На этот раз Миша не услышал: «какая прелесть». Улыбчивый мужчина стер с лица и намек на добродушие. Он хмуро спросил:

— За кого вы нас принимаете?

— А что я такого сказал? Четверку попросил. Вы всем четверки ставите. А язык-то все равно никто не знает. Давайте на спор, джентльмены, что девяносто процентов кандидатов паук по иностранному языку — ни бэ ни мэ. Спорим?

Издав что-то похожее на рычание, отбросив стул, вскочил тот, что посредине. Мгновенно, как телохранители, стремительно взвились двухметровые крайние.

― Это поклеп! — крикнул который посредине. — Вон! Питекантроп!

Миша метеором вылетел из аудитории. Навалившись спиной на дверь, он вытер со лба испарину. Пузатый очкарик заботливо спросил:

— Ну как, спихнули?

— Стантарт, четверка, — ответил Блинов и, увидев у окна Степу Академика, показал ему кулак.

Степа был бледен. Просемафорив Мише глазами, дескать, следуй за мной, Степа Академик с независимым видом продефилировал в другой колец коридора.

― Правда, что ли, сдал? — спросил он у Миши.

— Ага, сдал! — злорадно отозвался Блинов. — Держи карман шире! Ну и зловредные канальи попались. И, по-моему, чокнутые. Кстати, Степа, как твоя фамилия?

— Чаплыгин, а что?

— А почему Академиком зовут?

— Работаю я здесь, поэтому и академик. А ты что, рассказал им про наше знакомство? — дрогнувшим голосом поинтересовался Степа.

— Привет передал.

— А они что?

— Положили мы, говорят, прибор на твоего Степу Академика имеете с Аполлинарием Модестовичем. Вот так и сказала.

Степа задумчиво поскреб затылок и, решив, что под кличкой Академик его вряд ли знают в научных кругах, успокоился.

— Ты сам во всем виноват, — жестко сказал он. — Зачем ты поперся в эту аудиторию? Тебе велено было ждать у входа в здание — вот и ждал бы. Мы с Аполлинарием тебе другого преподавателя подготовили.

— Ни за что! — вскинув руки, бурно запротестовал Миша. — На сегодня хватит.

Степа оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто их не слышит, поймал Мишу за галстук и, пригнув его голову, с жаром прошептал:

— Не валяй дурочку. Этот преподаватель наш человек. И он глухой.

— Глухой?! — не поверил Блинов.

— Как тетерев, — решительно подтвердил Степа Академик. — И тут самое главное, когда ты ему отвечаешь, не закрывай рта. Говори и говори…

― А что я ему буду говорить, — усмехнулся Миша, — если я три слова знаю: гуд бай да айм сорры, Ну еще о'кей и олл райт.

— И хватит! На разные лады повторяй эти слова, историю расскажи или сон какой-нибудь. Но главное — не молчи. И величай его по фамилии: товарищ Букин. Понял?

Степа Академик вызвался проводить Мишу и аудиторию, где глухой спец будет принимать экзамен. Не без робости Блинов перешагнул порог, но, отыскав глазами сморщенного старичка, на случай резкого похолодания прижавшегося к батарее, почувствовал необычайный прилив энергии. У старичка был вид, как будто его только что разбудили. Увидев Мишу, оп поманил его к себе пальцем и, когда Блинов приблизился, величественно протянул ему руку.

— Какой язык? — почти по шамкая, спросил он.

— Английский, товарищ Букин! — громко отрапортовал Миша.

— Впрочем, неважно. — Старичок чуть было не признался в своей глухоте, но вовремя спохватился. — Начинайте.

Миша прилежно подсел к столу и, заглядывая в глаза преподавателя, сказал:

— Гуд бай, олл райт, о'кэй…

— Прекрасное произношение! — похвалил старичок.

— О'кэй, олл райт, гуд бай, — назидательно повторил Миша и, увидев, что глаза экзаменатора остались несокрушимыми, с удовольствием продолжил:

— Олл райт, гуд бай, о'кэй. Гуд бай, о'кэй, олл райт. Молчишь, дедуля. Но я ведь эдак и заговариваться начну. О'кэй, гуд бай, олл райт. А может, тебе лучше сказочку рассказать? Жили-были дед да баба, о'кэй жили! Ели кашу с молоком…

— Продолжайте, я весь внимание.

