Мы двигались по лесу тремя колоннами. Когда впереди встречался особенно сложный участок, колонны расходились далеко в стороны в поисках обхода, но связь между ними не рвалась, потому что замыкающие колонн всегда оставались в зоне видимости друг друга, и по цепочке передавались сообщения о том, что ждало впереди. Идущие во главе колонн постоянно менялись, потому что им приходилось то и дело прорубать проходы сквозь переплетения псевдоветвей, а делать это при помощи заостренных камней было и нелегко, и непривычно. Идущий во главе колонны выдерживал не более пятнадцати минут — затем на смену ему заступал следующий, а первый пропускал колонну и становился в ее хвост. Женщины и дети двигались в серединах колонн отдельными цепочками, изредка останавливались, чтобы пропустить несколько мужчин из замыкающей группы. Сам Амэн Курис двигался в середине средней колонны и направлял общее движение. Мы должны были достичь пещер за десять суток похода, потеряв при этом не более сорока человек — так говорил Амэн Курис.
Бежать было невозможно. Каждый в колонне знал свое место — того, кто идет впереди, и того, кто идет сзади — и не мог его покинуть. Если кто-то пропадал, все колонны останавливались, и начинались поиски. Мы не могли рисковать и оставлять позади хоть кого-то, кто мог бы нас выдать — так говорил Амэн Кукрис.
На привалах одна из колонн занималась поисками пищи. Ползучий лес не место для человека, но в нем трудно умереть от голода, если знать чем можно питаться. Когда мы придем в пещеры, и у нас будет огонь, мы будем питаться не хуже, чем прежде. Ну а пока пусть вымирают те, кто не переносит местной пищи, потому что человеческая пища нам теперь заказана слишком легко было бы найти с орбиты участки в лесу, на которых возделываются человеческие растения. Так говорил Амэн Курис.
Он вообще очень много говорил, это был очень способный оратор. Он умел командовать — и при помощи силы, и при помощи убеждения. И он любил командовать — это чувствовалось. Я знал, что племя выживет в ползучем лесу — с таким лидером оно не могло погибнуть, погубить его могла только катастрофа. И теперь, после четырех дней похода, я знал, что и я, наверное, сумею здесь выжить. И я решил, наконец, бежать. Но не так, как это сделали те трое в первый же день похода — бежать не явно, потому что явное бегство было бы равносильно гибели. Их изловили — все три колонны рассыпались цепью, благо местность еще была относительно проходимой, и через два часа поисков беглецы были обнаружены. Их забили насмерть, и Амэн Курис объявил, что в дальнейшем такая участь ждет не только беглецов, но и их соседей по колонне. Несмотря на это, на следующий день случились еще два побега, но беглецов быстро настигали, потому что бежать они могли теперь лишь назад, по тому пути, который был пройден колонной. Даже шаг в сторону зачастую был уже невозможен. Когда наутро третьего дня мы недосчитались еще двоих, Амэн Курис сказал, что теперь их можно было бы и не искать, потому что позади нас уже не осталось проходов, которые можно преодолеть в одиночку. Но приказал начать поиски — чтобы доказать это. Их обнаружили совсем рядом, в полукилометре, вконец запутавшихся в ползучем лесе и прикончили на месте.
Больше побегов не было.
Но были переправы через ручьи. И я знал — по воде можно достичь океана. И под конец четвертого дня я рискнул.
Ручей был довольно бурным, сказывалась близость предгорий, но через каждый десяток метров, если не чаще, ползучий лес перекидывал через него мосты из сплетенных псевдоветвей, по которым мы и переправлялись. Я оступился на середине и полетел вниз. Если бы даже все это произошло ненамеренно, если бы я упал случайно и хотел бы вернуться в свою колонну, мне этого бы уже не удалось. Течение подхватило меня, и, когда я вынырнул, переправа, по которой проходила колонна, уже скрылась за поворотом. Я не знал, что за твари могут жить в воде — этого, наверное, не знал и сам Амэн Курис — и постарался скорее выбраться на берег. Но меня пронесло еще километра два, прежде чем удалось зацепиться за низко свисающую псевдоветвь и выползти на сушу.
Я остался совершенно один в ночном ползучем лесу. Но я был почти уверен, что теперь сумею выжить.
