― Слышь-ка, это ты по какому заблажил?

― По-английски. Мой любимый язык. А читал я монолог Гамлета.

― Во дает! Слышь-ка, а что на моем пузе нарисовано? — спросил рыжий, показывая на майку.

— Пошлость… «Целуй меня».

― Слышь-ка, правильно.

Миша почувствовал себя уязвленным: какая-то голь перекатная, а смотри, как по-ихнему шпарит. Кстати или некстати он придрался к слову.

— Вот ты сказал, — начал он, — что английский язык вроде бы твой любимый. Ты что, и другие, выходит, знаешь?

— Да. Французский и арабский. Немецкий похуже.

— Слышь-ка, во дает!

— А как тогда, мусье, понимать ваше обличье? — И Миша новел рукой от башмаков до проплешины незнакомца.

— Обычная история на почве алкоголизма. Пока язва. Ждем рака.

― Будешь еще пить? — спросил Миша у незнакомца.

― Спасибо, хватит.

Такое было хорошее настроение у Миши! А вот пообщался пять минут с… Подумалось: с алкоголиками. Но прогнал эту мысль. С несчастными скорее. И потускнело все вокруг.

Миша включил магнитофон, и в уши ударила густая медь оркестра и хриплые голоса. «Сейчас я позвоню Эле, — строил программу он. — Приглашу ее в ресторан и познакомлю с ученой братией. Пусть посмотрит, кто в друзьях у Блинова!» Миша круто повернул налево и в последний момент увидел, что нарушил правила. Час назад ГАИ умудрилось поставить новый знак, запрещающий поворот, и, конечно, для полного счастья рядом со знаком выставила бдительного инспектора. Жезл почтительно предложил припарковать машину к бордюру. «Предложу-ка я ему десятку, авось, клюнет», — промелькнуло в сознании Миши, и он аккуратно в водительские права вложил красную ассигнацию.

— Нарушаем? — небрежно отдавая честь, не то спросил, не то констатировал инспектор.

― Утром проезжал, никакого знака не было! — для порядка забунтовал Блинов, отлично понимая, что это не оправдание.

— Права, техталон… Гражданин, вы забыли деньги в правах. Немедленно уберите!

— Какие деньги? — округлил глаза Миша. — Это не мои, у меня и десяток-то не было.

— Хорошо, — спокойно сказал инспектор, и у Миши сразу отлегло от сердца. Инспектор посмотрел по сторонам и продолжал: — Сейчас пригласим понятых и оформим эти десять рублей как взятку при исполнении обязанностей.

— Это мои деньги! — крикнул Миша, выхватывая из рук милиционера злополучную ассигнацию. — Никакую взятку я давать не собирался.

— Тогда прокольчик сделаем.

— А может, пе надо, а? Товарищ сержант, возьмите штраф. Прошу, штрафаните!

Инспектор, нацелившийся сделать насечку, отвел руку и задумчиво проговорил:

— Не плохой ты вроде парень, а хотел взяткой оскорбить.

― Да я…

— Так и быть, — вынес окончательный вердикт инспектор, — учитывая, что от вас, нарушителей, голова раскалывается, принеси-ка мне из того кафе стаканчик коньяку.

Миша расцвел в улыбке.

— Золотой ты человек, товарищ сержант! Мигом сделаю. — Переступив через бордюр, Миша оглянулся. — А может, бутылку?

― Обижаешь, — поморщился инспектор, Блинов стремглав бросился к кафе, заказал двести граммов коньяка, пол-лимона и, прикрывая ношу полой пиджака, направился к месту происшествия. Инспектор сидел в машине. Он молча взял стакан и вмиг перелил содержимое в свое горло. Крякнул, смачно закусил лимоном и сказал:

— А ты взятку предлагал. Нехорошо. Поезжай!.. И Миша уехал.

…А сейчас давайте чуть поближе познакомимся с Элей, милой двадцатилетней девушкой, не прошедшей по конкурсу в медицинский институт. Она бы не попала на страницы повести, если бы хоть раз не послушалась мамы. Но сделать это она не могла да и не хотела. Потому что мама у Эли была всезнающей и всевпередугадывающей.

