— Этот мальчишка, — воскликнул между тем епископ, — поклялся отравить мое существование. Он следит за мной как тень, попадается мне на каждом шагу. Смотрите, какие у него подлые змеиные глаза.

— Проучить его надо! — закричал Ретель.

— Высечь, как раба! — прибавил Русси.

Филипп весь затрепетал и протянул обе руки вперед для защиты.

Некоторые из рыцарей, привлеченные шумом, бросили песни и обратились в сторону епископа. Он же, поджигаемым всеобщим хохотом и криком, стал подниматься из-за стола, опираясь одной рукой, украшенной перстнями, на стол.

Только в тот момент, когда ему пришлось сделать движение, сказалось огромное количество выпитого им вина. Комната кружилась в его глазах, пол, казалось, скользил из-под ног; однако желание показать гостям свою власть над слабым мальчиком было слишком сильно, чтобы отказаться от него по такому ничтожному поводу.

Он сделал над собой усилие, рука его побелела от напряжения; другой рукой, сжатой в кулак, он размахнулся изо всех сил, готовясь ударить мальчика по лицу. Этот удар сильной руки, украшенной к тому же тяжеловесными кольцами, мог размозжить череп мальчика или во всяком случае произвести тяжелое увечье. Наступила минута молчания, даже пьяные слуги прервали свой торопливый ужин и наблюдали страшную сцену.

Вдруг произошло что-то неожиданное. Занесенная рука провела в воздухе резкую линию; мальчик с ловкостью обезьяны присел на корточки и отпрыгнул в сторону. Рожэ, увлеченный тяжестью собственного тела, грузно упал на пол, ударившись лбом об угол камина.

Дикий хохот, крики и восклицания, как гром, разразились в комнате. Опьяневшие рыцари, забыв всякое уважение к высокому сану хозяина, катались от смеха, глядя на его длинную фигуру, лежащую на полу и делающую тщетные попытки подняться. Кто-то из слуг кинулся поднимать его. В довершение смятения собака, спавшая у камина, громко залаяла, испуганная неожиданным шумом.

Филипп, бледный и дрожащий, наблюдал эту комическую сцену, наводившую на него ужас. Епископ никогда не простит ему такого унижения. Это было ясно. Позорное наказание, заключение в подвал, кандалы, а, может быть, и смерть — вот страшные картины, которые вихрем пронеслись в его голове.

Занятые епископом гости на миг забыли о нем. Пьяные слуги тоже не обращали на него внимания. Скорей прочь отсюда!

Филипп едва отдавал себе отчет в своих действиях; как тень скользнул он вдоль стены к двери и пока несся за ним вслед еще не умолкший смех, брань и крики, он уже мчался по лестницам и коридорам замка во двор, чувствуя, что лишь где-то далеко, вне замка, может он еще надеяться сохранить жизнь.

Мост был поднят; двое вооруженных часовых прохаживались у ворот с алебардами на плечах; по всей вероятности, только они одни не были пьяны. Они не обратили внимания на тоненькую фигурку мальчика, мечущегося со дворе в поисках лазейки.

Зубчатые стены окружавшие замок были недоступны. Если бы даже удалось взобраться на них, то спуск вниз был невозможен; глубокий ров, наполненный водой составлял второе непреодолимое препятствие. Однако Филипп был слишком возбужден и слишком ясно сознавал грозящую ему гибель, чтобы иметь время отдаваться безнадежности. Отчаяние придавало ему сил и вдохновляло ого.

Двери конюшен были открыты; пьяные конюхи вповалку храпели на пороге. Перепрыгнуть через бесчувственные тела, вскочить на одну из лошадей и подлететь во весь опор на неоседланной лошади к воротам было делом одного мгновения.

— Кто идет?

— Паж его преподобия, епископа де Розуа! Срочное поручение. Опустите мост!

Один из часовых схватил лошадь под уздцы.

— Да это никак Филипп?

— Да, да, это я. Епископ велел мне лететь с быстротой молнии. За задержку отвечаете вы!

Голос Филиппа дрожал, он захлебывался от волнения. Все зависело от силы его убеждения Однако часовые сдались не сразу.

— Куда же тебя несет ночью? Ведь тебя убьют где-нибудь в лесу.

Другой часовой проворчал сквозь зубы:

— Только спьяну придет в голову посылать с поручениями ребенка.

