— Да ну тебя, — она, наконец, засмеялась. — Только аппетит испортишь, — правда, судя по тому, что она заказала, аппетита у неё и так не было. Да и смех быстро оборвался — так, будто она вспомнила о чём-то, что не допускало смеха. — Ты давно прибыл?

— Утром. И с тех пор ничего не ел. Кроме одного сухарика домашнего приготовления.

— Тогда ешь, не буду мешать. Только не заказывай при мне сушёных лягушек.

— Мне просто смешно, — сказал я, делая заказ. — Ты выглядишь так аппетитно, что рядом с тобой можно обойтись без первого.

— Ну уж нет, на первое я не согласна, — она снова улыбнулась, но улыбка быстро погасла.

— Тогда на десерт, — сказал я по-прежнему весело и беспечно. Но это было уже игрой, я снова перестал быть самим собой, снова вошёл в роль. И только внешне был совершенно беспечен и рад встрече. Но мозг уже работал, я уже знал, что её не было в списках персонала на Кабенге, и мнемоблоки тут же подтвердили это знание. И сразу же на душе снова стало тревожно и холодно.

— А ты здесь давно? — спросил я.

— Уже полгода.

— Ну и как — нравится?

Она ещё больше погрустнела, опустила глаза. Сказала тихо, не глядя на меня.

— В общем, неплохо. Хотя как-то непривычно временами. На практике всё казалось значительно проще. И не думалось, что бывает… вот так.

— Ну, сравнила, — мы познакомились с ней как раз во время этой практики, что у них была после третьего, кажется, курса. Я был в отпуске на Сигре-4, немного расшибся во время перехода через перевал Свена и попал в клинику как раз тогда, когда там работали практиканты. Потом мы довольно часто встречались и на Земле — но только до Джильберты. — А ты работаешь здесь, на базе, или на одной из станций?

— На базе, конечно. Для работы на станциях нужно не меньше года стажа.

— Ну тогда понятно, чем ты недовольна, — кухня, наконец, выдала мой заказ, и я набросился на еду. — Работы, наверное, очень много. То палец кто порежет, а через неделю, глядишь, поступит больной с ушибом колена.

— Если бы так, — она тяжело вздохнула, опустила глаза, невидящим взглядом уставилась в стол перед собой. — Если бы так…

Я на мгновение застыл. Затем, не донеся ложку до рта, опустил её обратно в тарелку. И улыбка исчезла с лица совершенно естественным образом, вовремя и к месту, я даже не подумал о том, что пора перестать улыбаться. В эти минуты я вдруг снова перестал играть роль, вновь стал самим собой, я позабыл даже о том, кем и для чего я сюда послан — потому что вдруг понял, что ей очень плохо. Мы были с ней вдвоём за столиком, и имидж был включён на полную катушку, так что нас всё равно никто не мог видеть, и мы никого не видели только пустынную террасу на берегу какого-то дурацкого горного озера, в водах которого, как и положено, отражались заснеженные вершины — так что не было смысла играть ка кую-то роль. Она бы всё равно ничего не заметила и не запомнила, даже если бы я начал писать от руки протокол допроса — а больше никто и никак не мог бы уследить за мной. Но уже потом, позже, вспоминая и анализируя этот наш разговор, я понял, что, оставаясь и здесь профессионалом, я избрал наилучшую форму маскировки — я был самим собой.

— У… у тебя что-то случилось, Катя? — спросил я, и она вдруг заплакала. Уронила голову на стол и заплакала. А я как сидел, как последний дурак и говорил какую-то ерунду как последний дурак — не помню даже, что именно. Не сразу, но мне удалось её успокоить, и постепенно я сумел кое-что выяснить. Нет, её никто не обидел. Нет-нет это совсем не личное дело. И вообще тут никто не виноват просто она не представляла, что не годится для этой работы. Просто таким чувствительным дурам, как она, не место там, где… А потом она вдруг перестала плакать, вытерла глаза, достала зеркальце и стёрла следы слёз. И сказала:

— Понимаешь, У нас в медпункте сегодня умер один человек. И ещё трое лежат в реаниматоре. Совсем умер, понимаешь?

— От чего? — спросил я.

