То были десантники, герои Свири, собравшиеся в училище на свой традиционный сбор.
«Наверное, и дед был бы сейчас среди них, — подумал Петр, — тоже весь в орденах, небось в генеральских погонах». Петр подумал о том, что хорошо знает каждый десантник, каждый, кто был десантником, кто мечтает десантником стать.
Свирь! Уже много лет назад здесь, у городка Ладейное Поле, совершили десантники 37-го гвардейского корпуса свой беспримерный подвиг — форсировали Свирь.
Двенадцать из них, те, которые плыли первыми, чтобы навлечь на себя огонь скрытых батарей противника и тем самым эти батареи обнаружить, были удостоены звания Героя Советского Союза.
Они плыли тогда, толкая перед собой плоты, на которых расположились добросовестно изготовленные чучела бойцов — имитировали начало переправы.
Те чучела погибли, они лежали потом на берегу, из разорванных гимнастерок торчали пучки соломы… Они многим спасли жизнь.
Но погибли и многие гвардейцы-десантники.
…Теперь на том месте напоминает о героических боях обелиск. Он — награда и память тем, кто погиб.
Но более высокая награда, лучшая память им — эти вот загорелые парни, десантники-гвардейцы семидесятых, принявшие их эстафету, верные их традициям, их наследники и преемники, те, кому они завещали свое мужество, отвагу, любовь к Отчизне…
Абитуриенты побывали в знаменитом музее ВДВ, в котором Петр, впрочем, не раз бывал и раньше.
Но в музей тот он мог бы приходить без конца.
Абитуриентов собрали на беседу. Притихшие, так что слышно было, как муха летает, слушали они начальника училища, высокого, широкоплечего генерал-лейтенанта.
Он был немногословен. Рассказал об истории, о боевой славе училища. Рассказал, как будут проходить экзамены.
Многое, о чем говорил генерал, было им известно, и все же воспринималось как откровение.
— Вот так, товарищи, — завершил генерал свою речь. — Окончившим присваивается воинское звание лейтенанта, вы получаете специальность командира воздушно-десантных войск с присвоением квалификации инженера по эксплуатации гусеничных и колесных машин. Что, сложно запомнить? — Генерал улыбнулся. — Ничего, получить эту квалификацию еще сложнее. Так-то. Обманывать не буду. Конкурс большой, в училище попадете не все. Но успеха на экзаменах желаю всем без исключения.
Расходились молча.
Сухая деловая речь начальника училища, особенно ее конец, заставили вновь призадуматься о предстоящих испытаниях.
Петр знал, что заявлений и рапортов было подано куда больше, чем собралось здесь их, допущенных к экзаменам. И все же и их, допущенных, намного больше, чем может быть принято. Собрались лучшие, попадут лишь лучшие из лучших. Он должен быть среди них. И будет!
Ему вдруг сделалось легко на душе. Он почувствовал такую уверенность, словно ему зачитали уже приказ о зачислении. Прочь умчались сомнения, неуверенность. Примут! Иначе не может быть!
С этого момента Петр весь сосредоточился на главном — на экзаменах, вернее, последнем этапе подготовки к ним.
Начались консультации. После завтрака вся рота строем отправлялась в аудиторию, где преподаватель по математике вел занятия.
В силу понятных причин ближе всего Петр сошелся с номерами 12 и 14, Владимиром Кузиным и Виктором Синицыным.
Кузин учился в строительном техникуме, Синицын, как и Петр, закончил на год раньше десятилетку. Оба занимались в аэроклубе, имели прыжки и разряды по многим видам спорта, оба давно готовились в училище.
Впрочем, как выяснилось, подавляющее число гражданских абитуриентов были в этом отношении схожи: имели прыжки «по линии ДОСААФ», активно занимались спортом, здорово знали военное и парашютное дело, отличались богатырским здоровьем и соответствующим внешним видом. Другим тут нечего было делать.
Вот цели и мечты, оказывается, отличались.
— Я тебе так скажу, Чайковский, — солидно рассуждал Кузин, — хочу в испытатели. Нет, ты не спорь! — повышал он голос, хотя никто ему не возражал. — Испытатель — это вещь! Ты и боец, ты и ученый, ты и первопроходец, ты и парашютист. Хочу в испытатели. Знаю, не просто, послужить надо, показать себя, проявить. Ничего, мне не к спеху. Буду испытателем. Не спорь!
