— А ради чего вы поступили в Службу Связи?
— Вы что, серьезно спрашиваете?
— Ну да.
— А нас, эст Румбо, не спрашивают. Насильно, конечно, никого не заставляют, но выбора попросту нет. Ведь в Службу Связи только те попадают, у кого во всей Галактике никого близкого нет. Нас еще детьми берут, кормят, учат, воспитывают. А потом ставят перед выбором — либо на службу поступить, либо просто на улице оказаться, с нуля начинать. Служба Связи — это еще наилучший вариант, нас же в такие условия ставят, что мы себя облагодетельствованными считаем, к элите себя причисленными мним. А на деле — те же рабы. До пенсии — рабы самые настоящие. Ни семьи не завести, ни дома. Только и остается, что деньги на обеспеченную старость копить.
— Ну вы все-таки до Офицера дослужились.
— А разницы никакой. Я же ничего не решаю — что мне прикажут, то и делаю. И перспектив, по сути дела, никаких. Нас, Офицеров Связи, тысячи, а выше, к нормальной жизни, к нормальному положению, единицы поднимаются.
— Нормальное положение? — Румбо усмехнулся. — Это что же за положение такое, а?
— А это когда не за тебя все решают. — Объясняй тут ему. Поймет он, как же. — Да что говорить… Люди же разные, у всех цели разные, желания разные. Вон Сен-Ку этому, что до меня был, тому, наверное, все равно кто им командует, зачем командует. А мне не все равно. Я другой.
— Другой, — Румбо хмыкнул. — Все мы другие.
— Я гордый. Я за все отплатить хочу. Я не желаю на подачках жить. А меня заставляют это делать. Всю жизнь подачки дают, да так, что не расплатишься, вроде. Всю жизнь должен. Благодетели проклятые! И за все плати — убеждениями своими плати, мыслями своими плати, свободой плати! И попробуй чуть в сторону ступить — сомнут, потому как без подачек ихних и не человек ты уже, не выжить тебе просто-напросто. Надоело мне это, надоело!!!
Легко говорить правду. Даже если это и не вся правда. Даже если тебе и не верят.
— А у нас, значит, свободным хотите стать? — Румбо встал, поправил комбинезон. Лицо его сразу в темноту погрузилось, сам он навис надо мной огромной глыбой, заслонив свет.
— А я вам не должен ничего. Вы мне должны будете, — буркнул я, не поднимая головы.
— Далеко смотрите. Ладно, время покажет, — он шагнул к двери, потом обернулся. — Пока здесь побудете, кое-что обсудить надо. Ты, Дьелле, посиди с гостем, пока я не вернусь.
Румбо вышел, а я остался вдвоем с высоким. Кто он такой, откуда взялся? Не знал я его, на что он способен не знал. А ну как Румбо в самом деле застрелят — что тогда делать?
Я закрыл глаза, расслабился. Все тело болело. Колено, правое ныло до сих пор. Лечь бы… На худой конец хоть на пол, но лечь, отдохнуть. Сутки на ногах. Или больше? А ну как напрасно все, вдруг они не поверят? Засадят куда-нибудь, на Континент увезут или пристукнут просто? Им ведь терять нечего. Они ведь в любом случае и без меня обойдутся. Даже если и соврал я, что такого? Рассеются по планете, прибудет рейдер — кто их искать станет? Как придет, так и уйдет, даже гарнизона не оставит, поскольку время не то, не до охраны Сэлха им. А уж наедине они с Комитетом и ополчением его как-нибудь сами разберутся. А если мне поверить, то тоже можно не спешить, тоже выжидать можно. Только у меня одного время истекает. Не додумал я, ох не додумал, а теперь уже не поправишь!
С другой стороны, ополченцы-то тоже не дремлют. Как-никак, и поселок со складами у них в руках, и, наверное, полострова они контролируют. Им ведь тоже полной воли давать нельзя, Румбо это понимать должен. Если предположить, что я прав, если просто мою информацию до людей довести, то Комитет без поддержки окажется, а если не сделать этого, глядишь, силы у повстанцев таять начнут. Ведь не профессиональные же вояки — фермеры все, тихие, мирные, законопослушные. Прижали их — вот и встали на дыбы, а чуть пройдет угар — успокоятся. Прикинут, что против Метрополии им выступать все одно не резон — вот и конец повстанцам. Разбегутся по планете — собери их потом. Мэрия взорвана, кернеммиты, наверное, все уже перебиты, за себя им бояться особенно нечего. Разбегутся, почти все разбегутся. И тогда все пропало, тогда и мне останется только бежать. Но куда?
