Бомжу непривычно жаль солдата, каким-то образом он у него переплетается с образом сына, Дениски, по отношению к которому у него почти такое же чувство вины: не помогал, не уберег, недодал душевного тепла, отцовского опыта.
Бомж и солдат погибают от лучевой болезни, испытывая все ее признаки на последней стадии: рвоту, кровь и ненасытную жажду. Быков так же подробно описывает эти признаки болезни, как и разные формы мутации, которые солдат наблюдает вокруг себя. Сначала ему кажется, что насекомые хорошо переносят радиацию, в чем он позже разубеждается (последнее подтверждено западными учеными Мусо и Моллером). Потом солдат наблюдает червяка гадкого кирпично-розового цвета, который выглядит почти как уж, только много тоньше. И в конце концов волка, которого мы помянули чуть выше:
Он благополучно перешел заросшее сорняком поле, снова вышел к обросшим крапивой колеям брода. Недолго передохнул в тени под орешником, разулся. Переходил брод не спеша, с наслаждением побултыхал босыми ногами в холодной воде. На другом берегу стал обуваться. И тогда какая-то сила заставила его взглянуть под сучья близкостоявших елей. Сперва он ничего там не заметил, но, взглянув во второй раз, сжался от испуга. Меж елями, рядом с бродом стоял худой, будто облезлый, с беловатыми проплешинами по бокам волк. Что это волк, а не собака, он сразу ощутил: такими настороженными и неподвижными собаки не бывают. А у этого — поза, уши торчат, опущен… хвост. Но в нем не было какого-либо признака агрессивности, — может, больше было удивления и недоумения от неожиданной встречи с человеком…. В позе волка по-прежнему не было желанной приметы страха — скорее — отчаяние и бессилие. Может, как и человек, он голодал и ждал какой-нибудь помощи. А если он бешеный? И солдат сначала потихоньку, а потом все быстрее заторопился отойти от реки. Волк за ним не побежал[374].
Этого волка вспоминает солдат в свой предпоследний час: «Никто нигде не откликался, да никого поблизости и не было. Не было даже волка. Вспомнив на миг вчерашнего доходягу, солдат мысленно промолвил: где ты, браток по несчастью? Волк ты мой, волча… Приди, может, попробуем вместе спасаться…»[375] Солдат, как и все герои экзистенциалистов, оказался игрушкой случая, шанса. Это он, который «не хотел жить бессовестно, стремился к чистоте и справедливости. Все получилось наоборот»[376].
Это уже даже не экзистенциализм. Быть может, постэкзистенциализм. Поскольку Быков не фантазирует. Экзистенциальная схема воплотилась не в литературу, а в самое жизнь. Борьба идет уже не за честь, достоинство и прочее в таком духе. За каждый день, час, а в конце концов и минуту жизни. Реальная ситуация, последовательно убивающая надежды одну за другой. Вот солдата, похоронившего бомжа, все еще пугает мысль, что его самого уже похоронить будет некому. И тогда он пошел, побрел к людям, не жалея последних сил:
Начала сильно донимать жажда. Но река и болото остались позади, в бору воды не было. Он понимал это и терпел. Он шел. От дерева к дереву, от сосны к сосне. Однако все отчетливее стал понимать, что не дойдет.
Неужели и в самом деле не дойдет? Страх немного придал ему сил. Но ненадолго. Шатко протопав десяток шагов, падал навзничь, лежал. Как же так получилось, за что? — мучил неотвязный вопрос. Все тот же безответный вопрос. Кто погубил его жизнь? И за что? А может, все предопределено судьбой? Тогда он не виноват. Сам он уже бессилен что-нибудь изменить.
Поднимаясь, он бросал короткие взгляды по сторонам — думал, может, где-нибудь появятся люди. Чтобы крикнуть. Но людей не было. Не было и волка. Он остался совершенно один в этом прекрасном и страшном лесу.
