— Как сказать… — заметался мыслью Блинов.

― Тогда слушай, — торжественно продолжал Степа Академик. — Защита — это пятнадцать минут позора. Да-да, пятнадцать минут позора, но зато потом всю жизнь хлеб с маслом.

— Я не хочу позориться, — насупившись сказал Миша.

— Миша, не ты первый, не ты последний. Ты выучил стенограмму?

— Выучил.

— Тогда проверим. Что надо сказать первому оппоненту?

— Пожалуйста. — Миша поднялся со стула, наморщил лоб и вдруг каким-то не своим голосом заверещал: — Прежде всего я хотел бы сердечно поблагодарить первого оппонента, уважаемого Юрия Михайловича, за внимательное прочтение моей работы и те ценные замечания, которые он сейчас высказал и которые, безусловно, помогут мне при дальнейшем изучении данной темы,

— Хорошо, — похвалил Степа Академик. — Только ты зенками-то не блуди, а смотри на Юрия Михайловича и поклонись ему. Дальше.

— Но вместе с тем, ― чудным голосом продолжал Блинов, — я хотел бы не то что не согласиться с уважаемым оппонентом, а как бы дополнить мою мысль, которая, видимо, не совсем точно нашла отражение в моей диссертации. Итак, Юрий Михайлович отметил…

― Молодец, Миша! И тут ты ему выскажешь все, что о нем думаешь. — Стена Академик поднялся со стула, заложил руки за спину и, словно рассуждая вслух, заговорил: — Оппоненты — они кто? Они, как правило, крупные ученью и им, конечно, некогда читать всякую белиберду. Рефератик полистает — и то ладно. Поэтому замечания для оппонента, как правило, пишут сами соискатели. Но надо, чтобы они были солидные и вместе с тем не по главным вопросам, а так, сбоку. И — упаси бог! — обидеть оппонента. Поэтому в конце что ты должен скапать?

— Я еще раз от всего сердца благодарю первого оппонента, уважаемого Юрия Михаиловича…

— Глаза, следи за глазами! — скомандовал Степа Академик.

— …за внимательное прочтение диссертации и весьма ценные замечания, которые он сделал, — докурил фимиам Миша Блинов.

Надо было видеть Юрия Михаиловича: он млел, с удовольствием поддакивал и, не сдержавшись, зааплодировал:

— Е'мое! — с чувством сказал он. — Какая глыба идет в нашу пауку!

Степа Академик сложил на этот раз руки на живот и, переступив с пяток на носки, игриво поинтересовался:

— Ну, а что мы скажем второму оппоненту?

— Слово в слово, что и первому! — выпалил Миша. — Только но перепутать имя-отчество.

— Садись, Блинов, пять, — удовлетворенно потирая руки, подытожил Стена Академик.

Это было необычное утро. Оно занялось как бы персонально для Миши Блинова. И не для него ли старательно кувыркались облака в небе и, радуя взгляд, наперегонки носились но двору куры. Пройдет два, три, ну от силы пять часов, и Миша с торжеством ли, устало, гордо или безразлично, но обязательно скажет: «Я — кандидат индустриальных наук».

Миша вырядился в строгий костюм, придирчиво осмотрел себя в зеркале, и, вполне удовлетворенный своим внешним содержанием, направился к гаражу. «Жигули» плыли по улицам как утюг — ровно и мягко. Город не то чтобы не проснулся, но по случаю субботы был нешумен и явно не торопился выстраивать у магазинов очереди, греметь переполненными трамваями и рисковать беспардонными пешеходами, так и не научившимися различать красный и зеленый цвета. А вот и Эля. Симпатичная, нарядная — как же! Такой день. Она ловко юркнула в машину, и они покатили дальше, к рынку, где Мише предстояло купить цветы. Эля доверительно прижалась к плечу Блинова и полутаинственпо сказала:

― Хочешь знать, что мне сказала мама?

― Еще бы!

Голос Эли стал совсем таинственным:

― Она сказала, что если ты со мной встречаешься, то ты должен на мне жениться. Правда, у меня умная мама?

― Не мама, а Ришелье. А раньше у тебя были парни?

― Да какие это парни, — фыркнула Эля. — Один студент, другой лаборантик. А третий — и не помню кто. Когда маме сказала, что ты кандидат наук и что у тебя «Жигули» — она чуть не заплакала. Это, говорит, дочка, твоя судьба.

