– Послушай, – сказал ему Флоренсио Авалос. – Я буду подниматься первым, и, если застряну, никто из нас не выйдет на поверхность.
Слова Флоренсио успокоили Виктора. Немного погодя, когда Авалос начал готовиться к подъему, мужчины склонили головы в последней молитве. Шестьдесят девять дней тому они опустились на колени, моля Господа дать им возможность выбраться из этого места; теперь же они просят Его уберечь и защитить Флоренсио во время первого «путешествия» к свободе. Наступил последний момент уединения, после чего начнется шоу. Ощущение театральных подмостков усиливал и яркий свет, падающий на то место, где должна была появиться капсула, и камера, которая начала передачу в прямом эфире наверх по оптоволоконному кабелю. Чилийское правительство, в свою очередь, раздавало сигнал на выходе представителям средств массовой информации к их фургонам спутниковой связи, нацеленным на далекие звезды тарелками антенн, и несколько сотен миллионов людей по всему миру собрались перед большими и маленькими экранами, чтобы своими глазами увидеть внутренности шахты «Сан-Хосе», к которому сейчас приближалась капсула. В Сантьяго часы показывали 23:30, в Лондоне и Париже близился рассвет, в Нью-Дели был уже полдень, а в Лос-Анджелесе наступил вечер.
Но вот капсула выскользнула из ствола шахты и очутилась в пещере на отметке 135. Йонни Барриос, голый по пояс, в белых шортах, первым подскочил к двери и приветствовал Гонсалеса, который вышел наружу в своем девственно чистом оранжевом комбинезоне. Он заметил, что в глазах у Йонни блестят слезы, и двое мужчин крепко обнялись. Повернувшись к остальным, спасатель объявил:
– Там, наверху, вас ждет чертова прорва народу, парни! – Шахтеры потянулись к нему, чтобы пожать руку и обнять, и Гонсалес нервно пошутил: – Эй, ребята, вы со мной поосторожнее! Потому что сейчас сюда должны спуститься двое боевых пловцов, а уж они-то драться умеют!
Шахтерам, которые безвылазно провели под землей почти десять недель, высокий Гонсалес показался невообразимо чистым и выбритым. Со своей обаятельной улыбкой, румяными щеками херувима и кожей, опаленной солнцем Атакамы, он выглядел гостем из невероятно далекого и сверкающего солнцем и светом мира. «Нам казалось, будто других людей не существует», – признался кто-то из шахтеров, и вот теперь среди них вдруг появился настоящий и живой представитель человеческой расы.
А Гонсалесу шахтеры показались какими-то первобытными людьми. Некоторые расхаживали голыми по пояс, другие закатали рукава рубашек, третьи носили сапоги с обрезанными голенищами. «У меня возникло стойкое ощущение, будто я угодил в какое-то первобытное пещерное племя». Гонсалес проведет внутри двадцать четыре часа, и немного погодя у него появится возможность осмотреться: за углом он наткнется на алтарь в память о человеке, погибшем под обвалом, и чем дольше он станет бродить по коридорам, тем сильнее ему будет казаться, будто он перенесся назад во времени, в куда более примитивную и опасную эпоху зарождения горного дела. «Они ведь были совершенно беззащитны», – скажет он о тех людях. Он не обнаружит ни респираторов, ни защитных очков, а такой жары и влажности он не встречал еще ни на одном из рудников. Условия труда и жизни, по его словам, иначе как «нечеловеческими» и назвать-то нельзя. Один день, проведенный в таких условиях, можно смело считать тестом на выживание, а эти люди прожили здесь шестьдесят девять суток. Как же им это удалось, во имя всего святого, спрашивал он себя?
Но теперь ему предстояло переправить их наверх.
– Меня зовут Мануэль Гонсалес, я – спасатель с рудника «Эль-Теньенте», – спокойным, властным голосом заговорил он и стал рассказывать, что собой представляет путь на поверхность. – Послушайте, вас всего лишь немножко покачает, но бояться тут нечего… А вот перепад давления будет ощутимым, и уши у вас наверняка заложит. – В качестве последних приготовлений он измерил Флоренсио давление и пульс. – Ладно, это не имеет значения, – отмахнулся Гонсалес, обнаружив повышенные показатели и того, и другого. – В конце концов, это чистая формальность.
В соответствии с инструкцией он подсоединил мониторы к сбруе, которую уже напялил на себя Флоренсио, а последний датчик Мануэль надел ему на палец. Менее чем через пятнадцать минут после появления Гонсалеса в коридоре на отметке 135 Флоренсио Авалос был уже готов войти в капсулу «Феникс».
– Увидимся наверху, – обратился он к остальным шахтерам, входя в аппарат.
Гонсалес закрыл за ним дверь. Через несколько секунд «Феникс» начал подъем, ровно и гладко, словно элеватор, и капсула исчезла в стволе шахты. По мере подъема Флоренсио показалось, будто он растворяется в камне.
– Ощущение супер! – прокричал он оставшимся внизу людям. Se siente rico! – Ощущения – лучше не бывает! – Товарищи что-то кричали ему в ответ, и голоса их замерли у него под ногами, когда он начал удаляться от пещеры, которая служила ему домом и тюрьмой на протяжении последних десяти недель.
А на поверхности, возле самого устья шахты, Флоренсио уже ожидали жена Моника с сыном: та самая Моника, что, словно сомнамбула, бродила по окрестностям, и его восьмилетний сын Байрон. У подножия, в лагере «Эсперанса», Мария «Мэр» Сеговия наблюдала за спасательной операцией на гигантском телеэкране, представляя себе взрослых мужчин, втиснутых в каменную кишку, и решила, что рудник похож на роженицу. Подобно многим женщинам, проживающим на территории горнодобывающей компании «Сан-Эстебан», она на себе испытала подобную аналогию. «Если вы собираетесь обзавестись ребенком, то понимаете, что ребенок может родиться, хотя и с осложнениями, или может не родиться вовсе», – пуповина может обвиться вокруг шеи и задушить его, или же он может застрять в родовом канале и задохнуться. Точно так же и мужчины – когда они поднимались наверх из камня, трос мог оборваться и капсула могла упасть обратно в пещеру, или же гора могла содрогнуться вновь и разрушить скважину, а «Феникс» вместе со своим пассажиром застряли бы в ней навсегда. Мария Сеговия родила четверых детей, и теперь мужчины, за жизнь которых она сражалась, поднимались к свету по родовому каналу длиной 600 метров, прорезанному в материнском лоне горы. Если Земля не захочет их отпускать, им не добраться до поверхности, думала она. Но Земля более не хотела носить их в себе.
Стоявший внутри капсулы Флоренсио ни на миг не терял бдительности, глядя, как неяркое внутреннее освещение бросает отблески на неровные каменные стены, уплывающие вниз перед его глазами. Он надел выцветший красный шлем, который был на нем в тот злополучный день 5 августа. Полночь уже миновала, и во время его неспешного пути наверх 12 октября сменилось 13-м. До его слуха доносилось лишь негромкое постукивание колесиков: такое впечатление, будто он вновь, как в детстве, катается на «американских горках». Капсула легонько раскачивалась из стороны в сторону, но на протяжении всего получасового путешествия Флоренсио оставался спокоен: его долгие мытарства внутри горы почти закончились. Сейчас он один, но на поверхности его ждала аудитория в 1,2 миллиарда зрителей, напряженно высматривая серебристый цилиндр, который вот-вот должен вынырнуть из горы.
Флоренсио начал перебирать в памяти события, происшедшие с ним на руднике, а потом на него нахлынули и воспоминания из другой жизни: день, когда он встретил женщину, которая стала матерью его детей, дни, когда эти дети появились на свет, а потом и пошли в школу. Он вдруг понял, что был счастлив, а сегодня на него вновь снизошло благословение, раз он поднимается в капсуле из каменных внутренностей рудника и наверх его тянут мужчины и женщины, которых он пока не видит. Вот он почувствовал, как давление на барабанные перепонки ослабело и легкий ветерок с поверхности ворвался наконец в капсулу, когда она вышла на последний отрезок пути. Вокруг замелькали стальные обручи стен, а дребезжание стихло, сменившись сверхъестественной тишиной. С треском помех ожило радио, и он услышал голоса людей, выкрикивающих указания ему и друг другу, – они как будто плавали где-то над ним. А потом последовал неожиданный взрыв аплодисментов. Капсула еще медленно скользила вверх, а снаружи в нее уже хлынули цвет и краски, и Флоренсио, подняв голову, увидел, как ему улыбается какой-то мужчина в белом шлеме, глядящий на него сквозь решетчатую дверь аппарата.
