Полковые разведчики бесшумно скрылись в густом ельнике, даже не почувствовав его колких иголок. Молодые сердца радостно погнали их в свою часть. Задание командира полка и армейского отдела Смерш было выполнено.

— Ух, — ух, - ух, — пыхтел от удовольствия и напряжения Криволапов, стараясь, в который раз за сутки угодить своей юной пассии, француженке, цветочнице Николет.

— Жих — жих, жих — жих, — поскрипывала гостиничная кровать, временами стуча никелированной спинкой о межкомнатную перегородку, темпераментно вбирая в себя энергию и тепло обнаженных раскрасневшихся тел.

— А, — А- , А--, - созвучно возгласам русского Ромео, постанывала горячая представительница Прованса. Ее тонкие пальцы, с каждым вздохом, с каждым движением сильнее впивались в мускулистую спину Степана и до умопомрачения страстно прижимали его к своей девичьей, наливной груди, как будто бы Николет хотела раствориться в объятиях молодого человека.

На пике блаженства, Степан, не ожидая от себя утонченной нежности, вдруг, стал нашептывать девушке ласковые слова, а его руки, которыми он держался за стальные прутья кровати во время фрикций, незаметно сползли вниз. Пробежавшись пальцами, по воздушной, трепетной груди Николет, скользнув по тонкой талии, он цепко ухватился, как за руль американского «Виллиса», за ее упругие, похожие на атласные мячики, ягодицы. Решительным движением, инстинктивно, в полузабытье, держась за них, притянул Николет к себе и перешел на мощные завершающие аккорды. Девушка от вожделения вскрикнула, широко открыв глаза. Ее искусанные губы прошептали, — Еще, еще. Ван — н-ня!.

В какой-то момент, их настолько полно захватила необузданная страсть, что в своем исступлении, они даже не заметили, как провернулся ключ в замке входной двери и на пороге их небольшого гостиничного номера появился Франц Ольбрихт. Только когда, он заглянул на звуки в спальню, медленно и громко захлопал в ладоши, молодые люди, слившиеся воедино, словно Инь и Ян, поняли, что кто-то нарушил их сладкое уединение, что в комнате посторонние. Степан, не поворачивая головы, мозжечком почувствовал присутствие за спиной командира. Сгорая от стыда и досады, он вложил такой сильный выброс адреналина в последний толчок, что Николет, с перепуга, от того, что кто-то смотрит на них, а также от удара Степана полетела с железной кровати вниз, увлекая за собой и разъяренного русского самца.

Грохот падающих тел, одновременно, с неистовым девичьим визгом и безудержным хохотом Франца, были подобны шуму звериного гона. Словно стадо мастодонтов протопало к водопою, по дороге устроив турнир. Франц смеялся долго и до слез. Такой комической картины ему еще не приходилось видеть. Его двойник, верный Клаус, дудел в дуду и топал ногами от полученного удовольствия, по крайней мере, ему так казалось, находясь в правом полушарии мозга. Эффект был потрясающий.

Николет быстро пришла в себя. Потупив взор, но, не сдерживая счастливой улыбки, прикрыв только нижнюю часть стройного тела, она без стеснения прошлепала в ванную комнату. Проходя мимо немецкого офицера, она резко вскинула голову вверх, отчего ее чувственные, развернутые в стороны с нежнейшими прожилками, белоснежные груди вызывающе ожили, а каштановые волосы побежали волнами по ее загорелым плечам. Девушка, словно «Свобода, ведущая народ» кисти Эжена Делакруа сошла с картины и обожгла офицера ненавистным взглядом. Однако ее движения выглядели неестественно, по-детски наиграно и нелепо и так не шли к хрупкой загорелой фигурке Николет, что Франц вновь рассмеялся.

— Только знамени не хватает в руках, — проговорил он, сквозь смех, на отличном французском языке и отступил в сторону, пропуская девушку в ванную комнату. Лицо Николет моментально зарделось. С ее опухших губ очень хотелось сорваться какой-нибудь возмущенной фразе, но она промолчала. Лишь сверкнула своими негодующими, миндального цвета, большими глазами и громко захлопнула за собой дверь. Она знала, кто был этот немецкий офицер. Это для него Степан покупал цветы, значит с его милым Ванн-ней, ничего не случится.

Степан же, был полностью обескуражен и не знал, как вести себя и что сказать своему командиру. Тот отпустил его на сутки в увольнение, а он безвылазно провалялся с юной «мамзель» почти трое суток.