Синицын же стремился к другому. Он имел звание мастера парашютного спорта. Мечтал стать чемпионом, устанавливать рекорды, тренировать других. Но при этом говорил:
— Надо основу заиметь. Прежде всего я офицер-десантник, потом уже все остальное. В случае войны на оранжевых куполах в тыл врага не прыгнешь, фигуры не покрутишь. Воевать придется. Но такие, как я, будь здоров, нужны будут. Чтоб в любых условиях, с любых высот сигать. Ну, а пока войны нет, спортом займусь по-настоящему. У меня тут есть планчик одного рекорда. О таком никто и думать не думает.
И он с увлечением излагал планы какого-то сложного затяжного ночного стратосферного прыжка.
Желание Петра просто стать десантником-строевиком новые друзья восприняли одобрительно, что ж, тоже хорошее дело.
— Мне еще потому надо училище кончить, — сказал как-то Синицын, — что жениться хочу.
Это сообщение вызвало оживленную дискуссию.
— Куда тебе жениться! — рассмеялся Кузин. — Ты же школьник!
— Был школьник, буду офицером, — парировал Синицын.
Петр не понимал:
— Почему, чтобы жениться, надо училище кончить?
— А потому, — отвечал Синицын, — что она только за офицера пойдет. Так и сказала.
— И четыре года ждать будет? — с сомнением спросил Кузин.
— Будет.
— Ну что ж, значит, повезло тебе, — с непонятной для его приятелей грустью заметил Петр.
— Приедет сюда, — объяснил Синицын, — она радистка, поступит куда-нибудь. Радистки где не нужны? Может, в училище, теперь девчонок тоже в армию берут, если сами, конечно, хотят. Так и будем жить. А кончу училище, вместе поедем.
— Правильно, — заметил Кузин, — я-то пока обзаводиться семьей не собираюсь. Нет, ты не спорь! Пойми — испытатель же в любую минуту погибнуть может. На одолженную жизнь живет. Чего мне вдов и сирот плодить…
— Это ты загнул, — сказал Петр, — с такими мыслями ты лучше кладбищенским сторожем работай. «Вдов, сирот…» Испытатель должен жить и парашюты испытывать. Конечно, профессия опасная, но я многих знаю. У отца бывают, и уж сколько лет работают.
— У отца? — насторожился Кузин. — А он что, конструктор у тебя?
Петр уже сам досадовал, что проговорился. Ему стоило немалых усилий перевести разговор на другую тему.
Первой сдавали письменную по математике. Перед экзаменом все так тщательно причесывались, гладили брюки, начищали ботинки, словно от этого зависела скорость решения алгебраических уравнений.
Роту построили, и она торжественно промаршировала в аудиторию.
Петр написал на листке свой номер. Заложил уши кулаками и стал думать. Он думал долго, задачи — их было четыре — оказались не из легких, но когда, сдав листок, он вышел за дверь, то испытал чувство удовлетворения — он был уверен, что все решил правильно.
За дверью толпился народ. Эти будущие офицеры, которые, не моргнув глазом, вступили бы в схватку с любым врагом, да и теперь не раз прыгавшие с парашютом или иначе испытавшие свою храбрость, сейчас, бледные от волнения, хриплыми голосами спрашивали друг у друга ответы, с ужасом вспоминали какие-то упущения, которые, возможно, и не допустили.
Петр, Синицын и Кузин приткнулись у подоконника и, шипя друг на друга, объясняли свои методы решения экзаменационных задач.
— Вот, — настаивал Кузин, — так! И не спорь, только так!
— Эх, — Синицын смотрел на него с жалостью, — а второе уравнение, значит, для тебя не существует, оно так, пшик, мираж?
— А как же? А… — растерянно вопрошал Кузин.
— «А», «а»! — передразнивал Синицын. — Да ты смотри, смотри сюда, шляпа!..
В коридоре стоял сплошной взволнованный гул.
Судьба многих была решена на следующее утро.
Бледных, волнующихся, с немым вопросом в глазах, их выстроили после завтрака, и командир роты ровным, тихим голосом, хорошо слышным в напряженной тишине, начал:
