Даже мне. Даже несмотря на всё то, что я уже знал и о чём догадывался. Сидеть на бомбе с часовым механизмом неприятно, наверное в любом состоянии. Настолько неприятно, что лишь через пару секунд я понял, что что-то здесь не так, что этого просто быть не может. Хотя бы потому, что на Туруу работали не самоубийцы.

— Мне это совсем не нравится, Гримсон, — сказал я. — Но меня озадачивает ваше ко всему отношение. И то, что по всему судя, вы не один так относитесь к этим данным.

— Что именно вас удивляет?

— Ну хотя бы то, что все работы здесь не свёрнуты по тревоге ещё три месяца назад. И весь персонал не эвакуирован.

— Были и такие настроения. Но мы никого здесь не держим насильно. Все, кто остался, остались вполне сознательно.

— Почему?

— Потому что всё это, — он кивнул в сторону заполнявшей экран тензограммы, — ложь.

— Что?

— Вы, видимо, просто не успели как следует продумать это всё, инспектор. Иначе вам самому бы бросилось в глаза, что такого просто не может быть. Смотрите, — он снова положил руки на сенсорную панель. — Вот результаты зондирования пород, прилегающих к разлому, вот результаты химического анализа добытых кернов — они прекрасно согласуются друг с другом. Мы знаем, понимаете, инспектор, знаем, из чего состоят эти породы, мы можем анализировать, как поведут они себя при таких напряжениях. Это — достоверное научное знание, что бы там ни говорили некоторые паникёры. Так вот, предел прочности этих пород был достигнут уже через два месяца после прекращения проскальзывания. Вы понимаете, что всё это значит? Это значит, что ещё шесть месяцев назад всё должно было закончиться хорошим землетрясением.

— А что регистрируют сейсмографы?

— Абсолютное спокойствие — можете сами убедиться, — он вывел информацию на экран. — Такое спокойствие, что кое-кого нервы не выдержали.

— Вы имеете в виду Вейермейстера? — догадался я.

— И не его одного. Сам тоже храбрился-храбрился, а теперь вот отправился в Академию. Только не думайте, что я их за это осуждаю. У каждого ведь свой предел прочности, как и у любой породы. Против своей природы ничего не поделаешь. Да и нагрузка на каждого своя выпадает. Это ведь просто, когда отвечаешь только за себя. И то, что они не выдержали, когда держусь я, держатся остальные — это не трусость и не паника. Как и то, что мы остались — это не безрассудство. Это просто характеризует различие в наших взглядах на то, что здесь происходит.

— Надеюсь, вы изложите мне эти взгляды, — сказал я, осторожно сняв руки с сенсорной панели. Я заметил, что пальцы мои слегка дрожали, и мне не хотелось, чтобы Гримсон заметил это. То, что он недавно сказал, подтверждало мои худшие опасения.

— Разумеется. Иначе попросту не стоило бы заводить с вами этот разговор. Я говорил о вас — сначала с Лоарма, потом с Вейермейстером. С ним, правда, стало трудно в последнее время разговаривать, но мы достигли, наконец, некоторого взаимопонимания. Мы согласились на том, что скрывать эту информацию дальше невозможно, независимо от того, как её интерпретировать.

— Насколько я понял, Петров уже в Академии и не сегодня-завтра доложит обо всём Совету.

— Видимо так.

— Какой тогда смысл в дублировании? Зачем вы информируете об этом меня — простого наблюдателя?

— Смысл есть, инспектор, смысл несомненно есть, — Гримсон тоже снял руки с панели и сидел, задумавшись, глядя куда-то себе под ноги. — Смысл состоит в том хотя бы, что вы выслушиваете нас здесь, на Туруу, на станции, которую мы не намерены покидать. А Совет Академии заседает на Земле, и ознакомившись с данными, представленными Петровым, они попросту не могут не отдать приказа о начале эвакуации всех сотрудников со станции Туруу. Вы знаете теперь, побывав на Каланде, чем это чревато?

— В общих чертах. Онгерриты начнут погибать из-за недостатка бета-треона, — не думаю, чтобы он знал истинное положение.

