Это снова вызвало легкий взрыв смеха.

— Скажи, пусть наберутся терпения.

Харьюнпяа, ни слова не говоря, взялся за ручку двери. Какой-то нерв на его лице сильно задергался. В кулаке он сжимал патрон, ставший уже совсем теплым, как яичко маленькой птицы. Он решил, что наличие патрона должно было что-то сообщить Сашке и что женщины пытались провести его, Харьюнпяа; на минуту он почувствовал к ним то же раздражение, что и к Кандолину, и ко всем остальным, но все-таки опустил патрон в карман.

Хиллеви прыгала по бетонным плитам тротуара: на левой, на левой — на правой, на правой — поворот кругом — и сразу на обеих. Остановилась, оглянулась. Такой длинный путь она, прыгая, никогда еще не одолевала. И даже черты ни разу не коснулась, хотя сапоги такие громадные — это ведь не ее сапоги, а Хелли.

Хиллеви вздрогнула. Мысль о Хелли заставила ее вспомнить и о Старине Калле с Алекси. Она о них почти забыла, а ведь Хулда велела идти прямо домой. Их надо чем-нибудь накормить. И проследить, чтобы они никуда не ушли и никого не впустили в дом.

Хулда не сказала — почему. Но она и без того знала. Хулда и Орвокки боятся, как бы сыновья Руусы не явились и не застрелили их. Хотя Калле-то они не стали бы убивать, он ведь такой старенький. А вот Алекси — может быть, хотя он и не совсем… Фейю они уже попытались убить. Он теперь лежит в больнице — и даже докторов не боится. Они, правда, тоже не побоялись — провели там всю ночь. Она спала на скамье в коридоре. А белобрысые их собачили и пытались выгнать, они не знали, что Фейю надо охранять.

Хиллеви вбежала во двор, юбка на ней развевалась, как парус. Она открыла дверь подъезда ключом, висевшим на шее. Он подходил и к двери их квартиры, а к остальным квартирам нет — вот странно, она ведь проверяла. Ключи чужих людей тоже, видно, не подходили к их дверям, раз никто к ним никогда не приходил. Хиллеви стала взбираться по лестнице. Они жили на втором этаже.

Хулде и Орвокки это не нравилось. Они говорили, что это неудобно — всегда приходится идти вверх позади Калле, Фейи и Сашки, а вниз — перед ними. А Хиллеви об этом не думала, у нее ведь не было еще настоящего платья. А вот когда будет… Но тут уж ничего не поделаешь, им не дали квартиры в нижнем этаже. Яркко болтал во дворе, будто его отец говорил, что, живя наверху, они не смогут торговать вином прямо через окно. Но они-то ведь торгуют не вином, а картошкой. Да и продают ее не дома, Фейя развозит по торговцам.

Хиллеви остановилась и схватилась за перила.

У их дверей стояли два незнакомца. Но не сыновья Руусы, а белобрысые. Они звонили и стучали в дверь, один пытался заглянуть в прорезь для почты, но ничего там не увидел — изнутри к ней была прибита полоска жести. Лустиго лаял на кухне, он явно нервничал.

Хиллеви повернулась, собираясь убежать, но один из мужчин ее заметил.

— Ага-а! — сказал он. — Кажется, честная компания возвращается.

Она знала этого человека. Это тот самый толстый дворник, который разрешил им сушить белье во дворе только раз в неделю. У них, видите ли, так много белья, что остальным не остается места. Но у белобрысых и белья-то столько нет, они же грязное носят, они неряхи, им все равно.

— Где твоя мамаша? Или бабушка?

Хиллеви не ответила. Лучше смолчать, никогда ведь не угадаешь, чего этим белобрысым надо.

— Где остальные? — спросил и второй мужчина. Его голос был гораздо приятнее, да и весь он был более симпатичный. Но Хиллеви все равно не ответила. Она же его не знает.

— Ну так я могу тебе сказать, — заявил дворник. — Не забудь передать своей мамаше, что это последнее предупреждение. Таких пьянок, как прошлой ночью, мы больше не потерпим. Такой подняли гам, что ни одна душа в доме уснуть не могла. Хоть это и муниципальный дом, отсюда тоже можно выселить… Поняла?

Хиллеви смотрела на свои сапоги. Мужчины заговорили друг с другом.

