— Не надо…

— Конечно. Речь ведь не только о твоем брате. Убит человек. Понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда рассказывай! Что ты имел против Асикайнена?

— Я уже говорил: я его даже не знаю.

— Так кто же это сделал? Может, твой младший брат — Алекси? Как ты полагаешь, не задержать ли мне и его? Каково ему покажется — просидеть в камере семнадцать суток?

— Не надо, добрый господин начальник полиции… Алекси не…

— Тогда думай, что говоришь. И подумай, как все будут над тобой смеяться, если тебя когда-нибудь освободят. Сашка, скажут они, такой трус… Я тебя не уговариваю, ты сам должен сделать выбор… но настоящий цыган не оставил бы этого так, он бы отомстил.

— Добрый…

Сашка стал всхлипывать. За дверью послышалось шуршание одежды, стук упавшего стула.

— Встать! — закричал Кандолин.

— Пожалейте меня, господин начальник!

— Не разыгрывай сцен — не поможет! Нечего тут на меня молиться!

— Не надо, Господи милосердный!

— Встать с колен! Слышишь, ты!

Харьюнпяа взглянул на Онерву. Глаза ее сузились и стали суровыми, нижняя губа едва заметно дрогнула — Харьюнпяа только однажды видел у Онервы такое лицо — когда они были в квартире, где некий директор-распорядитель выстрелил в живот своей любовницы, бывшей на восьмом месяце беременности.

— Блефует он или нет, но заходит слишком далеко! — зарычал Харьюнпяа, однако не успел он сделать и двух шагов, как Нордстрём вскочил и, выставив кулаки, загородил дверь.

— Оставь! — сказал Нордстрём спокойно; это был крупный мужчина, всегда казавшийся вялым. — Кандолин его не тронет. Он притворяется. Если его придется освободить, надо хотя бы припугнуть. И так пристыдить, чтоб он назвал настоящих убийц и привел нас к ним. Цыгане — это же дьяволы, они обязательно отомстят. А может, он проговорится по ошибке.

— Нет, черт побери!..

Кандолин рывком открыл дверь и резко вошел в комнату.

— Отведите его назад в камеру! Ехконен, займись им…

Харьюнпяа увидел Сашку в открытую дверь. Парень стоял на коленях перед обтянутым зеленым дерматином стулом, как перед алтарем, — руки были воздеты к потолку, пальцы скрещены. Кандолин метался по комнате, словно не зная, куда ему деваться. Он снял пиджак, рубашка под мышками и на спине потемнела от пота.

— Черт бы их всех побрал, это же настоящие артисты…

Кандолин сдернул очки. Без них лицо его стало неузнаваемым, странно пустым и маленьким. Растерянно оглядываясь, он заметил стул Кауранена, бросился на него, спрятал лицо в ладони и изо всех сил потер глаза.

— Черт побери! — усмехнулся он вдруг и снова надел очки — теперь это опять был прежний комиссар Туомо Йоханнес Кандолин. — С ними и сам станешь артистом. Такие хитрые. Но и мне тоже палец в рот не клади.

Несколько минут все молчали.

— Что нам с ним делать? — спросил наконец Кандолин, тихо, словно размышляя вслух. — Сегодня кончаются третьи сутки. Надо либо продлить срок задержания, либо освободить его.

— Освободим, — сказала Онерва, не оборачиваясь. — Он не виновен.

— Ого.

— А на каком основании?

— Виновен или невиновен, какая разница, — сказал Харьюнпяа. — Дело в том, что у нас нет таких показаний, которые признал бы суд.

— Не забывайте Эйнара Копонена.

— Он был в стельку пьян, и это всем хорошо известно.

— По-моему, одних только показаний Фейи достаточно для решения о невозможности продлевать арест.

— Минутку. Я полагаю, надо привести сюда и Алекси, чтобы устроить им очную ставку.

— Да Алекси — ненормальный. Кроме того, ему нет еще пятнадцати.

— Управление защиты детей разрешит. И сумасшедший он не больше других цыган, просто симулирует ради пенсии.

— Сашку надо освободить без всяких проволочек.

— Нет, черт побери! Если мы его сейчас отпустим, нас засмеют цыгане всей Финляндии. Они сочтут нас за круглых идиотов.

