Кто-то, имеющий силы для борьбы с ним.

Кто-то, имеющий ЭТО.

Я? Я снова закашлялся, мучительно и надолго. Сразу же закололо сердце и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону достаточно один раз дунуть — от меня и следа не останется. Чем с ним сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать меч, как надевать доспехи. Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне силы для битвы? Я все равно не смогу биться.

Но все это были слишком слабые отговорки. Я уже знал, почему их выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что мне было страшно. Просто страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным, пока этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь лишь смутное представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже, что такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.

А я это испытал.

Я помню, как сидел тогда в зале, в бывшем тронном зале старого герцогского дворца. Мрачном, лишенном всех украшений. Сидел среди множества таких же несчастных, согнанных в ту ночь со всего города. И вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что пройдет еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду точно так же кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от меня захотят услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.

А наутро меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.

Но я не забыл того страха.

Внизу раздался цокот копыт, стук колес по булыжнику. Повозка остановилась под самым окном. Я высунулся, но в сгустившихся сумерках видно было плохо. Послышался стук в дверь, неразборчивые голоса. Через пару минут Бунго постучал ко мне.

Я открыл. Прошел, наверное, уже час с тех пор, как я проделал опыт с серой, и комната почти совсем проветрилась.

— Там приехали из ратуши, господин магистр, — сказал Бунго. — Вас вызывают к господину бургомистру.

— Попроси подождать пять минут, — ответил я. — Я оденусь и спущусь.

Я закрыл за Бунго дверь, вернулся к окну и затворил его. Интересно, чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог быть связан. Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.

Я надел парадный камзол, с трудом нагнулся и зашнуровал уличные башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он тоже немолод, еще постарше меня будет, и я стараюсь без нужды не обременять старика работой. ЭТО я положил в карман камзола, накинул плащ, надел шляпу и спустился вниз.

Посыльный от бургомистра — молодой человек лет двадцати тут же вскочил с лавки у входа, поклонился.

— Господин бургомистр просил узнать, не будете ли вы столь любезны посетить его сейчас по весьма важному поводу, — сказал он.

— Хорошо, я готов.

Мы вышли. Перед домом стояла карета бургомистра, кучер, дремавший на козлах, встрепенулся. Молодой человек распахнул передо мной дверцу, и я с трудом вскарабкался на высокую подножку и уселся на мягкое сиденье спиной вперед — так меньше трясет. Мой провожатый сел напротив, и мы поехали. Бургомистр, видимо, решил оказать мне честь, прислав карету, потому что пешком мы дошли бы быстрее. Мой дом в трех кварталах от Ратушной площади, но карете, приехавшей с той стороны, пришлось минут десять плутать по узким переулкам, пока мы сумели развернуться и поехать назад. Наконец мы остановились перед ратушей, мой провожатый распахнул дверцу, выскочил и помог мне спуститься.

Такой суеты в ратуше я не видел давно, со времени событий шестилетней давности. Везде толпились стражники — и на площади, и внутри здания. На каждом углу, у каждой двери стояли часовые, но нас никто не задержал, нас узнавали и пропускали без каких-либо вопросов.

Бургомистр был занят, и нам пришлось подождать в его приемной минут десять. Наконец дверь его кабинета раскрылась и оттуда вышли два камаргоса, судя по манере держаться — высокопоставленных. Они прошли мимо, недовольно разговаривая о чем-то вполголоса, и мой провожатый тут же вскочил и скрылся за дверью кабинета.

— Бургомистр ждет вас, господин магистр, — сказал он, появившись из кабинета через пару минут. Я поднялся со скамьи и вошел к бургомистру.

В кабинете было темно. Даже в приемной, освещенной двумя факелами над дверью, было светлее. Здесь же горели лишь две свечи по углам стола бургомистра, бросая круги света на стол под собой. Сам бургомистр терялся в темноте за ними, и я вздрогнул, когда он внезапно встал мне навстречу и подал голос.

— Добрый вечер, господин магистр. Очень рад, что вы изволили принять мое приглашение.

— Добрый вечер, господин бургомистр, — ответил я, подходя и пожимая ему руку. Я не очень-то люблю нашего бургомистра. Да и за что его любить? Он — ставленник нашего дорогого герцога, он делает все, что приказывают ему свыше. Известно, что ему приказывают, и за одно это я уже не могу питать к нему никаких теплых чувств. Но иногда — как, например, сегодня мне становится по-человечески жалко его. Он совсем неглуп, и в других условиях из него вполне мог бы получиться стоящий человек. А так получилась лишь игрушка в руках сил, представляющих реальную, а не номинальную власть в городе, в руках камаргосов и прислужников герцога. Временами мне кажется, что он и сам сознает ту жалкую роль, которую ему приходится играть, и тогда я перестаю презирать его и начинаю жалеть. Впрочем, и жалость, и презрение имеют один корень.

— Вы, наверное, знаете, господин магистр, — сказал он, усадив меня на мягкий диван в стороне от стола и усевшись рядом, — что в городе неспокойно. Не стану скрывать от вас, вы и сами это прекрасно знаете, что для беспокойства имеются серьезные поводы. Опять, знаете ли, ожидается недород, подняли, правда незначительно, налоги, участились грабежи на дорогах. А тут еще эти знамения. Вы, надеюсь, слышали о знамениях?

— Что-то слышал, — сказал я, сказал каким-то чужим голосом, потому что вдруг вспомнил про ЭТО, вдруг ощутил его тяжесть в кармане, и мне стало неспокойно.

— Да, вот именно. Понимаете, все слышали что-то, все знают людей, которые что-то видели. Слухи, слухи… Вы прекрасно знаете, как быстро расползаются слухи. И вот уже и зарево над башней чуть не все видели, и знаки дракона разве что в нужниках не красуются, и вообще черт-те что творится. Народ буквально с ума сходит. Представляете, сегодня утром стражники поймали на площади одного безумца, который кричал, будто бы город вот-вот погибнет. Его, конечно, схватили, посадили пока в подземелье наше. Наверняка несчастный, больной человек. Впрочем, с ним мы разберемся, не в нем дело. Дело в том, что и это уже, по донесениям наших осведомителей, разнеслось по всему городу, и теперь только и разговоров, что дракон вот-вот вырвется на свободу и всех нас огнем спалит. В такой накаленной обстановке только дракона нам и не хватало! Как вы считаете?

Я хмыкнул, пожал плечами.

— Вот именно! — Бургомистру и не нужен был мой ответ. — Вот именно! Мы стремимся всячески поддерживать порядок, сохранять покой и благополучие горожан, а тут распускаются такие слухи. Сами понимаете, к чему это может привести в такой обстановке. Какие-нибудь горячие головы спьяну решат, что теперь, когда дракон все равно вот-вот обрушится на город, можно позабыть о порядке, позабыть о законе, о герцоге, наконец, и начнется самый настоящий бунт. А ведь вы понимаете, что из бунта никогда ничего хорошего не получится. Было, не раз уже было, шесть лет назад, например. И что? Хоть кому-то лучше от этого стало? Хоть кто-то чего-нибудь добился этим бунтом? Нет. Потому что от бунта в принципе ничего хорошего быть не может. Потому что те, кто бунтует, не имеют цели. Так, вымещают на ком попало злобу свою и неудовольствие свое.

— Вы хотите сказать, что, имей они цель, и из бунта могло бы получиться что-то хорошее? — поддел его я.

— Хм, я просто неудачно выразился, — смутился бургомистр. Заговорился. Я хотел сказать, что и не может быть никакой разумной цели. Да, именно так. А раз так, то и смысла никакого в бунте быть не может. Вы согласитесь?