С организационным докладом — как генеральный секретарь ЦК партии — на съезде выступил Сталин. Троцкий — с докладом «О государственной промышленности». На съезде он был избран в ЦК и в Политбюро, но это был уже его последний триумф.

«Тройка» Сталин — Зиновьев — Каменев пока что вела «тихую» работу по распространению своего влияния на партийный аппарат. Первые результаты этой деятельности проявились в июле, когда контролируемое «тройкой» большинство членов ЦК организовало комиссию по проверке положения дел в Красной армии — главной «крепости» Троцкого.

Осенью 1923 года комиссия пришла к заключению, что армия «развалена», а «тов. Троцкий не уделяет достаточно внимания деятельности Реввоенсовета». На пленуме ЦК в Реввоенсовет предложили ввести новых людей — ими оказались противники «кочегара революции». И здесь разыгрался очередной фарс.

Обиженный Троцкий с пафосом потребовал, чтобы тогда уж его отправили «простым солдатом в назревающую германскую революцию». В ответ Зиновьев иронически предложил отправить в Германию и его, а Сталин с издевкой попросил «не рисковать двумя драгоценными жизнями своих любимых вождей». В ответ на реплику одного из участников пленума — «не понимаю одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится», — председатель Реввоенсовета возмутился еще больше и ринулся к выходу из зала. Напоследок он хотел исторически хлопнуть дверью, но и тут вышел казус — дверь была тяжелой и хлопать никак не хотела. Никакого «историзма» не получилось. «А получилось так — крайне раздраженный человек с козлиной бородой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью, — ехидничал в мемуарах помощник Сталина Борис Бажанов (сбежавший позже из СССР в Персию, а потом на Запад, где и опубликовал свои скандальные мемуары). — Получилось нехорошо».

Однако вскоре Троцкий нанес ответный удар. Он написал письмо в ЦК, в котором указывал на причины тяжелого положения в стране и в партии. Этими причинами, по его мнению, были «секретарская иерархия» и «бездушные партийные бюрократы, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс».

Своим письмом Троцкий инициировал дискуссию в партии. Его поддержали известные партийцы, выпустившие так называемое «Заявление 46-ти». В ответ сторонники «тройки» выступили с «Ответом членов Политбюро на письмо тов. Троцкого», в котором он обвинялся в организации фракционной деятельности и стремлении к личной диктатуре. Но сам «кандидат в диктаторы» вел себя весьма странно.

«Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал, — вспоминал Борис Бажанов. — На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлен. <…> Вообще говоря, Троцкий был, так сказать, „левее“, чем ЦК, то есть был более последовательным коммунистом. Между тем ЦК приклеило его к оппозиции „правой“… Если бы он был беспринципным оппортунистом, став во главе оппозиции и приняв ее правый курс, он, как скоро выяснилось, имел все шансы на завоевание большинства в партии и на победу. Но это означало курс вправо, термидор, ликвидацию коммунизма. Троцкий был фанатичный и стопроцентный коммунист. На этот путь он стать не мог. Но и открыто заявить, что он против этой оппозиции, он не мог — он бы потерял свой вес в партии».

Вскоре, 25–27 октября состоялось заседание объединенного пленума ЦК и Центральной контрольной комиссии (ЦКК), где Троцкому пришлось обороняться. Он, например, отвергал обвинения в бонапартизме, хотя весьма оригинальным образом. Один из его аргументов заключался в том, что сосредоточить власть в своих руках ему помешало бы его «еврейское происхождение». «В моей личной жизни это не играет роли, как политический момент это очень серьезно», — объяснил он.

Сталин же обвинял Троцкого в том, что он «создает обстановку фракционной борьбы… грозящую нам расколом. Надо так оценить поступок Троцкого и осудить его».

