— Дело в том, что он вел нас ложной дорогой. Опушка, действительно, в трех шагах отсюда, но от обещанной деревни нет следа. Недалеко от леса торчат два-три обгорелых столба, да на расстоянии тысячи шагов, какой-то одинокий домишка.

— Три обгорелых столба! — воскликнул Пьер. — Три обгорелых столба!..

Голос его прервался. Рыцари не успели сделать движения, как он изо всех сил ударил лошадь и поскакал вперед.

Перед глазами расстилается поле, вытоптанное настолько, что на нем не осталось и следов травы; берега реки молчаливы и пустынны; до самых стен города но видно живой души, и лишь среди этого тоскливого пейзажа высится одинокий, обгорелый остов какого-то строения.

Пьер сразу понял все, но вместе с тем какая-то последняя, почти ребяческая надежда, заставляет его еще в течение некоторого времени вглядываться вдаль, как бы ища хоть каких-нибудь следов того, что было раньше тут. Он неясно бормочет себе под нос.

— Да, да, вот река Элет, вот ива, под которой женщины полощут белье, вот стены Лана. Но где же?.. Где же?.. — он не договаривает, лошадка под ним издает призывное звонкое ржание, она тоже признала родные места и радуется близкому отдыху.

— Этот человек сошел с ума или на него нашел столбняк.

— Он сам не понимает, куда привел нас.

— Надо его встряхнуть хорошенько, чтобы вернуть ему дар речи.

Рыцари окружили Пьера: действительно, он производит впечатление безумного и, по-видимому, вовсе не слышит того, что происходит вокруг; глаза неподвижно глядят вперед, руки повисли, как плети, вдоль тела. Но внезапно, когда начинают уже истощаться шутки рыцарей, неподвижность эта сменяется бурей отчаяния. Он хватает себя за ворот, рвет рубашку и с диким криком соскакивает на землю прямо под копыта лошади Ибэра.

— Рыцарь, рыцарь! Ваша милость! — кричит он, мы опоздали. Мы пришли слишком поздно! Вы видите, вот здесь и вот там были дома, наши дома; здесь жили наши дети и наши жены: Сусанна и пять моих ребятишек, а здесь жена Жака, моего приятеля Жака, а там вот, недалеко от берега стоял домик старухи Николь, вот там, где обгорелый столб, там была башня, башня, выстроенная по милости короля, дарованная королем. Ваша милость! Они разрушили наши дома, они оскорбили короля! Кто теперь найдет детей наших и наших жен? Кто вернет нам наши дома?

Во власти отчаянья Пьер катался но земле; рыцари съехались в тесную группу и топотом толковали между собой, обращая, впрочем, довольно мало внимания на беснующегося от горя человека.

— Король не захочет вмешиваться в это дело.

— Напротив, он захочет непременно наказать епископа. Вы знаете, как он самолюбив.

— Какая дерзость! — говорил Ибэр. — Сеньор епископ, по-видимому, забыл, что может жестоко поплатиться за свое своеволие.

Другой рыцарь вмешался в беседу:

— В конце концов епископ поступил так, как поступает большинство феодалов: он считает себя господином этих людей и счел себя в праве…

Ибэр с горячностью прервал непрошеного заступника:

— Не советую вам повторять эти слова в присутствии его величества, — сказал он, — вы должны помнить, что единственный господин Франции — это, божьем милостью, король Людовик, и рыцарям пора привыкнуть к мысли, что они в его глазах являются такими же рабами, как вот этот, валяющийся в пыли скот, если не делают себя достойными звания рыцаря преданностью короне.

Свободолюбивый рыцарь пробормотал сквозь зубы:

— Так может рассуждать лишь человек, никогда не носивший на боку шпаги и не украшавший свою голову шлемом.

Ибэр окинул спорщика презрительным взглядом.

— Истинный рыцарь, — сказал он, — тот, кто поддерживает законную власть; прочие же все продажные бунтовщики. Я не хочу спорить об этом с вами, сеньор, но будущее покажет, кто из нас двоих будет лучше награжден за свои убеждения.

