Вернулась из пионерлагеря Ленка. Загорелая, оживленная, как всегда. Разумеется, сразу же возник преданный Рудик, еще более румяный и молчаливый.

Ленка расцвела, она все больше походила на мать. И, глядя на дочь, Илья Сергеевич порой старался скрыть печаль.

Петр, продолжая бывать в аэроклубе, помогал Руте заниматься с новым набором. Он чувствовал себя солидным, опытным руководителем этих увлеченных, отчаянных ребят и девчат, пришедших, как он в свое время, в аэроклуб. Желавших поскорей начать прыжки.

Прислал письмо Володя Пашинин. Он так и не поехал сдавать экзамены в училище, что-то помешало. Теперь был на практике, но, вернувшись, вновь собирался в аэроклуб.

Вернулась наконец и Лена Соловьева. Вернулась с триумфом. На первенстве республики она заняла второе место. Завоевала звание кандидата в мастера.

Она была все такой же сильной, веселой, свежей — олицетворение здоровья и молодости.

Она, конечно, поняла, что с училищем у Петра что-то не получилось, иначе его бы здесь не было. Но ничего не спросила. Просто подошла, пожала руку, сказала:

— Ну, Петро, никуда ты от меня не денешься! Опять здесь. Не притворяйся — влюбился, так прямо и говори. Я рассмотрю. Может, даже отвечу. — Потом стала серьезной: — Это хорошо, что ты на месте. Тоскую я без тебя, Петро. Ну что тут будешь делать?

На этот раз Петр не отшутился. Он так же серьезно посмотрел на нее и сказал:

— Что-нибудь придумаем, Лена. Я тоже без тебя скучал.

Он отошел. А она еще долго недоверчиво смотрела ему вслед. Ее щеки медленно покрывал румянец.

Впереди был год, и надо было как-то устраиваться. Нашлось место рабочего при аэроклубе.

У Петра было теперь на счету около ста прыжков, и он мечтал об этой заветной цифре на голубом значке, украшавшем его грудь. Он выполнил первый разряд.

Наступила зима. Вернулся Пашинин. Соловьева, кончив физкультурный техникум, стала преподавателем в детско-юношеской спортивной школе. У Ленки начались соревнования.

Жизнь шла своим чередом.

С Леной Соловьевой у Петра установились странные отношения. Он прекрасно понимал, что нравится ей, да она это не очень-то скрывала. Подспудно, не признаваясь себе, он чувствовал, что и его отношение к ней меняется. Она стала необходимой ему. Он скучал, когда не видел ее даже день, ему хотелось побольше видеться с ней. Но Лена, в отличие от него, работала. И однажды, повинуясь непреодолимому желанию, он зашел за ней в ДЮСШ. Потом это превратилось в привычку. Он видел, как радовалась этому Лена, как старалась скрыть эту радость — боялась вспугнуть его. Еще подумает, что она вообразила что-то, перестанет ходить.

Они стали бывать вместе в кино, на катке. Только в городской парк он упрямо не хотел идти. Однажды, когда она предложила зайти туда, он так резко крикнул «нет», что Лена удивленно посмотрела на него, но больше своих попыток не возобновляла.

Как-то Лена с несвойственной ей робостью, путаясь в словах, пригласила его к себе на день рождения, и была на седьмом небе, когда он сразу охотно согласился.

У нее собрались ребята и девчата из аэроклуба, Ленины подруги из техникума. Пришла Рута. Родители Лены оказались веселыми, добродушными, еще не старыми, простыми и гостеприимными. Был ее брат, служивший в армии и приехавший на побывку, младшая сестра, такая же высокая, пышущая здоровьем, учившаяся в том же техникуме, и тоже легкоатлетка-разрядница. В меру выпили, потанцевали, спели хором любимые песни. Все в этом доме было просто, легко, искренне. Лишь устремленный на него и Лену пристальный Рутин взгляд, который он случайно поймал, несколько смутил Петра. Впрочем, он быстро забыл о нем.

Он и потом не раз заходил к Лене, а однажды пригласил ее к себе. Ильи Сергеевича не было. Ленка внимательно и придирчиво разглядывала свою тезку, задавала дурацкие, по мнению Петра, вопросы. А Лена Соловьева чувствовала себя не в своей тарелке, была, как выражаются актеры, «зажатой».