Румбо — человек умный, он это понимать должен. Он же вцепиться должен в информацию, что я ему принес! Даже если он и не верит мне. Он же должен заставить других поверить, чтобы они пошли за ним! Даже если ему наплевать на захват Станции, на установление связи — склады-то он ведь должен захватить. Сейчас на Сэлхе склады — это главное. И они в руках Комитета.
Я пошевелился, и колено снова заныло. Вот тоже проблема. В Метрополии меня вмиг в госпитале бы на ноги поставили, а здесь? У них даже техники толковой нет, чуть ли не вручную лечат. Этот костоправ, Пао Зикро, интересно, жив или нет. И на чьей он стороне?
Дверь отворилась, в щель просунул голову молодой парень — один из двоих, что стояли наверху, у входа.
— Идемте, шеф вызывает, — сказал он нам.
Высокий поднялся, встал у выхода, поджидая меня. Я протиснулся мимо него, стал подниматься по ступенькам. Парень шел впереди, без оружия. Оставил он его, что ли? Сверху пробивался дневной свет. Бог ты мой, уже, оказывается, рассвело! Мы вышли из подвала, жмурясь с непривычки. Солнце еще не встало и было нежарко. Справа я заметил развалины дома, ночью, когда меня сюда провели, их было не разглядеть. Угол был обрушен взрывом, внутри все выгорело, крыша провалилась. Века, наверное, дом простоял, все ураганы выдержал, сколько поколений в нем жило. Впрочем, мне-то какое дело? Это их проблема, это они себе устроили. Эх…
Мы пошли по тропинке между рядами кеарбов в два человеческих роста высоты. Крайние пожухли в пламени пожара, тропинка была усыпана обвалившимися с них недозрелыми шариками плодов, которые раскатывались под ногами. Метрах в тридцати тропа повернула налево, и мы вошли в лес. Интересно, чья это ферма? Обычно они не строят так близко к лесу, обычно отделяются от него полями. Или поля — с другой стороны от дома, и я их просто не заметил?
— Смотри под ноги, здесь много улиток, — сказал провожатый, не оборачиваясь. Вовремя сказал — я чуть не наступил на одну, с кулак величиной, в черном, отливающем синевой панцире. Эрибантумы, завезенный вид. Наверное, расползлись из садка после пожара. Деликатес.
В лесу было сыро и сумрачно. Густой подлесок обступал тропу с обоих сторон, так что в метре от тропы можно было бы спрятаться и оставаться незамеченным. Они не боятся, что я убегу — это уже хороший признак. Под ногами иногда попадались красные ягоды эгиара, сверху изредка свешивались листья шаруков, но самих деревьев видно не было. Ярусный лес. Здесь он еще приручен, столетиями переселенцы приспосабливали его под себя. На Континенте не так, там лес чужой и опасный. Искать тех, кто скроется на Континенте не имеет смысла. Если они сами не выйдут навстречу — ни за что не отыскать. Это успокаивало. Лишь бы те, кто скроется, не стали выходить сами. Как не станут сейчас выходить кернеммиты, если, конечно, хоть один из них остался в живых.
Наконец лес расступился, и мы оказались на небольшой поляне, окруженной гигантскими эгиарами с лимонно-желтой корой. Кроны их смыкались где-то далеко вверху, закрывая небо, но здесь было гораздо светлее, чем на тропе в глубине леса. Пахло прелыми листьями и дымом. Но не дымом пожара, а обычным костром. Он горел на другом конце поляны, перед небольшим домиком из красного кирпича. У костра сидело трое мужчин, разговаривая вполголоса. Карабины свои они прислонили к стене домика, и на нас особого внимания не обратили, лишь кивнули нашему провожатому и продолжили так же вполголоса свой разговор. Все было так мирно и спокойно, что если бы не прислоненное к стене оружие, да не тяжелое дыхания моего высокого спутника над самым ухом, то можно было бы подумать, что это всего лишь сон. Не верилось, что в каких-то двух-трех десятках километров отсюда дымятся развалины поселка, улицы которого завалены трупами людей, еще так недавно и не предполагавших о столь ужасном конце. Не верилось, что всего в нескольких сотнях метров среди старого кеарбового сада стоит разрушенный и выгоревший дом, что все население планеты за несколько суток буквально обезумело и ринулось друг на друга, не понимая толком во имя чего и против чего оно воюет.