Через два дня я соорудил нечто похожее на плот и отправился вниз по течению. Через месяц, наверное, я достиг океана. На побережье был уже спокойный сезон, личинки обрывных ящеров уже не наводняли прибрежную полосу, и я двинулся на юг вдоль пляжа, пока не вышел на развалины первой фермы.
Если имеешь руки и есть к чему их приложить, то можно достичь много. В ангаре за развалинами дома стояла старая лодка. Я сумел починить ее, поставил мачту и спустил на воду. С неделю ушло на то, чтобы запастись провизией. Потом пришлось пережидать ураган. Потом я поплыл к острову. Я не боялся проплыть мимо — связь с метеоспутником была исправная — боялся лишь попасть в очередной ураган. Но мне повезло, и через шестнадцать суток я достиг острова.
Дальше все было просто. За исключением одного. Когда я подошел к Станции, я вдруг вспомнил, что мина по-прежнему наготове, а у меня не было часов, чтобы знать, когда можно открыть внутреннюю дверь шлюза. На поиски ушло два дня, но часы — вещь слишком обычная, и среди развалин поселка я обнаружил, наконец, старинные стенные часы с автономным питанием. Впрочем, даже если бы я не нашел ничего, я бы выкрутился — маятник можно соорудить из чего угодно.
Ровно через четыреста двенадцать суток молчания Станция Связи Сэлха снова заработала.
Через шестьдесят два дня легкий лайнер «Элиго» вышел на орбиту вокруг Сэлха.
На этот раз я лечу на третьем катере. Вместе с капитаном Эрхигом, Дуар-о-Гесом, капралом Службы Связи, что заведует всей аппаратурой нашего ведомства на крейсере и десятком десантников. Мы — последние люди, покидающие Сэлх. По крайней мере, в текущем столетии. Как я и ожидал, на планете объявлен карантин — пока на сто двадцать стандартных лет. Я, видимо, уже не доживу до того дня, когда карантин снимут. Хотя, быть может, и сама Метрополия не доживет до него. По крайней мере та Метрополия, которую я знаю.
Всего час прошел с тех пор, как Станция Связи была уничтожена. Все, мне больше не о чем беспокоиться. Племя, если оно сумело добраться до пещер, выживет и размножится, но теперь его судьба — это уже не моя забота. Они сами виноваты в том, что случилось. Сами. Потому что таков человек — он живет не только в мире, который его окружает, который он может воспринимать непосредственно, он живет не по законам животного сообщества из которого вышел. Он живет в обществе, и значительную часть своих мотивов черпает не из окружающего мира, а из информационной среды своего человеческого общества. Из той среды, которую так легко фальсифицировать.
Наконец, перегрузки кончились, и мы выходим на орбиту. Еще полчаса и я буду на «Элиго». Я смотрю вниз. Вот и побережье Континента — совсем рядом. Внизу, прямо под нами проплывает устье Голубого Маонга, затем озера в предгорьях, горы. И снова океан. Сэлх был бы неплохим местом для жизни если бы не то, что случилось.
— Надеюсь, это была всего лишь обычная лихорадка Крепта, — говорит капитан Эрхиг, оборачиваясь ко мне. Он сидит рядом, на соседнем сиденье, на вид он суров и неприступен, но я знаю, что внутри капитан совсем не таков — ведь я видел, как потрясло его все случившееся. Что ж, это вполне объяснимо. Он родился и вырос в таком же примерно мире — он сам рассказал мне об этом. Наверное, родись я на планете, подобной Сэлху, я никогда бы не решился на то, что сделал. Но тогда я не был бы тем, кто я есть.
— Скорее всего, капитан. Иначе бы я не выжил.
Этот разговор повторяется у нас уже не в первый раз. «Элиго» — всего лишь легкий крейсер, он даже ни разу не участвовал в акциях — по крайней мере под командованием капитана Эрхига. Конечно, космос и сам по себе опасен и бывает страшен для человека, но нет ничего страшнее того, что человек готовит себе сам. Капитан Эрхиг не знает, что такое акция, он не служил на десантных судах. Если бы знал, Сэлх не потряс бы его. Пять тысяч погибших — разве это страшно?
