― Это почему?  ― проворчал Архимед.  ― Случайно по происхождению мы греки. Зачем же нам присоединяться к римлянам?

 ― Потому что вы живете на острове Сицилия, а Сицилия нам нужна.

 ― Зачем?

 ― Затем, что мы хотим овладеть Средиземным морем.

 ― А-а!..  ― задумчиво протянул Архимед и взглянул на свою дощечку.  ― А для чего это вам?

 ― Кто владеет Средиземным морем, тот владеет всем миром. Кажется, ясно.

 ― А вы обязательно должны владеть всем миром?

 ― Да. Призвание Рима быть владыкой мира. И он будет владыкой, можешь мне верить.

 ― Не спорю,  ― сказал Архимед и стер что-то на вощеной дощечке.  ― Но я бы вам не советовал, Люций. Понимаешь ли, быть владыкой мира  ― слишком хлопотно. Жалко трудов, которые придется на это положить.

 ― Не важно. Зато мы будем великой империей,

 ― Великой империей!  ― ворчливо повторил Архимед.  ― Нарисую я малый круг или большой  ― все равно это будет только круг, и у него всегда есть граница; жить без границ вы все равно не сможете. Или ты думаешь, что большой круг совершеннее малого? И что ты более великий геометр, если начертишь большой круг?

 ― Вы, греки, всегда играете словами,  ― ответил Люций.  ― А мы доказываем свою правоту иначе.

 ― Чем же?

 ― Делом. Например: мы завоевали ваши Сиракузы; следовательно, Сиракузы  принадлежат нам. Разве это не ясное доказательство?

 ― Ясное,  ― сказал Архимед и слегка почесал голову заостренной металлической палочкой, которой он чертил на дощечке.  ― Да, вы завоевали  Сиракузы. Только это уже не те Сиракузы, какие были до сих пор. Тех больше не будет. Это был великий и славный город; теперь ему уже великим не быть. Никогда. Конец Сиракузам!

 ― Зато великим будет Рим. Он должен быть сильнее всех на земле.

 ― Зачем?

 ― Чтобы отстоять себя. Чем мы сильнее, тем больше у нас врагов. Поэтому мы должны быть сильнее всех.

 ― Что касается силы,  ― пробормотал Архимед,  ― то, видишь ли, Люций, я немного смыслю в физике и скажу тебе кое-что: сила связывает.

 ― Что это значит?

 ― Вот, видишь ли, есть такой закон. Действующая сила связывает себя. И чем сильнее вы будете, тем больше вам на это потребуется сил, и в конце концов наступит момент...

 ― Ну, что ты хотел сказать?

 ― Да нет, ничего. Я не пророк, я только физик. Сила связывает. Больше я ничего не знаю.

 ― Слушай, Архимед, почему бы тебе все-таки не работать с  нами? Ты даже не представляешь себе, какие огромные возможности открылись бы перед тобой в Риме. Ты изготовлял бы самые могучие военные машины на свете...

 ― Прости меня, Люций. Я уже не молод, а мне хотелось бы разработать кое-какие из своих замыслов. Как видишь, я и сейчас сижу за чертежом.

 ― Но неужели, Архимед, тебя не прельщает возможность завоевать вместе с нами мировое господство?.. Ну, что же ты замолчал?

 ― Прости,  ― сказал Архимед, склонившись над своей дощечкой.  ― Что ты сказал?

 ― Я сказал, что такой человек, как ты, мог бы участвовать в завоевании мирового господства.

 ― Гм, мировое господство...  ― задумчиво произнес Архимед.  ― Ты не сердись, но у меня здесь дело поважнее. Нечто более прочное. Такое, что действительно переживет нас с тобой.

 ― Что это?

 ― Осторожно, не сотри моих кругов. Это способы вычисления площади любого сектора круга...

Несколько позже было официально объявлено, что известный ученый Архимед погиб в результате несчастного случая.