На следующий день спросила у Петра, бравируя:

— Ну, Петро, чего сестренка твоя сказала? Небось коровой назвала? А? Ну, говори.

— Да брось ты! — отмахнулся Петр. — У нее свои заботы — Рудик, ее вечный спутник. Это я могу тебе сказать: пришла, как в музей, — сидишь, молчишь, только по сторонам оглядываешься.

— Точно, — согласилась Лена. — Еще отца твоего не было. При нем я бы вообще, наверное, два слова не сказала.

— Вот в следующий раз приведу, когда он дома будет, — пообещал Петр.

— Прямо! В жизни больше не пойду к тебе!

— Почему? — удивился Петр.

— Да ну, — Лена махнула рукой, — у тебя небось такие девчонки бывали! А тут вдруг действительно корова. Вес под семьдесят и слова сказать не умеет. Нет, не пойду.

— Какие это у меня девчонки бывали? — запальчиво спросил Петр. — Ты что, думаешь, у меня график, что ли? Каждый квартал или семестр новые? Кто тебе это сказал?

— Да ребята говорят, — неопределенно ответила Лена. — Я небось самая никудышная у тебя?

— Что «ты у меня»? — спросил Петр, заглянув ей в глаза.

Лена густо покраснела, опустила ресницы.

— Так что? — настаивал он.

— Да ладно, Петро. Чего зря спрашиваешь, будто сам не знаешь? — Она отвернулась.

Это был единственный случай, когда она вскользь, туманно коснулась запретной темы. Обычно говорили обо всем, кроме этого. Как товарищи, как добрые друзья, как двое парней.

Но парень-то из них был только один. Вот в чем дело. Так сколько это могло продолжаться?..

А жизнь шла своим чередом.

В воздухе уже ощущалось приближение весны. Горячее становилось солнце, голубее небо, отступали снега.

Петр соблюдал свой железный режим, даже на Новый год он не выпил и глотка вина. Удивлял всех, посещая врача чуть ли не каждую неделю, словно инфарктник. Тщательно следил за нагрузками во время тренировок. Меньше уделял времени дзюдо, больше ходил на лыжах, катался на коньках. Болезнь проходила.

Петр особенно полюбил лыжи.

Он один уезжал на электричке километров за тридцать — сорок и, напевая под нос «На дальней станции сойду…», выходил из поезда, надевал лыжи и углублялся в лес. Всюду были поселки, дома отдыха, спортивные базы, и он без труда находил лыжню.

Петр сначала брал максимальный темп и, мягко, но сильно скользя, уносился в незнакомые дали. Потом сбавлял темп и, с наслаждением вдыхая воздух, шел медленнее, глядя по сторонам. Его всегда поражало это великое чудо — природа. Она действовала на него необъяснимо. Он словно притихал, словно становился меньше.

Кругом, устремившись к голубому небу, неподвижно застыли завернутые в сверкающую снежную вату ели. Невообразимым кружевом переплелись потолстевшие от инея березовые ветки, кусты под сугробными шапками напоминали фантастических зверей. И так пахло снегом, морозом, зимой…

Потом лес кончался, возникала поляна. Она искрилась, переливалась холодным зимним белым цветом. Петр никогда не думал, что существует столько оттенков белого цвета — серо-белый, когда небо темнело, ослепительно белый под солнцем, розово-белый в березняке и иссиня-белый в чащах…

Сердце слегка колотилось. Неясная сладкая тревога охватывала его, когда он смотрел вперед на убегавшую от него лыжню. Куда ведет, в какие таинственные места?

Иногда он останавливался, чтобы съесть прихваченный мандарин или кусок сахара. И тогда сразу становилось ясным, сколь обманчива здесь тишина. Трещали сухие сучья, стучал дятел, перекликались какие-то зимние птицы, доносился издалека гул электрички, тарахтение движка, а порой колокольный звон.

Иногда, редко, Петр встречал других лыжников — цепочку пожилых женщин и мужчин в старомодных темно-зеленых или коричневых лыжных костюмах и меховых шапках; спортсменов, проносившихся, словно яркие цветные метеоры, без шапок, на узких, красивых синих, желтых, белых лыжах; солдат, веселых, здоровых, краснощеких, сдающих, наверное, нормы на значок ГТО… Но большей частью он шел один и, когда возвращался после таких прогулок, испытывал ощущение покоя, приятного утомления.