— Что тут за похороны? Все такие мрачные…

На пороге появился Турман. В обеих руках он держал по маленькому полиэтиленовому мешку — кокетливо отставив свободные пальцы, он раскачивал мешки, будто колокольчики.

— Отгадайте-ка, что сделал Турман? Я облазил весь лес возле Малого порога с металлоискателем…

И он поднял высоко над головой один из мешков.

— Здесь гильза калибра семь шестьдесят пять, которую я там нашел. А в этом мешке — гильза от патрона из оружия вашего парнишки. Можете быть совершенно уверены, что они вылетели из разных пушек. Это, конечно, неофициальное мнение, никаких микроскопов у меня с собой не было. Для настоящего заключения их надо послать в лабораторию криминальной полиции.

— Может, у него было не одно оружие, — вставил Кауранен.

— Тогда найди и покажи его, — огрызнулся Турман. — Вы задержали не того парня. Не забудьте, что врачи вынули из раненого пулю калибра шесть двадцать пять… Ваш парень не мог выстрелить ни из того, ни из другого оружия.

— Турман, — кашлянул Кандолин. — Могла ли гильза попасть в лес в связи с чем-нибудь иным, кроме событий, имевших место в четверг?

Турман смотрел на него, склонив голову и прикусив нижнюю губу.

— К сожалению, тут нет этикетки с датой выстрела, — выдохнул он.

— Я не шучу, Турман.

— А я иногда это делаю. Особенно если кто-то думает не столько головой, сколько задом… Как я могу определить, когда они туда попали? Но если на месте, где стреляли, находят гильзу, то, да простит мне Господь, я могу предположить, что она связана именно с этой историей, а не с первой мировой войной?

Турман бросил мешки на стол, сдвинул берет на затылок и вышел. В коридоре он запел:

— Да-а-дирлан-да-а…

Кандолин довольно долго смотрел на мешки. Потом быстро и нервно стал барабанить пальцами по столу и наконец, ни на кого не глядя, сказал:

— Это все же кое-какое доказательство… но не решающее. Поступим так, как я и собирался. Освободим парня. Но ни на минуту не выпустим из поля зрения.

— Ты думаешь, Миранда согласится? — тихо спросил Вяйнё. Прежде чем решиться на этот вопрос, он долго думал. Онни, казалось, и не слышал его. Он стоял на коленях возле окна, через которое просачивался слабый свет, и писал, высунув кончик языка и сжимая карандаш так крепко, что пальцы от напряжения побелели.

— Согласится ли Миранда? — повторил свой вопрос Вяйнё.

— Согласится, — ответил Онни, не отрываясь от бумаги. — Я ее заставлю. Сходи-ка за ней!

— А что Севери скажет?

— Ничего. Он же уехал. И еще не возвращался — ты это знаешь не хуже моего.

— А когда Миранда ему расскажет?

Онни досадливо отмахнулся, потом отбросил карандаш, встал и подошел почти вплотную к Вяйнё. Лицо у него было такое, точно он страдал от головной боли, а руки дрожали — он не спал всю ночь. После того как плоскостопые приходили о них спрашивать, мысль о возможности снова оказаться в тюрьме смертельно его напугала. Севери, вернувшись домой, позвонил в полицию, назвался именем Вяйнё и сказал, что звонит из Турку. Поговорив с полицией, Севери убедился, что у плоскостопых нет ни малейших подозрений, связанных с ними и с Малым порогом. Но Онни этому не поверил. Он размышлял всю ночь и утром изложил Вяйнё идею с письмом. Он ни за что не хотел от нее отказываться, хотя это была проделка в духе белобрысых.

— Миранда не расскажет! Я ручаюсь! — кричал Онни. — И не причитай, словно баба. Я знаю, как все это сделать.

Вяйнё повернулся и протиснулся через щель на чердак. Севери отодвинул шкаф настолько, что они теперь могли выходить сами. От этого им стало немного легче. Хоть в уборную можно сбегать, никого не тревожа.

— Ну? — насторожилась Миранда и прислонилась к мойке. Она устала и изнервничалась — даже детей не осмелилась ни разу выпустить на улицу, чтобы они не наболтали лишнего. Домашние дела все теперь на ней, потому что после визита плоскостопых Рууса слегла в постель и только охала. Да и за Севери Миранда боялась, хотя и старалась этого не показывать.