1938

Четверо ветеранов Цезаря, — которые, проделав галльский и британский походы, вернулись, покрытые славой, с величайшим из триумфов, когда-либо виданных в мире, — так вот, эти четыре героя, а именно, бывший декурион Буллио, Люций, прозванный за худобу Тощим, Сарторий по прозвищу Кишка, служивший ветеринаром во Втором легионе, и, наконец, Стробий из Гаэты[17] (17), собрались в винном погребке сицилийского грека и большого мошенника Онократа, чтоб в своей компании предаться воспоминаниям о великих и памятных военных событиях, очевидцами коих они были. Погода стояла жарковатая, и Онократ поставил им столик на улицу; и вот четыре воина, попивая вино, принялись громко разговаривать. Удивительно ли, что вскоре вокруг них столпились обитатели улицы — ремесленники, погонщики ослов, дети и женщины с младенцами на руках, — чтобы послушать героев? Знайте — прославленные деяния  великого Цезаря  в ту пору еще вызывали интерес у всех граждан Рима.

― Слушайте же, — начал Стробий из Гаэты, — как было дело на той реке, когда против нас стояло тридцать тысяч сенонов[18] (18).

― Постой, — перебил его Буллио, — во-первых, сенонов было там не тридцать, а от силы восемнадцать тысяч, а во-вторых, ты был тогда в Девятом легионе, который сроду не ходил против сенонов. Вы тогда стояли лагерем в Аквитании[19] (19) да чинили нам башмаки, потому что весь ваш легион — сапожники. Так-то; а теперь болтай дальше.

― Ты чего-то путаешь, — возразил Стробий. — К твоему сведению, мы тогда стояли в Лютеции. А обувь мы вам чинили, когда вы разодрали ее, удирая из-под Герговии. Здорово вам тогда наклали, и вам, и Пятому легиону — и по заслугам!

― Нет, все было не так, — встрял Люций по прозванию Тощий. — Пятый легион никогда не был под Герговией. Пятый получил взбучку еще под Бибракте, и с той поры его уже никуда невозможно было выпереть, разве что в обжорный ряд. Тоже мне легион!

И Тощий далеко плюнул.

― А кто виноват, что Пятый под Бибракте попал в заваруху? — заговорил Буллио. — Шестой должен был выдвинуться и сменить Пятый на передовой, а этим лодырям шестым, видите ли, не захотелось. Они только что вернулись из Массилии от девок...

― Брось ты, — возразил Сарторий по прозванию Кишка. — Шестого легиона и не было под Бибракте; он попал на фронт только уж на Аксоне, там тогда еще Гальба[20] (20) командовал.

― Чего ты понимаешь, несчастный холостильщик! — заметил Буллио. — На Аксоне были Второй, Третий и Седьмой легионы. А Шестой к тому времени давным-давно эбуроны[21] (21) послали к праотцам.

― Все это вранье, — заявил Люций Тощий. — А правда-то вот она: на Аксоне воевал Второй легион, в котором служил я; все остальное — выдумки.

― Уж ты бы помолчал, — откликнулся Стробий из Гаэты. — Вы там на Аксоне дрыхли в резерве, а когда продрыхлись, вся битва уже кончилась. Только и сумели, что сжечь Генабум[22] (22), да еще — зарубить сотню-другую гражданских за то, что они повесили трех ростовщиков...

― На то был приказ Цезаря, — пожал плечами Тощий.

― Неправда! — сказал Кишка. — Не Цезаря, а Лабиения[23] (23). Ты что! Цезарь был слишком политиком, чтоб отдавать такие приказы; а вот Лабиений был солдат.

― Гальба был солдат, потому как не трус, — вставил Буллио, — а Лабиений вечно торчал в полумиле от передовой, берегся очень. Где был твой Лабиений, когда нас взяли в кольцо нервии,[24] (24)а? Тогда в бою пал наш центурион, и я, как старший декурион, принял командование на себя. «Ребята, сказал я, если кто у меня отступит хоть на шаг...»

― С нервиями-то сражаться плевое дело, — перебил Стробий. — Они в вас желудями да шишками пуляли. Вот с арвернами[25] (25) было потяжелей...

― Иди ты в болото, — возразил Тощий, — арвернов мы и догнать-то не могли. Все равно что зайцев ловить, вот что.