В одну из таких голодных ночей, когда далекий звук бура надрывал ему душу, Эдисон Пенья несколько минут жаловался на судьбу, пытаясь заснуть. «Я умираю, умираю», – твердил он снова и снова. Рядом с ним старался забыться сном и Марио Сепульведа, но у него лопнуло терпение и больше не хватало сил выслушивать стоны товарища по несчастью. «Довольно, Эдисон, хватит», – думал он. Наконец шутник в Перри взял верх. Он начал трясти головой, имитируя умирающего, широко открытым ртом издавая булькающие звуки, словно для него уже наступил последний час. А затем он произнес киношную речь, Марио любил фильмы, особенно с Мелом Гибсоном. «Это конец, Эдисон, – прохрипел он. – Я умираю. Я ухожу от вас. Передайте… моей… жене… что…»
Когда Марио, словно сыграв свою роль, закрыл глаза и умолк, Эдисон вскочил, потянулся к нему и принялся отчаянно трясти его.
– Нет, Перри, нет! – закричал он. – Нет! Не умирай!
А Марио открыл глаза, озорно улыбнулся и отпустил несколько непечатных чилийских идиоматических выражений насчет злых и порочных мужчин. Он-то был уверен, что эта сцена смерти понарошку – самая удачная шутка, которая ему когда-либо удавалась. Эдисон начал подыгрывать ему, делая вид, что был в курсе с самого начала, и немного погодя они с Марио разыграли сценку смерти еще раз, только теперь Эдисон вставил и свою реплику: «Перри, скажи, где ты спрятал деньги? Где твои сбережения?» Еще один шахтер, который стал свидетелем происшедшего, позже заметил: «Поначалу это казалось удачной шуткой, но потом стало сильно смахивать на реальность». Можно было бы предположить, что люди, находящиеся в двух шагах от смерти, не станут шутить на эту тему, но Марио и Эдисон считали иначе. Вот как это объяснил сам Эдисон: «Думаю, что иногда вас может заставить рассмеяться только тот факт, что вы смирились с неизбежным, признав: выхода нет». После их первой глупой выходки перспектива погибнуть от удушья в Убежище на некоторое время поблекла и сгладилась воспоминаниями о том, как ловко Марио подшутил над Эдисоном. Да и кто еще мог бы отважиться на подобную шалость? Кто еще рискнул посмеяться над предсмертными стонами товарища? Тот же человек, что призывал их на молитву и который мог заявить группе умирающих от голода мужчин, что готов съесть любого из них.
А на отметке 105, где спали механики, уравновешенный и добродушный Хуан Ильянес, обладатель глубокого баритона, свойственного дикторам на радио, развлекал остальных забавными историями и делился своими весьма обширными знаниями. В обычный день он мог бы показаться занудой, но для оказавшихся в западне людей слушать его болтовню стало приятным развлечением. Он знал, что несколько человек беспокоятся о своих близких, спрашивая себя, смогут ли жены и дети выжить без их доходов, если дело действительно дойдет до того, что к ним не пробьется ни один бур. Рауль Бустос, у которого двое ребятишек, и Ричард Вильярроэль, чья жена ждет первенца, пребывают в отчаянии, и потому Ильянес объяснял им положения закона о труде в Чили.
– Предположим, что мы действительно не выберемся отсюда, – гипотетически предположим, разумеется, – принялся рассказывать Ильянес. – Законы о труде в отношении социальной защиты и несчастных случаев очень строги. Например, есть план страхования. Я не совсем уверен в его размере. Но он составляет две тысячи УРДЕ. Или даже три тысячи.
– В самом деле?
– Так много?
И на мгновение мужчины забыли о собственных трудностях и принялись проделывать в уме математические вычисления. УРДЕ означает «условно-расчетную денежную единицу» Чили, коэффициент начисления, связанный с инфляцией, который используется правительством Чили в некоторых финансовых операциях. В тот момент УРДЕ составлял немногим больше 20 000 чилийских песо, или примерно 40 долларов США. Поэтому Ильянес объяснил шахтерам, что их семьи получат от 80 000 до 120 000 песо, то есть эквивалент почти десятилетнего заработка обычного чилийского рабочего.