Мнение Сталина победило — пленум признал выступление Троцкого «глубокой политической ошибкой… грозящей нанести удар единству партии и создающей кризис партии». Но вся основная борьба была еще впереди. И, наверное, нет смысла уточнять, на чьей стороне в этой борьбе был Яков Блюмкин.

Блюмкин преклонялся перед Троцким. Он восхищался им как революционером, как политиком, как личностью и, наконец, как литератором, что для него самого было очень важно. Однажды он якобы сказал: «Троцкий — это самый совершенный человек нашего времени». Интересно, что через сорок с лишним лет эту фразу почти дословно повторит французский писатель Жан Поль Сартр, назвавший «самым совершенным человеком нашей эпохи» Че Гевару. А ведь Блюмкин, Троцкий и Че Гевара вполне могли бы найти общий язык…

Работа в секретариате Троцкого доставляла Блюмкину искреннее и даже какое-то детское чувство гордости. Пожалуй, даже странно, что человек с такими личными амбициями и таким высоким самомнением, каковое, несомненно, имелось у нашего героя, мог так восхищаться кем-то еще. Но Троцкий действительно стал для Блюмкина кумиром.

Вскоре он получил новое задание — подготовить к печати трехтомник военных работ Троцкого под общим названием «Как вооружалась революция». Над ним работала целая группа, и Блюмкин принял самое активное участие в издании первого тома, который вышел в 1923 году. 3 марта в опубликованной на первой полосе «Правды» статье «За пять лет (К первому тому статей, речей и приказов, посвященных Красной Армии)» благодарный Троцкий писал: «…судьбе было угодно, чтобы тов. Блюмкин, левый эсер, ставивший в июле 1918 года свою жизнь на карту в бою против нас, а ныне член нашей партии, оказался моим сотрудником по составлению этого тома, отражающего в одной части смертельную схватку с партией левых эсеров».

Тем временем «бесстрашный террорист» осваивал еще одну сферу деятельности при наркомвоенморе. На какое-то время Блюмкин стал у Троцкого кем-то вроде помощника по связям с «литературной общественностью». Эти обязанности, надо полагать, приносили ему особое удовольствие. Не зря ведь говорят, что лучшая работа — это хобби, за которое еще и платят деньги. Теперь Блюмкин мог посещать московские литературные кафе не только для общения с друзьями-поэтами, но и по работе. Хотя кто знает, может, и прежде было так — по линии ВЧК.

Еще в 1922 году болеющий Троцкий, скучая, нашел себе занятие по «интересам». Он писал литературные критические заметки, и вскоре вышла его книга «Литература и революция». Наверняка Блюмкин ее прочитал.

Книга действительно весьма любопытная. Идеологические взгляды Троцкого, судя по содержанию, не сильно отличались от взглядов большинства советских деятелей с их основным принципом — «классовость» и «партийность» литературы. При чтении статей Троцкого иногда кажется, что впоследствии советские идеологи, курирующие литературу, будут просто повторять его мысли и суждения, разве что более кондовым языком.

Именно Троцкий придумал популярный в раннесоветской литературной критике термин «попутчик». «Относительно попутчика, — писал он, — всегда возникает вопрос: до какой станции?» «Попутчиком» он называл и Есенина, хотя, похоже, ему симпатизировал.

Но при всем этом по эрудиции, литературным способностям, речевой энергетике «демон революции» превосходил многих литидеологов.

Как у каждого любителя литературы — хотя бы и революционера — у Троцкого существовали свои личные и только ему понятные симпатии и антипатии. Ему нравился Есенин, он неплохо относился к Блоку, а вот Чуковского почему-то терпеть не мог еще с дореволюционных времен. 1 октября 1922 года в «Правде» была опубликована статья Троцкого «Внеоктябрьская литература», где он так характеризует «Книгу об Александре Блоке» Корнея Чуковского: «…этакая душевная опустошенность, болтология дешевая, дрянная, постыдная!» Поэт Самуил Маршак откликнулся на эту статью едкими стихами: