Шарлотта посмотрела на него и перевела взгляд на меня. Полагаю, мы подумали об одном и том же. Том, похоже, давал понять, что если выдвинуть обвинение не удастся, он возьмет дело в свои руки. Но до этого еще было слишком далеко, и я не стал останавливаться на данном вопросе. Как и Шарлотта. Хотя это и не помешало ей наброситься на Тома за демонстративную браваду.

Нет, Том, я серьезно. Неужели мы откажемся от попытки разгадать эту шараду? Ты хочешь, чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Ради чего? Будешь искать фотографии парней в толстовках? Почему бы тебе не смириться? Скажи, бога ради, почему ты, как подобает настоящему мужчине, не можешь эту ситуацию отпустить?

– Шарлотта… – сказал я, пытаясь остановить этот безудержный несущийся вперед поезд.

Чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Разве я в этом виноват? Что я такого сделал, а? Я тренировал команду Лукаса по лакроссу. На работе у меня рекордное число заказов. Я каждый долбаный день возвращаюсь домой, а по выходным играю с сыном и учу уроки с дочерью, чтобы она могла войти в привычную колею. А что мне еще делать? Играть в гольф? Неужели я буду больше походить на «настоящего» мужчину, если начну играть в гольф и тратить меньше времени на поиски этого чудовища?

Вот почему я не верю в совместное лечение семейных пар.

– Шарлотта, Том… давайте на этом остановимся. Сегодня все взвинчены. Вы знаете, что сказанного не воротишь, а наговорив лишнего, вы никому не поможете. И уж тем более Дженни.

Отлично, – сказала Шарлотта, который был невыносим сам вид мужа. – Может, лучше поговорим о том, что это значит для Дженни? Вы сказали, что к ней вернулись какие-то воспоминания. Тот человек вонял отбеливателем…

– Или отбеливатель каким-то образом оказался в лесу.

Пусть так. Но она чувствовала запах отбеливателя. Причем могла вдыхать его все время. Весь час, что он над ней издевался. И это единственное воспоминание относится к моменту, когда…

– Он в нее проник. Совершенно верно.

Но ведь он делал это в течение целого часа. Причем по-разному…

– Я полагаю, что данное воспоминание относится к самому началу. На мой взгляд, тот момент был для Дженни самым шокирующим. Когда она поняла, что он собрался с ней сделать.

Из груди Шарлотты вырвался громкий вздох, и она откинулась на подушки дивана, устремив взор на этикетку на горшке с тюльпаном.

Итак, теперь она знает, что чувствует женщина, когда ее насилуют? И что теперь? Ей станет лучше?

Двигаться дальше нужно было осторожно. Будучи осведомленным о первом сексуальном опыте Шарлотты, я чувствовал, что обязан соблюдать ее тайну. В свое время я предложил ей рассказать обо всем мужу. Это был единственный способ разорвать узы, связывавшие ее с Бобом Салливаном. Если эту связь не разрушить, их брак обречен на гибель. Шарлотта этого не хотела. Но не понимала, что уже встала на пагубный путь.

– Я знаю, это звучит странно, но Дженни действительно станет легче. Вскоре она сможет связать в одно целое свои эмоции и память. И даже если мы больше ничего не обнаружим, сегодняшнего воспоминания будет достаточно.

Том не обращал на мои слова никакого внимания. Я видел, что он зациклился на той толстовке и понимал, что, вернувшись домой, он обязательно спросит о ней дочь.

– Том, – сказал я, чтобы привлечь его внимание, – мы должны быть в одной упряжке. Все до единого.

Не знаю. Для меня все это звучит абракадаброй шамана из племени вуду. Вы дали Дженни понюхать отбеливатель, и она вспомнила, как ее насиловали. Почему бы ей не показать эту толстовку? Может, ее память воскресит что-нибудь еще? И почему вы говорите, что отбеливатель не обладает суггестивным воздействием? А? Вы же не знали, что он там был. Думали, что она должна помнить запахи из ванной комнаты. Откуда нам знать, где ей довелось вдыхать запах этого отбеливателя?