– Но это еще не все, – продолжал Ильянес. – Ваша вдова, гипотетически говоря, разумеется, имеет право на получение вашей заработной платы, если вы погибнете в результате несчастного случая. Так гласит закон под номером 16744. – Ильянес уверял, что знает точный номер закона (который, кстати, оказался верен). Dieciséis mil setecientos cuarenta y cuatro. И это число, произнесенное вслух, как и подробности его рассказов о барбекю и экзотических южноамериканских грибах, придавали его рассказам ощущение реальности. – По этому закону полагающаяся вам сумма рассчитывается из вашего среднего заработка за последние три месяца. Ваша жена будет получать его до тех пор, пока ей не исполнится тридцать пять лет. Но если ваши дети еще учатся в школе или поступили в колледж, то эти выплаты причитаются ей до тех пор, пока ей не сравняется сорок пять. И давайте взглянем правде в глаза, – добавил он с лукавой улыбкой, – к тому времени она, скорее всего, найдет другого viejo, который позаботится о ней. – Но откуда Ильянес знал все это? – Если взять закон, то в нем сказано, что компания должна проинформировать вас о таких вещах, – сказал он шахтерам. – А мне пришлось работать на стольких рудниках и снова и снова читать одно и то же, что я и запомнил эти цифры.
Он был похож на адвоката, этот Ильянес, а вовсе не на механика, коим и был, и на некоторое время его краткий пересказ чилийского закона о труде заставил товарищей успокаиваться осознанием того, что они и дальше смогут содержать свои семьи, даже если больше не выйдут из рудника на поверхность.
Когда же Ильянес наконец умолкал и оставался наедине с собственными мыслями, то предпочитал занимать свой ум и воображение небольшими задачками. Он представлял, что находится на поверхности, собираясь возобновить нормальную жизнь, и что его ожидают рутинные хозяйственные хлопоты. Эти интеллектуальные игры, которые точно так же помогли французскому заключенному Папийону[26] не сойти с ума в одиночной камере на острове Дьявола[27], мысленно уносили Ильянеса домой, где он оставил материалы для будущего стола. И вот сейчас он собирал этот стол и делал другие вещи. «Мне надо было устранить течь в крыше, а для этого требовалось починить водосточную трубу. Мне надо было купить три отрезка водосточной и два метра отводной трубы. Во что мне все обойдется?» Он вновь и вновь проделывал в уме расчеты, представляя себе каждый шуруп и стяжку, которые ему понадобились бы. Он взбирался по наружной лестнице своего дома с дрелью в руках, а потом спускался обратно и, закончив, проделывал все еще раз с самого начала. Когда подобные занятия перестали его удовлетворять, он сказал себе, что должен вспомнить слова тех церковных гимнов, которые пел в хоре, когда ему было четырнадцать. Ильянес до сих пор пел в своей церкви в Чильяне, но захотел освежить в памяти старый гимн, который не исполнял уже много лет. Он помнил только несколько первых слов. «Quiero cantarle una linda canciòn…»[28] Как же там было дальше? И вот три ночи Ильянес рылся в памяти, пытаясь восстановить слова. Медленно и понемногу они возвращались к нему, и это тоже было похоже на строительство чего-либо. На четвертую ночь он вспомнил все слова гимна, всех четырех куплетов, включая последний. «Только в нем обрел я счастье». Sòlo enél encontré la felicidad. Закончив составлять песнь в уме, Ильянес ушел в один из боковых коридоров, которых много на руднике, в такое место, где никто не мог его услышать. И там он спел гимн в полный голос, словно подросток, которым был когда-то, и заплакал при этом, потому что понял, какое это счастье – быть молодым, и как светло и радостно становится на душе, когда тебя просят спеть.
На четырнадцатый и пятнадцатый дни подземного плена даже те мужчины, кто старался занять себя чем-либо и работал не покладая рук, начали испытывать усталость, опустошение и терять надежду. На протяжении двух недель Флоренсио Авалос, первый помощник Луиса Урсуа, ездил вверх и вниз по руднику, собирая воду, пытаясь найти выход наверх и послать о себе весточку на поверхность. Заглядывал он и в Убежище, чтобы приободрить своего младшего брата Ренана, который почти все время лежал там, не поднимаясь со своей импровизированной кровати. Вставай, Ренан, говорил он брату, сделай что-нибудь, выйди отсюда, здесь стоит ужасный запах, и иногда Флоренсио удавалось поднять Ренана на ноги и занять чем-нибудь. Говоря по правде, Флоренсио боялся, что его младший брат предпочтет пойти по традиционному пути шахтеров, отчаявшихся и потерявших надежду: прыгнет в Яму. Если встать на самом краю этой пропасти и посветить в нее шахтерским фонариком, то увидеть можно было лишь черноту. Совершить самоубийство в Яме – все равно что прыгнуть в черную дыру. Впрочем, можно умереть и после падения с трехметровой высоты, хотя в Яме запросто можно было пролететь и тридцать метров. Многие из шахтеров признавались в том, что подумывали об этой смерти, только чтобы не слышать больше бесконечного грохота камнепада, этой пытки, которой подвергла их гора.
