существует ли для них вообще критерий полезности. Другие цивилизации гибнут как раз от того, что они нарушают это равновесие со своим окружением — астроархеология за столетия работы в Галактике доказала, что это, к сожалению, самый распространённый случай. Третьи — как и наша — полностью отрываются от породившей их среды и создают свою собственную среду обитания. Именно эта способность и оказывается движущей силой их прогресса. И именно репродукция этой искусственной среды и является — как ни унизительно это осознавать — конечной целью всех устремлений человечества и ещё нескольких подобных нам народов Галактики. Для того, чтобы понять это, потребовалось понять сначала другие народы, встреченные нами в космосе — и взглянуть на себя их глазами.

Наверное, осознание этой грани своей сущности было тяжким испытанием для многих из тех, кто жил в эпоху, когда оно произошло. Но люди — очень стойкие существа. Они доказали это всей своей историей. Вопреки очевидности, мы, как и столетия назад, продолжаем искать какие-то цели вне воссоздания собственной среды обитания. И порою нам — большинству из нас — кажется, что мы их находим. Хотя на поверку каждый раз это оказывается самообманом. Меджды, быть может, тоже мучились этим вопросом. И погибли, возможно, не потому, что столкнулись с до сих пор не понятой нами опасностью — просто цель исчерпала себя.

Я думал об этом, шагая вслед за Гладис вниз по наклонному ходу, ведущему с поверхности к Первой камере. Мы спускались уже около получаса. Огоньки наших светильников многократно отражались от гладких, до блеска отполированных стен тоннеля. Иногда на стене, обычно неподалёку от развилки, вспыхивала ярким разноцветьем флюоресцентная метка. Иногда — когда тоннель пересекал полосу более светлых пород — казалось, что он расширяется, а затем снова сужается, ныряя в толщу чёрной скалы. Но это было не так, размеры его почти не менялись, и лишь иногда, очень редко приходилось нагибать голову, чтобы не задевать потолок шлемом.