— А куда же именно ты едешь? — спросил первый.

— К герцогу Гэно, поручение срочное! Не задерживайте!

— К герцогу Гэно, протянул солдат, — а не скажешь ли нам, зачем понадобилось епископу посылать к герцогу? Или он так пьян, что сам не знает чего хочет?

Переговоры грозили затянуться. Неожиданная мысль осенила Филиппа, резким движением он сорвал с груди свою пажескую цепь и взмахнул ею над головой. Во мраке только сверкнули блестящие кольца.

— Вот цепь епископа, — вскричал Филипп, — он велел вручить ее герцогу и предъявлять всякому, кто вздумает меня задержать или обидеть. Если вам этого мало, ступайте к епископу и попробуйте поговорить с ним. Он как раз в таком настроении, которое придаст беседе с ним большое удовольствие. Прошу вас, идите к его преподобию.

Слова Филиппа были в достаточной степени убедительны; жестом руки он настойчиво просил солдат пройти в замок; в дрожащем голосе звучала угроза, когда он произносил имя епископа.

Ворча и недоумевая подошли солдаты к тяжелым блокам, и цепи моста с громким скрипом стали опускаться. Все тело Филиппа охватила неудержимая дрожь. В замке могли услышать шум цепей, кто-нибудь из гостей мог выйти во двор, и тогда все погибло.

Наконец, ворота распахнулись; послышался глухой стук моста о противоположный берег, рука пажа дернула уздечку, изо всех сил он ударил ногой лошадь в бок; лошадь, стуча копытами по мосту, во весь опор выскочила с мальчиком из замка. Недоумевая часовые глядели ему вслед; только теперь заметили они, что мальчик, отправляющийся с важным поручением, был безоружен, на нем даже не было шапки, лошадь была взнуздана, но не оседлана. Однако все эти мысли пришли слишком поздно, стук копыт умолк, и темная ночь поглотила маленького беглеца.

В те отдаленные времена, известные в истории под названием «средних веков», Франции представляла из себя бесчисленное множество местных кружков, бароний, духовных княжеств и городов. Все эти мелкие единицы находились между собой в беспрерывной борьбе, проистекавшей от целого ряда экономических и политических причин.

Общество представляло из себя целый ряд сословных ступеней, завершавшихся рыцарской аристократией.

Сюзерен, владетель крупных поместий, при помощи своих вассалов воевал с соседним сеньором, прибегая к разбою и грабежу для увеличения своих владении. Вассалы, подкупленные врагом, зачастую переходили на его сторону, пренебрегая клятвой, связывающей их с прежним господином; король, власть которого в сущности была только номинальной, представлявший из себя не что иное, как крупного феодала в среде таких же рыцарей, в стремлении к укреплению своих прав, прибегал к подкупу, убийствам и нередко для осуществления своей цели, раздувал пламя воины.

Начавшийся в IX веке торговый рост страны постепенно выдвигал на арену борьбы новый класс зарождающейся буржуазии. Купцы, приобретавшие капиталы, обращали их в орудие завоевания своих несуществующих еще политических прав. Бесправие и произвол феодальной системы толкали это сословие на заговоры и открытое сопротивление. Городское население соединялось в общины и братства и покупало или завоевывало себе права, опираясь в войне с феодалом-владельцем города то на короля, то на соседей. И в этой борьбе подкуп также был одним из наиболее верных орудий.

Коммунальная хартия — грамота, дарующая политические права, самоуправление и ограждение от феодального произвола, — увенчивала стремления буржуазии, открывая ей путь к власти и собственности. Одна лишь крестьянская масса, лишенная не только прав, но и не имевшая в руках никаких средств к плодотворной борьбе, безнадежно влачила на себе бремя невероятного по своей грубости и жестокости феодального строя.

«Крестьяне, — говорит нам один летописец, — которые работают за всех и трудятся беспрестанно во все времена года, которые предаются рабским занятиям, презираемым их господами, находятся в постоянном угнетении для того только, чтобы доставлять другим пищу и одежду, а также средства для их беспутной жизни. Их преследуют пожарами, грабежом и войной, их бросают в темницу и накладывают на них оковы, а потом заставляют платить выкуп или же морят голодом и подвергают всевозможным пыткам. Несчастные кричат, их вдовы плачут, сироты стенают, а кровь мучеников льется».