Но его спас сам майор Ольбрихт. Когда девушка закрыла за собой дверь в ванную, он шутливо заметил, — Потомок Кутузова мстит Наполеону — Бонапарту, беря ренту миленькими француженками. Браво, Степан! Браво! И здесь вы русские оказались на высоте. А глядя на тебя, не скажешь, что ты такой, — он на секунду задумался, как сказать, не обидев друга.

— Мачо! Мачо! — прошептал в ухо Клаус.

— Кто такой Мачо? — моментально пришел тому мысленный вопрос от Франца.

— Потом расскажу, говори.

— В общем, Степан, — подчеркнул командир, — Мачо ты, первоотстойный!

Франц вновь захлопал в ладоши.

Степан не понял командира и принял его фразу за оскорбление своего мужского достоинства. Он вскинул брови от удивления и сжал кулаки, тем самым показывая, что не намерен терпеть унижения, даже от старшего друга. Мозг Франца раскалывался от хохота Клауса. В ушах ревела сирена. — Остолоп ты, Франц, надо первостепенный, а не отстойный. Русский не понял твоей шутки, вот-вот бросится на тебя с кулаками. Исправляй ошибку.

— В общем, Степан, — поправился быстро немецкий офицер, — Казанова ты что надо. Все французские красавицы с площади Пигаль, когда приедем в Париж, будут у твоих ног.

Степан заулыбался, напряжение с лица сошло. Кто такой Казанова, он уже знал из детдома. Недаром, первый опыт отношений с женщинами он получил в шестнадцать лет в детдомовской библиотеке. Заглянув, как-то, поздно вечером в кладезь литературных шедевров, взять книгу «Дети капитана Гранта», он потерял там свою невинность. Под предлогом помочь достать книгу с высокого стеллажа, молодая вдовушка, коей оказалась библиотекарша, затащила его в темный угол и стала целовать, а дальше и Степан сообразил, что и как надо делать. После этого случая, библиотекарше пришлось уволиться, а он прослыл в выпускном девятом классе героем- Казановой. От этих воспоминаний у Криволапова, потеплело на душе. Его улыбке не было предела, засверкали тридцать два зуба.

— Может, пронесет, — промелькнула радостная мысль.

— Вот что, утер-фельдвебель Криволапов, — вдоволь насмеявшись, заговорил серьезным деловым тоном майор Ольбрихт, — я не буду тебя наказывать. Главное, что ты нашелся. Ты жив и не стал дезертиром. Я хорошо помню о твоих былых заслугах. Хотя, поднимаясь по лестнице в номер, думал, придушу тебя собственными руками, настолько был я зол. Видно, море, девушки и вино напрочь отняли у тебя мозги. Ты совершил проступок, оставил одного командира. Двое суток я не знал, где ты находишься. Это непозволительная роскошь, Степан, даже здесь в Ницце, на отдыхе, в этом райском уголке Франции. Но, — немецкий офицер поднял вверх правый палец и насмешливо посмотрел на Степана, еще сидящего нагишом на полу. — Твое состояние эйфории моментально пройдет, когда я дам команду «К бою!». Я знаю об этом, поэтому высказываю только свой упрек, надеясь, что больше ты не будешь допускать подобных вольностей. Даю тебе два часа на разборки со своей француженкой. В полдень, быть на пляже! Это 12 часов дня, Степан. Делаем последний заплыв. И «Auf Wiedersehen, Nizza!» Вечером отъезд в Берлин. Пришла депеша, меня срочно вызывают в штаб сухопутных сил. Ясно унтер-фельдвебель?

— Так точно, господин майор! — Степан, вскочил с пола.

— Отставить, Криволапов, — вновь заулыбался Франц, глядя, как его подчиненный, согнувшись, стоит перед ним нагишом, прикрыв руками свои внушительные чресла. — Жду тебя без опозданий.

Чуть погодя, после того, как майор Ольбрихт вышел из гостиничного номера, открылась дверь из ванной комнаты и показалась голова Николет. Девушка убедилась, что немецкого офицера нет, и с улыбкой на лице, подскочила к Степану. Тот лежал на кровати в трусах и курил дорогую сигару, подарок Ольбрихта и смотрел в потолок. Взгляд русского танкиста был сосредоточенный. Он даже глазом не повел, когда подбежала к нему Николет.