— Мамочка, я познакомилась с Володей, — сказала как-то Эля.

— А кто его родители?

— Я не спросила.

— Надо было спросить. А кто он сам?

— Он учится в техникуме.

— В техникуме? Забудь о нем, дочка, это не наш вариант.

— Но, мама…

― Я свое мнение сказала.

Были и другие варианты. Да почему бы им и не быть у симпатичной девушки, модной и, заметим, строгих правил? Но — увы! — варианты были не «наши». Мама на десять, а то и на двадцать лет вперед по месяцам, по годам расписывала будущую семейную жизнь Эли с очередным горемыкой. Жизнь, по-маминому, получалась жалкая и тоскливая. Понемногу у Эли выработался стереотип жениха, который бы смог удовлетворить запросы мамы, ну и ее, конечно. Он должен быть элегантный, интеллектуальный, с престижной профессией и… возраст не имел значения. Желательно, чтобы был разведенный, а если есть дети, чтобы были взрослыми.

— Поверь мне, дочка, лучше прожить жизнь в гостиной, чем на кухне.

Однако интеллектуальные и элегантные на жизненном пути Эли не попадались. А если и попадались, то разводиться почему-то не торопились. И тогда за дело взялась мама.

Однажды она влетела в квартиру и рассыпала на столе кучу конвертов.

— Что это, мама?

— Сейчас все узнаешь.

Мама разорвала первый конверт и вытряхнула из него фотокарточку. Бравый и лысый, как бильярдный шар, мужчина, томно закатил глаза и разве что только не мурлыкал. Мама отодвинула фотографию и вспорола следующий пакет. На этот раз на женщин воззрился пятидесятилетний разбойник с таким носом, что мама перевернула фотографию, отыскивая там его продолжение. Продолжения не было. Был текст:

«Дорогая! Я вас буду лубить!»

― Какой кошмар! Мама, объясни, наконец, в чем дело?

— Погоди, — отмахнулась мать. — Впрочем, никакого секрета нет. Я от твоего имени дала объявление в газету. Ну, мол, ищу спутника жизни и все такое прочее.

— Мама!

— Что, мама? Помоги лучше распечатать письма. Я ведь не думала, что откликнется весь паноптикум, — брезгливо отбрасывая следующую фотографию, сказала мама.

— Покажи, мама.

— Нет-нет, дочка, не смотри, а то ночью плохо спать, будешь.

Но как бы то ни было, из тридцати писем два весьма заинтересовали и маму, и дочку. И слог культурный, и люди, судя по всему, самостоятельные, и на фото, если не красавцы, то и не рожи, прости господи!

Но и от этих потенциальных женихов проку было мало. Один, как выяснилось, уговорил своего внука составить любовное послание, а другой готов был предложить руку и сердце только в том случае, если Эля и мама разрешат ему поселиться вместе с двоюродным братом.

Мама на какое-то время сникла. И случилось так, что в эту пору Эля познакомилась с Мишей Блиновым. Что он торгует пивом, Эля благоразумно промолчала, а вот про «Жигули» маме было доложено во всех подробностях.

— Делай как знаешь, — флегматично отозвалась мама и, устремляя взгляд в никуда, присовокупила: — Но, смотри, чтобы нашу дверь не испачкали дегтем.

— Мама, сейчас ведь двадцатый век! — всплеснула руками Эля.

То-то и оно, — многозначительно вздохнула мать.

Оставляя для Миши номер телефона, Эля и у кульмана на работе, и вечерами у телевизора вырабатывала тактику будущих отношений. Тактика была весьма гибкой: вольностей — не позволять, но и дурочкой не прикидываться. Третьего, как говорится, не дано…

Эли но стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане,

— Подъезжай в пять, — сказала Эля и назвала адрес.

И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль — изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:

— Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.

Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».

«Интересно, какой это стакан по счету? — прикинул Миша. — Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».