Миша вздрогнул: уже не прорезался ли слух у старикашки? Пошел на попятную:

— Гуд бай, олл райт, о'кэй…

Глаза экзаменатора оставались равнодушными. Лишь изредка, видимо, в такт своим думам, оп барабанил пальцами по столу. А Миша — никто не поверит! — взмок от напряжения. Он рассказал старичку о своем детстве и отрочестве, о своей доходной и изнурительной работе, вспомнил пару приличных анекдотов и, наконец, перешел к песням. Миша был почти уверен, что один куплет каким-то образом проник в сознание старичка, потому что глаза его повлажнели и он, прервав Мишу, попросил:

— Это место еще раз.

Миша не мог отказать старичку в его просьбе и почти пропел:

— Где же папа, спрашивает мальчик, теребя в руках британский флаг, и стыдливо говорит японка — твой отец английский был моряк…

Но вот, наконец, настал момент, когда Мише вся эта процедура порядком надоела. Он не знал, о чем еще говорить. Да и устал, признаться.

— Долго ты еще меня будешь мучить, старая перечница? — из последних сил обратился он с монологом к глухому экзаменатору. — И что я тебе такого непоправимого сделал? Сидели бы сейчас в ресторане, я б тебе, дедуля, кефирчика купил и пил бы ты его столько, пока не обмарался. Пойдем, а? — Молчит. — Тут Мише на ум пришла детская считалка. — Эпики, бэники, сухэ, дэма, огель, фогель, гумаца, тики, пики, грамматики, граф.

— Еще раз, пожалуйста, — сказал старичок, жадно следя за губами Блинова.

― С удовольствием, товарищ Букин. Эники, бэники…

Когда истомившийся Степа Академик заглянул в аудиторию, то он увидел поразительную картину. Блинов н Букин сидели друг против друга, поочередно хлопали ладошками по своим и чужим коленям, очень ритмично выкрикивая:

― Эники, бэнпкн, сухэ, дэма, огель, фогель, тумана, тики, пики, грамматики, граф! — И заразительно смеялись.

Степа тронул за плечо Букина, и тот вмиг посерьезнел.

— За экзамен я ставлю четверку, — солидно сказал он.

— А почему не пять? ― обиделся Миша.

— Могут перепроверить, — быстро среагировал экзаменатор, чем серьезно смутил Блинова: глухой он или притворяется?

Возле Академии Миша втиснулся в свои «Жигули» и поехал на работу. Подъезжая, он увидел, что у пивного ларька под сенью хлипких карагачей расположились три завсегдатая. При появлении Миши они дружно вскочили и весьма почтительно поздоровались.

«Уважают, — с удовольствием подумал Блинов, срывая листок с объявлением: «Закрыто на кандидатский минимум». То ли еще будет, когда остепенюсь».

Записка от Эли, торчащая из замка, привела Мишу в исключительно благодушное состояние. Чтобы как-то разрядиться от переполнившего его ликования, Миша нарочито хмуро крикнул:

— А ну, братва, подруливайте ко мне!

Робко, без видимой охоты завсегдатаи подошли к ларьку.

― Да мы, Миша, — печально сказал один, похлопав себя по карманам, — сегодня не при деньгах. Едва хватило на бутылочку портвея…

— Я угощаю! ― прервал излияния Миша и вручил каждому по кружке пива.

Дармовое угощение надо было отрабатывать. Надо было что-то такое сказать Мише, чтобы ему было приятно, чтобы он не пожалел о своей щедрости. Первым подал голос рыжий увалень в черном пиджаке, наброшенном на модерновую майку. На майке английский текст: «Kiss me». Рыжий сказал:

— Подходим мы, слышь-ка, к твоему кантарасу… Это еще до портвея было. Читаем афишу — хоть стой, хоть падай. Вот это, думаем, шагнул Миша: в кандидаты наук нацелился, слышь-ка. — Рыжий значительно потряс указательным пальцем: — Ты, Миша, когда наверх уйдешь, не забывай и про нас, грешных.

— Не бойсь, не забуду.

— Какой экзамен сдавали? — поинтересовался узколицый мужчина в синем больничном халате и до неприличия стоптанных башмаках на босу ногу.

— Английский. Четверку получил.

― О, итс файл! Май фейверит лэнгвидж. — Неожиданно он встал в позу и выкинул вперед руку. — Ту би ор ног ту би — зат из зе квесчеп…

Если бы на этом самом месте забил родник из чистого портвейна «777», то и тогда бы рыжий со своим приятелем-молчуном да и Миша Блинов удивились бы меньше.