Через каждые полчаса он делает это, хотя прекрасно понимает, что если не было ответа до сих пор, то не будет и теперь.

— Скажете вы, в конце концов, где солдат? — кричит в микрофон подполковник Круглов.

Но капитан Кучеренко на другом конце связи ответить не может: он не знает, где солдат. Вроде бы все вокруг прочесали и не нашли. Что солдат мог приземлиться на болото, он и думать не хочет.

— Ну, так что, нашли солдата? — тихим голосом спрашивает комдив.

— Никак нет, не нашли еще, — мрачно отвечает подполковник Круглов. Он отлично знает, что таит этот тихий голос.

Генерал Мордвинов по своему телефону связывается со штабом учений и просит выслать вертолет. Вскоре вертолет поднимается в воздух.

А тем временем учения идут полным ходом.

Майор Зубков принимает меры к обороне моста. На обоих берегах саперы и зенитчики срочно отрывают позиции для зенитно-пулеметных установок. Десантники переоборудуют укрепления «южных», чтобы создать непроходимую оборону вокруг моста.

Во время боев за мост и близлежащие укрепленные пункты подразделения майора Зубкова понесли тяжелые потери. Теперь он серьезно озабочен. Однако самое большое беспокойство вызывает у командира дивизии положение в районе железнодорожной станции.

Несмотря на все усилия, подразделения подполковника Круглова, наступающие с юга, так и не продвинулись ни на шаг. «Южные» слишком сильно укрепили станцию с этой стороны. С каждой минутой становилось все очевиднее, что, если капитан Кучеренко не преодолеет наконец этого засевшего у всех в печенках болота, станцию взять не удастся.

— Товарищ генерал-майор, — начальник штаба вышел из своего блиндажа и приблизился к командиру дивизии, — считаю целесообразным перебросить часть сил Ясенева на поддержку Круглова.

Это что-то новое! Чтобы начальник штаба отказался от первоначальной диспозиции и вообще за столь короткий срок изменил свое мнение на противоположное, такого не бывало.

— А что, сам Круглов не справится? — поддразнивает комдив полковника Воронцова. Тот молчит, и командир дивизии продолжает: — Мы ведь уже приняли решение, что изменилось?

— Фактор времени, товарищ генерал-майор, нарушаем график…

Ах вон оно что! Одно положение вступило в противоречие с другим. Начальник штаба терпеть не может, когда что-то идет не так, как намечено. А кто это любит? Видимо, Воронцов прикинул, да нет, не прикинул, а тщательно проанализировал, что важнее, и пришел к выводу: надо рискнуть — ослабить Ясенева, но форсировать наступление на Дубки.

Может быть, он прав? Комдив смотрит на часы. Хмурится. Вызывает подполковника Сергеева. Запрашивает сведения о «противнике» в районе действий подразделения Ясенева. Выслушивает ответ. Нет, рисковать нельзя — возможна контратака превосходящих сил, возможна вертолетная атака, много чего возможно. И оттого, что Ясенев первым из подразделений дивизии выполнил поставленную перед ним задачу и теперь «отдыхает», еще не значит, что его можно раздевать, рискуя потерять достигнутое.

На войне риск — обычное дело, а не исключение, как в мирной жизни. С первого и до последнего дня войны рискуют все: и солдат, бросающийся в атаку, и маршал, бросающий в наступление армии. И хотя существует множество утешительных поговорок — «Риск благородное дело», «Кто не рискует, тот не побеждает…», — риск всегда опасен.

И дело не в том, что риск должен быть отчаянным, а в том, чтоб он был разумным. Солдат прикидывает, успеет ли пробежать от воронки до воронки раньше, чем его настигнет пуля. Командир дивизии вычисляет свой риск с помощью электроники, штабного аппарата, многочисленных «советников» — начальников и командиров. И когда принимает решение, то картина его риска для него ясна.

Принимает же решение, берет всю ответственность на себя он один. Только он. В том-то и талант полководца, что из огромного потока информации он берет главное, что порой из десятков вариантов решений останавливается на единственно правильном. Ну, а если оно окажется ошибочным…

Генерал Чайковский взвешивает в уме все «за» и «против» и наконец говорит:

— Ясенева не трогать. Перебросьте к Круглову артиллерийский полк.