— Дело не в онгерритах, — Гримсон мрачно усмехнулся, Вернее, не только в онгерритах. Можете считать меня кем угодно, но мне — лично мне — онгерриты почти безразличны. Погибать, инспектор, будут люди, погибать потому, что слишком дорого будет обходиться нам добываемый другими способами бета-треон. Думаю, вы понимаете, как именно будут они погибать.

Я не ответил. Я понимал, как будут погибать люди на Каланде. Только я переставал понимать, зачем.

— Так вот, инспектор, мы, те, кто работает на Туруу, не намерены бросать работу из-за этих вот данных. Тем более сейчас, когда до цели действительно остались считанные дни. И мы хотим, чтобы там, наверху, знали об этом. И о многом другом, что вы, наверное, успели выяснить.

— Я, конечно, доложу обо всём, что вы говорили. Только к тому времени, я думаю, вы уже получите приказ об эвакуации, — я немного покривил против истины. «Я думаю» было слишком мягко сказано. Точнее было бы «я уверен».

— Всякий приказ можно выполнять очень долго. Пока его не отменят. Главное, чтобы была надежда на отмену.

— Ну-ну. А как же вы тогда интерпретируете эти данные?

— Я уже сказал — они лживы, они не соответствуют действительности. В конце концов, они могут быть следствием какой-то ошибки. Следствием непонимания нами того, что же такое есть Кабенг, и какие процессы в нём происходят, — он снова что-то не договаривал, снова ждал от меня каких-то наводящих вопросов, каких-то догадок.

— Кабенг, похоже, озадачивает всех, кто его изучает.

— Для этого есть основания. Если говорить о недрах Кабенга, то всё, что мы знаем о них, строится, по существу, на основе моделей внутреннего строения обычных планет земного типа, которые в случае Кабенга скорее всего неверны. То, с чем мы столкнулись здесь, в корне отлично ото всего, ранее наблюдавшегося человеком. Чего стоят хотя бы системы циркуляции морских вод — ведь испарение с поверхности морей составляет менее четверти поступающей в них из рек воды, и куда девается остальная, мы до сих пор толком не знаем. У нас просто не доходят до всего этого руки. Все силы брошены на прорыв к Резервуару, но даже бурение на Кабенге неожиданно оказалось проблемой. Даже проходка вроде бы изученных пород превращается в проблему. Так спрашивается, чего же нам ждать там, где обнаружены вообще уникальные структуры, которые нам пока непонятны? Например магматы. Вы знаете о них?

— Немного. Я знакомился с материалами по Кабенгу. Но лишь в общих чертах.

— А Л-гейзеры, миноры, гладкие соли… Всё это — явления уникальные, нигде больше не было ничего подобного. И вот мы приходим и пытаемся интерпретировать данные о сдвигах этих, так сказать, платформ на основании знаний, полученных на изучении других планет. Мы попросту не можем знать, где, на каком этапе возникает в нашей интерпретации ошибка. Быть может, мы все здесь не тем занимаемся, наш опыт геофизиков здесь просто неприменим, и прав Бланга тот же, который предлагает рассматривать Кабенг как некий сверхорганизм. Наше незнание неизбежно порождает где-то ошибку, это является неоспоримым фактом. Хотя бы потому, — он снова положил руки на сенсорную панель, что-то подкорректировал в наблюдаемой картинке. — Потому хотя бы, что такие вот значения напряжений не выдержит ни одна из известковых пород. Там, внизу, должен быть монолит из стали или какого-то близкого по прочности металла. Или же всё это должно быть армировано эдгоновыми нитями. Вы можете себе представить металлический монолит в тысячу километров длиной?

— Могу, — я пожал плечами. — Отчего же не представить? Но, как я понимаю, здесь такого монолита нет.

— Совершенно верно. Вдоль разлома лежат слабые, испещрённые трещинами породы — и в них накопились огромные, несопоставимые с их прочностью напряжения. Из этого я делаю вывод, что интерпретация данных не соответствует действительности.

— А что же тогда соответствует действительности?

— Вам так важно это знать?

— Разумеется?

— А мне вот нет. Мне гораздо важнее сегодня знать ответ на другой вопрос — почему так получается? Зачем? Кому нужно, чтобы мы в панике бежали с Туруу, ожидая катастрофического землетрясения, когда мы уже почти прорвались к Резервуару?