— А ты сказала ей, что и в пивнушке работаю?

— Зачем? — Округлила Эля свои голубые глаза. — Это ведь пройденный этап. А ты завезешь меня переодеться перед банкетом?

— Завезу.

Блинов не без труда припарковал машину у центрального входа рынка. Сюда то и дело подкатывали пропыленные автобусы из районов, ссаживая нагруженных всякой всячиной торговцев. Откуда ни возьмись, прямо на Мишу выпала сухонькая старушонка с полным ведром длинноствольных гладиолусов: белых, красных, бордовых и почти черных — словом, то что надо.

— Эй, бабка, продаешь, что ли, цветы? — по-базарному обратился Миша.

— Продаю, за тем и приехала.

— И почем твой товар?

— За цветочек, али как? — решила уточнить торговка.

— За все.

Старушка посмотрела на ведро, задумчиво пожевала губами и ответила:

― Пятнадцать рублей.

Миша достал тугой кошелек и отсчитал требуемую сумму.

— Хорошо, беру. Держи деньги.

И тут со старушкой произошло необъяснимое. Она посмотрела на автобус, который сейчас увезет ее домой, в сторону рынка, наполненного гамом и новостями. Лицо у старушки сделалось плаксивым, и она выложила свой главный аргумент:

— Так ить я поторговать приехала!

— Да ты что, бабка? — искрение удивился Миша. — Я ведь оптовый покупатель.

— Не продается, — хмуро отрезала торговка и, поправив на голове платок, шустро засеменила к рынку.

Миша хохотнул ей вслед и сказал Эле:

— Ну и ну! А в общем-то бабку попять можно. Всю неделю ждала субботы, а тут на тебе — купец явился. А ведь бабка пообщаться приехала. Вот так-то!

В половине десятого Миша и Эля были у одного из институтов. Заметив прибывших, какой-то паренек ловко пришпилил к двери огромный лист ватмана. Никогда еще Мише не приходилось видеть свою фамилию, написанную такими большими буквами. В объявлении сообщалось, что он, Михаил Блинов, в аудитории номер 14, будет защищать диссертацию. Соискатель, наверное, удивился бы, если бы узнал, что, едва он переступил порог храма науки, объявление сняли, а еще через четверть часа двери института наглухо закрыли для посторонних. Для посторонних, но по для тех, кто пришел на защиту диссертации. Тут было много знакомых и полузнакомых лиц, тучных и хлипких, лысых и кучерявых, улыбчивых и хмурых. И над всем этим не очень благородным собранием витал до боли знакомый с детства запах… нафталина. Кланяясь и смущаясь, Блинов прошел сквозь живой коридор к четырнадцатой аудитории. Взявшись за массивную ручку двери, он зажмурился и, повернув голову к Степе Академику, спросил:

— Тамаду нашел?

— Нашел. Не тамада, а соловей. И от грузила не отличишь.

— Молодец. Банкет на сколько человек?

— На тридцать.

― Молодец. Ну… Господи, пятнадцать минут позора! — И Блинов исчез за дверью. Следом потянулись ученые и недоученые, приглашенные и незваные.

В десять ноль-ноль, призывая к тишине, затренькал графин и началась прекрасно отрепетированная сцена защиты диссертации. Перед тем как подняться на трибуну, Мише гордо подумалось: «В этот день в Москве, в Риге, в Калуге, и Ашхабаде появятся новые кандидаты наук и среди них он — Блинов».

Хорошо подумалось Мише! Но только не знал он, что по выходным дням диссертации не защищаются. Впрочем, на то они и выходные,

«Ученый совет» шел своим чередом. Авторитетно басил председатель, поборол под конец икоту первый оппонент Юрии Михайлович. Очень внятно, хотя и пришлось поддерживать вставную челюсть пальцем, выступил оппонент № 2. Но больше всех переживал Степа Академик: из укромного уголка он четко дирижировал всем спектаклем, руками, глазами, ногами, кашлем подсказывая, чья очередь избираться на трибуну. Чем ближе к банкету, тем мощнее звучала оценка диссертации Блинова: «вклад в науку», «несомненный вклад в науку», «бесценный вклад в науку», «открытие», «что ни глава, то открытие»… Ну, а когда прозвучали слова: «эпохальное открытие», Стена Академик подал команду немедленно приступить к голосованию. И вот он, кульминационный момент!