— Какая-то авария в энергоблоке. Я не знаю подробностей, да и не до них. Все четверо получили сверхсмертельную дозу. Пять дней назад. Даже я одна бы справилась, у меня уже был такой случай на практике. Но у нас не оказалось Т-лакта. Ни одной дозы. Понимаешь, ни одной дозы на весь Кабенг.

— Что? — я даже не понял сразу, о чём она говорит. Потом вспомнил. Ну конечно же, Т-лакт. В любой аптечке в любом медпункте. На любом разведочном зонде, в конце концов. Уж это-то я знал. — Да о чём ты говоришь? Этого же быть не может!

Она только отрицательно покачала головой в ответ, закусив губы, чтобы снова не заплакать. Потом с трудом выдавила:

— Мы искали. По всей планете — ни единой дозы.

— Но чёрт подери, Катя, ведь у вас же есть химики, ведь у вас же, наконец, должны быть другие средства! Как же так — из-за такой ерунды…

— При чём тут химики, Алёша? Его же в культуре выращивают, не меньше ста дней надо, восемь последовательных культур. А потом ещё очистка. Я же смотрела. А другие средства… — она только вздохнула и замолчала.

Я тоже замолчал. Потом посмотрел на свой обед. Есть всё равно хотелось зверски, но я знал, что теперь к нему не притронусь. Это какую же дозу надо получить, чтобы не протянуть в реаниматоре и пяти суток? Я прикинул в уме, и мне стало не по себе. Получалось, что тут вполне могло и рвануть. Не рвануло, конечно, и, может быть, не рвануло бы и при гораздо худших условиях — но такая возможность не исключалась. На Джильберте ничего подобного не было. Но тут я вспомнил про Скорпион в 32-м. Я высветил информацию — Катя сидела, уставившись в стол, и моего отрешённого вида не заметила. На Скорпионе тогда здорово рвануло. Картинки следственной реконструкции, наслаиваясь на имидж горного озера, выглядели жутко. И противоестественно. Шестеро погибших, полное закрытие базы, тотальная дезактивация, пересмотр всего проекта. Кажется, они там до сих пор не расхлебали всего до конца но в моих мнемоблоках не было недавней информации о Скорпионе. Зато были сведения о трёх авариях на энергоблоках за последние двести лет. И ещё об одном взрыве — в далёком двести восьмидесятом. Я быстро прикинул корреляции по некоторым параметрам. Прослеживалась какая-то связь с секторами группы Дзета, но случаев было слишком мало, чтобы сказать что-то определённое. Тоже мне, теоретик, — поиздевался я над собой, — больше тебе случаев не надо.

Но Граф хорош! У него такое происходит, а он ни слова, ни намёка. Или думал, что я не узнаю? Да нет, не мог он так думать, ему же всё равно об этом докладывать. И доложит, уже доложил наверняка по соответствующим каналам. Я на минуту представил себе, что ему теперь предстоит — комиссия, разбор, возможно даже вызов наверх, в Академию — и решил, что не захотел бы с ним меняться. Хотя, конечно, он-то скорее всего не при чём. Скорее всего тут вина Главного энергетика или кого-то из самих пострадавших, но начальнику всегда достаётся за всех и больше всех — это уж закон управления.

— Скажи, Катя, пострадали только эти четверо?

— Да. К счастью — если так сказать можно. У них там обычно человек десять работает, но когда это случилось, в энергоблоке были только эти четверо.

— А остальные?

— Не знаю, — она слегка дёрнула левым плечом. — Мы проверили после этого всех на базе — больше поражённых не было. Даже в малейшей степени.

— А как это произошло?

— Не знаю, Алёша. Спроси кого-нибудь из техников. Или из руководства. Ты же инспектор, тебе должны сказать. У меня другие заботы, мне пора идти.

— Я провожу тебя — если позволишь.

— Ты же не поел, — сказала она, вставая.

— Да какая тут еда после таких разговоров? — я сдвинул поднос в утилизатор, тоже встал. Имидж растаял, мы снова были в кафе, и лишь над одним столиком светился голубой огонёк.

— А что, у вас всегда так много народа обедает? — спросил я, пробираясь вслед за Катей к выходу.

— Что? — она сначала не поняла, потом, оглянувшись, ответила: — Да нет, просто тут всего два столика работают. Остальные отключены, наверное.