— Но что же делать нам теперь? Как видно, до соединения с войсками короля наше присутствие здесь излишне. Во всяком случае с Ланской коммуной покончено. Остается узнать, захочет ли король мстить епископу.

Ибэр подал знак своему оруженосцу и, гремя тяжелым вооружением, соскочил на землю.

— Привал! — объявил он. — Мы будем ждать, рыцари. Клянусь св. Петром, больше нам делать нечего, как только приняться за ужин и скрасить свое ожидание выпивкой. Правда, лес этот не является чрезмерно удобным убежищем, и мы рассчитывали по крайней мере эту ночь провести под крышей, но раз епископ Розуа почел за лучшее снести ее, нам остается только покориться и отложить свои счеты с ним до более благоприятного времени.

Рыцари сошли с лошадей, а слуги тотчас устремились в лес в поисках сухих ветвей для разведения костров. Умолкший Пьер тупо следил за этими приготовлениями; он продолжал сидеть на земле и как бы соображал что-то; мысли его были тяжелы и неясны. Наконец, он сделал над собой усилие.

— Ваша милость, — сказал он.

— Что тебе нужно?

— Надо их разыскать тотчас же.

— Кого разыскать?

— Наших детей и жен, ваша милость. Король велел защищать их…

Пьер говорил спокойно, но в словах его слышалось твердое убеждение и упрямое ожидание.

— А зачем мы будем их разыскивать, добрый человек?

— Может быть, они голодны, ваша милость; может быть, они ранены; может быть, они умирают и ждут помощи.

— Очень может быть, — сказал Ибэр.

— Так как же, ваша милость?

Ибэр поднял голову и глаза его встретились с глазами Пьера. В них можно было прочесть твердую веру в справедливость того, что он требовал. Это ожидание показалось Ибэру чрезвычайно смешным; он вдруг разразился хохотом, которому тотчас же последовали и другие рыцари. Пьер не сморгнув глазом глядел на этот неожиданный порыв веселости.

— Ты, кажется, принимаешь меня за кого-то другого, чудак, — сказал, наконец, Ибэр, отдышавшись: — это было бы поистине любопытное зрелище; рыцари, ищущие по лесам и болотам крестьянских ребят и женщин для того, чтобы накормить их и перевязать их раны! Или ты думаешь, что мы отправились в поход для того, чтобы заниматься благодеяниями, а не воевать?

— Король сказал, что будет защищать коммуну.

— Король сказал, что не позволит рыцарям своевольничать; епископ забрал слишком много власти, и его величество накажет его за это. Что же касается ваших жен и детей, то ваше дело защищать их, когда вы в силах это сделать, и хоронить их, когда они умерли. Или ты вчера только родился, добрый человек, что тебе надо объяснять такие простые вещи?

Пьер молча выслушал тираду рыцаря; ни один мускул на лице его не дрогнул и только глаза странно расширились; он отошел в сторону, уселся под дерево, понурил голову и, в то время, как рыцари принялись за ужин, погрузился в раздумье.

Герцогине Гэно было шестнадцать лет. Она была малограмотна, но прекрасно умела танцевать и вышивать в пяльцах серебром и золотом цветы; эти вышивки она жертвовала на украшение церкви. Ежедневно приходил к ней почтенный и старый капеллан и просиживал с ней несколько часов под ряд, уча ее с голоса молитвам и кой-каким премудростям, необходимым для будущей королевы Франции.

Герцогиня Гэно была необыкновенно капризным существом, и потому учить ее было трудно. Герцог Бодуин, отец ее, обожал свою единственную дочь и исполнял малейшие ее прихоти. Маленькая герцогиня выросла в убеждении, что она самая прелестная и красивая девушка в мире.

— Когда вы будете королевой Франции, ваша светлость, вкрадчиво говорил капеллан, — вы, несомненно, будете блистать несравненной красотой, грацией и острым умом, но, быть может, вам будет угодно блеснуть также и знаниями…

— Если дофину нужна образованная невеста, — отвечала герцогиня, — пусть он ищет другую, а я выйду замуж за английского короля, и дофину придется молить меня на коленях о том, чтобы я оставила корону на его глупой голове.

— Разве вашей светлости не хочется носить звания королевы прекрасной Франции?