Стало почему-то темно. Может, наступила ночь? Значит, он так и не дошел до спасительного брода, не выбрался из гибельной этой ямы. Темень навалилась на лес, на солдата, и он уже не помнил, в какую сторону идти. И идти ли вообще? Сил у него не осталось даже на то, чтобы подняться…[377]
Таков финал. Похоже, «Волчья яма» призвана разрушить последние иллюзии относительно гуманной природы человека и светлого будущего человечества. Но есть один мотив, который невозможно обойти (мы уже чуть коснулись его), — это потребность человека в человеке. Отношения между двумя совсем разными и по всем параметрам далекими друг от друга людьми, волею случая оказавшимися рядом в этом гиблом месте. Это не дружба, нет, тем более между ними такая разница в возрасте и опыте. Им даже, может, и не о чем особенно поговорить. Но вдруг они оказываются нужны друг другу.
Может быть, эта нужда людей друг в друге тоже не более чем рассеивающийся мираж? Действительно, какая разница? Ведь в конце оба они погибают, каждый по-своему, и ничем не могут помочь один другому.
Может, и так. А может, и нет.
«Как старик сдвинул горы»
История, как известно, ничему не учит, но она и не запрещает у себя научиться тому, кто хочет чему-нибудь научиться.
Василь Быков
«Ходоки», 1999–2000, 2003[378]
История создания и публикации первого и второго сборников «Пахаджане» («Ходоки») полностью повторяет историю публикации книги «Стена». Большая часть произведений, вошедших в первую книгу «Ходоков», была написана во время пребывания автора в Финляндии и Германии (по приглашению ПЕН-клубов этих стран). Другое легко подмечаемое сходство — широкое использование приемов экзистенциализма. Сборник «Ходоки» продемонстрировал еще раз очевидный факт: несмотря на то что Быков «врос» в экзистенциализм относительно давно (или родился «стихийным экзистенциалистом»), его развитие в нем и одновременно развитие этого философского и литературного направления в его произведениях двигались широкими и энергичными шагами.
В этом отношении комментарий, сделанный в шведской газете 22 января 2001 года о том, что Быков является «последним профессиональным писателем-реалистом в Европе», кажется крайне поверхностным[379], в чем читатель, надеюсь, не раз имел возможность убедиться на протяжении этой книги.
Отличительные особенности сборников «Ходоки» — их жанровая однородность (все входящие в них произведения — притчи), а также построение в соответствии с хронологией написания этих притч. Несмотря на то что притча, частично уходя корнями в фольклор, не могла не быть близка крестьянскому сыну, эзопов язык «Ходоков» имеет гораздо больше исторических предков. Все персонажи сборника (люди и животные) говорят эзоповым языком, но сам эзопов язык отнюдь не является открытием для белорусской литературы. А. Макмиллин не так давно говорил о широком использовании эзопова языка белорусской литературой, например в 1920-х годах[380]. Следует отметить, однако, что большинство писателей того времени использовали приемы эзопова языка в поэзии, тогда как Быков работает исключительно в прозе.
Несмотря на то что мы часто ассоциируем притчу с христианством, этот литературный жанр был высоко развит у всех древних народов. Во время исследования этого предмета я натолкнулась на китайскую притчу, написанную Лиу-Жи во времена династии Хан (206 г. до нашей эры), которая близка нашей теме по смыслу, морали и литературному построению. Она называется «Как старик сдвинул горы». Главный ее герой — пожилой человек по имени Ю-Гонг (буквальный перевод — старый дурак), дом которого стоит напротив двух гор, блокирующих дорогу, поэтому все, кому нужно переехать на другую сторону, должны двигаться в объезд. Ю-Гонг собрал семью и соседей и предложил им снести гору. Те согласились и взялись за работу, которая другим людям, особенно Жи-Соу (буквальный перевод — мудрый старик), казалась совершенно бесполезной. Жи-Соу (мудрый старик) обвинил Ю-Гонга (старого дурака) в глупости его замысла, так как в настоящее время он невыполним. Ю-Гонг ответил, что, вероятнее всего, ему не удастся закончить начатый труд до своей смерти, и он полностью это осознает; однако, добавил он, «эти горы больше не вырастут, а мои сыновья, внуки и правнуки растут, слава богу. Вот им и заканчивать эту прямую дорогу, которая им пригодится в будущем». Мораль притчи, отражающая заботу старших о будущих поколениях, проходит через большинство притч Быкова.