— Открой-ка, девочка, дверь, — сказал дворник. — Это мой приятель из Управления домовладельцев. Посмотрим заодно, в каком состоянии квартира. Но сначала ты сама войдешь и посадишь на цепь своего зверя.

Хиллеви зажала ключ в кулачке и не шевельнулась. Мужчины минутку подождали. Потом дворник начал звенеть у себя в карманах.

— У нас есть общий ключ, — сказал он. — Но я не знаю, как там с этой шавкой…

Хиллеви оторвалась от перил, подошла и открыла дверь. Она побоялась, как бы они не сделали чего плохого Лустиго. Это был добрый пес, но уже такой старый, что зубов у него почти не осталось. Лустиго попытался обнюхать гостей. Хиллеви упала на колени, обняла собаку за шею, стала ее гладить и шептать ей в ухо ласковые слова. Потом они вместе заползли под вешалку. Пола выходного кожаного пиджака Фейи задела лоб Хиллеви.

— Цыганами воняет.

— Или этой псиной. Позволяют ей гадить по всему двору. Заставить бы их ложкой собирать каждую кучку…

Хиллеви слышала, как мужчины расхаживают по комнатам, точно по собственному дому.

— А мебель у них все-таки приличная.

— Как не быть мебели, если Управление социального обеспечения дает новую, едва только они испоганят старую.

— А фотографий-то сколько понавешено. И на всех — похороны. Точно ничего живого у них нет. Что это с дверью случилось? Погляди-ка поближе…

— Чертова собака исцарапала.

— Вон на той фотографии весьма смазливая бабенка. С такой даже…

— Фу-у… Дурацкая мысль. Эй, девочка! Кто вам позволил так кладовку использовать? Кто разрешил разобрать полки?

Хиллеви крепче прижалась к Лустиго. Эти типы дураки. Ничего не понимают, такие же глупые, как плоскостопые. Просто недоумки и цыган ненавидят.

— Живет тут у них кто-то, что ли? И кровать стоит… За это можно бы и к ответственности привлечь, если бы на них распространялся закон о защите животных. Они…

— Слышишь, девочка? Скажи матери, что мы это дело так не оставим. Скажи, пусть лучше сама поищет другую квартиру. Понимаешь?

— Оставь ее. Ничего она не понимает.

Наконец дверь хлопнула, и мужчины ушли. Но на лестнице они расхохотались. Даже стены от смеха затряслись.

Хиллеви крепко сжимала шею Лустиго. Она не осмеливалась его отпустить. Знала, что, если отпустит, ей придется признать, что Старины Калле и Алекси нет дома.

Они куда-то ушли. И кто-нибудь их, конечно, может застрелить. А Хулда скажет, что это она виновата.

Хиллеви прикусила губу. Она ждала и прислушивалась, но ничего, кроме дыхания — своего и Лустиго — да еще тиканья стенных часов, не услышала. Потом она вздохнула, поднялась, сбросила сапоги, прошлепала на кухню и взяла два кусочка сахару. Один съела сама, второй отдала Лустиго.

— Миранда! Возле нашего дома остановилось такси!

Аллан крикнул это так звонко, как может крикнуть только испугавшийся ребенок. Потом сделал движение, словно хотел выпустить штору и убежать, но передумал, остался на месте и продолжал как настоящий комментатор:

— Это «мерседес-бенц»! Спереди только водитель. Сзади два каких-то типа. Старый и молодой. Я их не знаю… Миранда!

Миранда прибежала из кухни, лихорадочно вытирая полотенцем руки. Ожидание и усталость взвинтили ей нервы, из-за детей она не смогла прикорнуть даже под утро. Миранда подошла к щели между шторами и вгляделась.

Она не сразу узнала приехавших. Младший был совсем мальчик. Он стоял спиной к окну и помогал выйти из машины второму. Тот и в самом деле был в возрасте, совсем старик, сгорбленный и сухой. На голове фетровая шляпа. Волосы на висках серебрятся.

— Спаси и помилуй…

Миранда уронила полотенце и схватилась за сердце. Она не могла ошибиться — старик, несомненно, был Калле Хедман, младший — Сашка или Алекси.

— Севери! — закричала Миранда. Потом побежала в спальню, остановилась и стала гнать из комнаты Аллана и остальных детей. — Вон отсюда! Сейчас же в заднюю комнату!

— Почему?

— Мы никуда не пойдем.