– С уверенностью я ничего сказать не могу. Но она на клеточном уровне помнила о сильном запахе. За время нашей совместной работы мы перепробовали порядка шестидесяти запахов, но реакцию вызвал только этот. О цветах, одежде или красной птице она ничего не помнит. Если я добавлю подобный факт, Дженни решит, что у меня для этого есть причина, что у нас появился подозреваемый, и это сможет породить ложные воспоминания. Мозг разместит их в ячейке с рассказом о том вечере, не забыв при этом снабдить печатью «Одобрено». Не знаю, как вам еще объяснить.

Тогда предъявите ей шестьдесят рубашек, шестьдесят курток и шестьдесят толстовок. Ведь предположение о том, что тот парень был во что-то одет, не несет в себе никакого риска. И из этого она не сделает никаких выводов. Так?

Том был непреклонен. На его стороне был и Парсонс, который тоже носился с этой толстовкой, дыша мне в затылок. Если бы они только дали мне больше времени поработать с отбеливателем и с тем крохотным воспоминанием. Оно было похоже на маленького, новорожденного цыпленка. Мне всего лишь хотелось окружить его теплом и заботой, а потом посмотреть, что будет дальше. В конце концов я согласился показать Дженни несколько каталогов мужской одежды, от костюмов до футболок. Во время сеанса, ближе к концу недели.

Но обещания своего не сдержал.

Крамеры поехали домой, к Дженни. Я вернулся к жене – она плакала на нашей кровати, в руках у нее была синяя толстовка с изображением красной птицы.

Ни дома, ни в машине Крамеры не разговаривали, потому что, во-первых, злились друг на друга, а во-вторых, потерялись в той новой реальности, которую создали новые воспоминания их дочери. Они представляли собой два поезда, отправляющихся с одной и той же станции, только в разных направлениях.

Том сел за компьютер и зашел на сайт средней школы. Ему нужны были фотографии учащихся. Он искал синюю толстовку с капюшоном. Шарлотта пошла в комнату Дженни. Дочь читала учебник по истории. Учитель, приходивший к ней, только-только ушел, и девушка, казалось, с головой погрузилась в выполнение домашнего задания.

Момент был сродни тому, который я упустила незадолго до нападения на Дженни. На отклонения в поведении у меня глаз наметанный. К примеру, когда я заставала ее с ноутбуком в руках, но не видела, что на экране, то входила в комнату, делала вид, что отдергиваю штору или собираю белье для стирки. А если она подозрительно тихо разговаривала по телефону, проверяла счет, чтобы узнать номер собеседника. Примерно так. Да, знаю, вы скажете, я шпионила за дочерью. Но этим занимается каждая мать. Так уж мы устроены. Порой мы с родительницами других ребят обсуждаем это за ланчем, обмениваемся мнениями. Но на этот раз я застыла в коридоре как раз потому, что Дженни вела себя совершенно нормально.

Шарлотта вошла в комнату дочери. Дженни подняла на нее глаза и улыбнулась. Улыбкой не то чтобы счастливой, но и не притворной. Девушка спросила, рассказал ли я им о том, что произошло. Шарлота кивнула. Она не стала вытягивать из Дженни подробности, высказывать свое мнение или давать советы.

Я подошла к ее кровати, забралась на нее с ногами и устроилась рядом. Сначала она посмотрела на меня как-то странно, но потом, вероятно, вспомнила, что раньше я вот так же садилась рядом, поджимала под себя ноги, она клала мне голову на грудь, и я гладила ее по спине. Когда Дженни была маленькой, я часто ей читала. Вас, наверное, это удивит.

– Почему вы так считаете? – спросил я.

Потому что наши отношения изменились. Она больше сблизилась с Томом, а от меня отдалилась. Хотя это, похоже, вполне нормально. По крайней мере, я так думала. Чтобы повзрослеть, ей нужно было от меня дистанцироваться. С девочками ведь всегда так, правда?

– Да, такое поведение действительно может быть вполне нормальным. Но ведь с вами в детстве все было иначе, не так ли?

Что вы имеете в виду? Я ведь тоже дистанцировалась от матери, да еще как!