— Есть, товарищ генерал-майор! — быстро говорит полковник Воронцов.

В голосе его Чайковскому слышится скрытое облегчение. Мое дело было предложить, а раз комдив решил, что ж, пусть и отвечает потом, если что…

Впрочем, генерал Чайковский тут же сам осекает себя: несправедливо. Он помнит немало примеров, когда начальник штаба не боялся принимать ответственность на себя.

Был однажды случай, давно, правда, когда по условиям учений начальник штаба вступил в командование дивизией. Чайковский хорошо помнит этот случай. Вдруг на какой-то миг перед ним предстал другой Воронцов — быстрый, шумный, энергичный, с неожиданными, смелыми решениями. Но это длилось недолго. Вскоре исполняющий обязанности комдива вновь превратился в методичного, аккуратного штабиста, действовавшего строго в соответствии с намеченным планом, по возможности без риска, без опасных инициатив. Все было правильно, не было ошибок, и задачу свою дивизия выполнила. Но не было и блеска, находок, «тактических жемчужин», как любил выражаться их преподаватель тактики в академии. Какая-то скучная была победа, тускловатая. Но победа…

К сожалению, частенько он не находит общего языка со своим начальником штаба. Трудно его порой понять. Он вспоминает неприятное объяснение, которое произошло у них однажды.

В тот день дежурным по штабу был капитан Карасев. Генерал Чайковский хорошо его знал, как, впрочем, и большинство штабных офицеров. Добросовестный парень, хоть звезд с неба не хватает, аккуратный, немного сентиментальный. Женат. Жену обожает. А вот она его — вопрос? Отсюда всякие переживания. В какой-то момент это стало отражаться на службе. Тогда начальник политотдела полковник Логинов пригласил к себе легкомысленную супругу капитана, провел с ней «отеческую» беседу, и с тех пор вроде бы все наладилось (наладилось ли? Надо бы проверить, упрекнул себя Чайковский). Но это было потом.

А в тот день, зайдя в штаб, комдив был поражен видом Карасева. Тот сидел бледный, с синими кругами под глазами. В помещении никого не было.

— В чем дело, товарищ капитан? — нарочито резко спросил комдив, выслушав рапорт дежурного.

Карасев молча отвел глаза.

— Приказываю объяснить, в чем дело, — еще резче произнес Чайковский. — Посмотрите на себя. Краше в гроб кладут. Вы сейчас не работник.

— Да, плохо, товарищ генерал-майор, все плохо, — совсем по-штатски ответил Карасев и безнадежно махнул рукой. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Давай выкладывай, — тихо сказал комдив и обнял офицера за плечи.

Карасев рассказал. Очередная ссора с женой. Но на этот раз она заявила, что уедет. Он просил подождать, объясниться, сказал, что торопится на дежурство, вернется и поговорят… Но жена заявила, что ждать не будет, и стала собирать вещи.

Примчавшись в штаб, Карасев попросил полковника Воронцова подменить его другим офицером, вот и Козлов согласен, и Попов… Но начальник штаба, даже не взглянув на него, не повышая голоса, напомнил, что есть график и только он имеет значение. График. А личные переживания лежат вне сферы армейской жизни. Пусть капитан приступает к дежурству.

Генерал Чайковский постарался успокоить капитана, сказал, что наверняка жена вспылила, никуда не уедет (так оно, разумеется, и оказалось), однако история эта послужила поводом, а вернее, причиной неприятного разговора с начальником штаба.

— Алексей Лукич, — говорил ему на следующий день генерал Чайковский, — ну почему вы так относитесь к людям? Ведь это не первый случай. Все правильно, есть дисциплина, порядок, график. Но войти-то в положение парня можно было. Ну, драма у него. Поставьте себя на его место.

— Я бы на его месте оказаться не мог, товарищ генерал-майор, — как всегда, ровным голосом ответил Воронцов. — Это нереальная ситуация. Есть воинский порядок, наличие какового вы только что сами изволили отметить. Его следует соблюдать. — И, помолчав, добавил: — Неукоснительно.