Если эта поездка все же была, то когда именно? Блюмкин пишет, что «привлекли» его в апреле. Летом 1923 года его еще видели в Москве. До этого ехать в Германию не было особого смысла — о том, что «кризис назрел», в Москве пришли к выводу только в августе 1923-го. Следовательно, уехать Блюмкин мог в конце лета — начале осени. Именно тогда ситуация там накалилась до предела, и в Москве с энтузиазмом заговорили о предстоящем германском «красном Октябре».

Мало того, еще 30 июля Троцкий с воодушевлением писал в «Правде» о том, что «своевременно выдвинуть лозунг Соединенных штатов Европы…». 23 сентября пленум ЦК РКП(б) утвердил тезисы Политбюро «Положение в Германии и наши задачи», которые констатировали, что «пролетарский переворот не только неизбежен, но уже совершенно близок — надвинулся вплотную». А дальше речь шла о ближайшем будущем двух стран:

«Советская Германия с первых же дней своего существования заключит теснейший союз с СССР. Этот союз принесет неисчислимые выгоды трудящимся массам как Германии, так и СССР. СССР с его преобладанием сельского хозяйства и Германия с ее преобладанием промышленности как нельзя лучше дополняют друг друга. Союз советской Германии с СССР в ближайшее же время представит собой могучую хозяйственную силу…

Союз советской Германии с СССР представит собой не менее могучую военную базу…

Лозунг „Соединенные штаты“ (Европы. — Е. М.) для коммунистов является не чем иным, как этапом к лозунгу „Союза советских республик Европы“. А поскольку к такому союзу, разумеется, будет принадлежать и СССР — лозунгу „Союз советских республик Европы и Азии“».

Да, планы советских руководителей можно назвать поистине грандиозными. Но сначала надо было все-таки разобраться с революцией в Германии, на которую они очень надеялись.

Эта революция, по их мнению, могла бы принести СССР то, с чем они сами никак не могли справиться. В октябре 1923 года в «Правде» вышла статья «Какое дело русскому крестьянину до германской революции?», а затем в девяти (!) номерах печаталась объемная работа Зиновьева «Проблемы германской революции». В них почти дословно пересказывались тезисы Политбюро и доводилась до читателей важная мысль: революция в Германии поможет СССР преодолеть кризис в стране, большое количество дешевых германских машин хлынет в советскую деревню, после чего та сможет дать столько продукции, «что хватит прокормить не только двухсотмиллионное население (СССР и Германии. — Е. М.), но и всей Европы».

Политбюро 4 октября приняло решение — направить в Германию четырех партийных деятелей для руководства приближающимся восстанием. Немецкие коммунисты просили прислать Троцкого (тогда-то они требовал отправить его «простым солдатом» в «назревающую германскую революцию» и боролся с тяжелой дверью). Рассматривалась также кандидатура Зиновьева, но в итоге было решено, что «возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции».

В конце концов руководить германской революцией поехали люди хоть и известные, но все же второстепенные — член Исполкома Коминтерна Радек, заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Пятаков, нарком труда Шмидт (немец по национальности), заместитель председателя ГПУ Уншлихт. Все они отправились в Германию с фальшивыми паспортами. На месте им активно помогал и советский полпред в Германии Крестинский.

«В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я, — вспоминал Борис Бажанов. — Никто из членов ЦК на него допущен не был. Оно было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии. Он был назначен на 9 ноября 1923 года.

План переворота был таков. По случаю годовщины русской октябрьской революции рабочие массы должны были выйти на улицу на массовые манифестации. Красные сотни Уншлихта должны были провоцировать вооруженные конфликты с полицией, чтобы вызвать кровавые столкновения и репрессии, раздуть негодование рабочих масс и произвести общее рабочее восстание.

По заранее разработанному плану отряды Уншлихта должны были занять важнейшие государственные учреждения и должно было быть создано советское революционное правительство из членов ЦК германской компартии; вслед за тем экстренный конгресс заводских комитетов должен был провозгласить советскую власть».

Самое место для таких людей, как Яков Блюмкин!

Советское постпредство в Берлине в те дни напоминало Смольный в октябре 1917-го. Вплоть до того, что в коридорах стояли ящики с оружием для «красных сотен». Планировалось вооружить до шестидесяти тысяч рабочих в Саксонии и Тюрингии. Казалось, что «красный Октябрь» в Германии — уже почти очевидный факт.

Шестого октября — для оказания помощи советской Германии — началась скрытая мобилизация Красной армии. Причем призывались только «сознательные элементы» — в основном коммунисты. Готовился выступить и Балтийский флот.

Счет шел уже на дни, но тут «революционная машина» начала давать сбои.

Двадцать первого октября в наступление неожиданно перешли части рейхсвера — германской армии. Они заняли Дрезден и разогнали там рабочее правительство. 23 октября то же самое произошло и в Эрфурте.

В городе Хемниц 21-го должна была состояться конференция рабочих, где руководство германской компартии собиралось объявить о всеобщей забастовке, которая могла бы перерасти в восстание. Но предложение о забастовке поддержано не было. В условиях наступления правительства и отсутствия единства лидеры компартии Германии не рискнули призвать к восстанию. Более того — они дали отбой.

«Пролетарские» или «красные» сотни так и не вышли на улицы. Только в Гамбурге коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом, проигнорировав это указание (или не получив его), 23 октября начали восстание. Оно продолжалось несколько дней, но было подавлено войсками. Вооруженные столкновения произошли и в некоторых других городах Саксонии, но уже к 27 октября все было кончено[43].

Революция в Германии, на которую так надеялись и к которой так долго готовились, потерпела молниеносное поражение. Это вызвало бурные дискуссии в советском руководстве. Троцкий обвинял «тройку» в том, что они «проглядели» революционную ситуацию. «Тройка» упрекала Троцкого в том, что он, наоборот, слишком переоценил ее. В Коминтерне метали стрелы в адрес руководства компартии Германии. Однако всем было понятно — по ожиданиям «мировой революции» нанесен очередной тяжелый удар.

Был ли в это время в Германии Блюмкин? Вопрос по-прежнему остается открытым. Непонятно, состоялась ли в конце концов его миссия или же все закончилось только подготовкой к «боевому предприятию». Но в любом случае история с германским «красным Октябрем» для него лично не прошла бесследно. Осенью 1923 года он снова вернулся на Лубянку — после пятилетнего перерыва.

Предложение Блюмкину перейти на работу в ОГПУ сделал лично Дзержинский. Тот самый, который в июле 1918-го уверял следователей из Особой следственной комиссии по делу о выступлении левых эсеров, что Блюмкина он «ближе не знал и редко с ним виделся» и «благодаря» которому ему пришлось писать заявление об отставке с поста председателя ВЧК.

Конечно, за прошедшие годы Феликс Эдмундович мог узнать убийцу Мирбаха поближе, оценить его способности и признать достойным служить в ОГПУ, этом «ордене меченосцев» партии, куда с годами становилось попасть все сложнее. Несколько лет спустя на торжественном заседании, посвященном десятилетию ВЧК — ОГПУ, Николай Бухарин скажет, что в России за последние годы «появился новый тип русского человека — инициативного, подвижного, энергичного, быстро выходящего из любого затруднения, появился новый пламенный человек! Чекист — наиболее законченный тип такого нового человека». Знал бы Николай Иванович, что вскоре «пламенные люди» придут и за ним.