На начальном этапе работы в Сомерсе я отнюдь не был на высоте стоявших предо мной задач. Мне трудно признать ошибки, совершенные в первый год. Свой худший провал я допустил, когда работал с пациентом по имени Гленн Шелби. Наши сеансы продолжались шесть месяцев и закончились осенью, за полгода до изнасилования Дженни. Гленн отбывал небольшой срок за грабеж и страдал сразу двумя психическими расстройствами, хотя ни одно из них не бросалось в глаза. Столкнись вы с ним в обычной жизни, он показался бы вам любознательным и сердечным. Продемонстрировал бы свой глубокий интерес к вашим делам и тут же нашел между вами много общего. Даже мне не раз доводилось обнаруживать, что я прошел вместе с Гленном гораздо больший путь, чем намеревался. Он задавал бы вопросы с видом пятнадцатилетней девочки, судачившей о подругах, и вникал бы в подробности, которые заставляли бы вас открывать ему больше, чем требовалось в условиях сеанса лечения у психиатра. Донимал бы своей дружбой, будто желая до вас дорасти. Порой это доставляло дискомфорт, но он первый его чувствовал и тогда перестраивал свое поведение ровно настолько, чтобы и дальше держать вас на крючке. В конечном итоге этот дискомфорт, вероятно, стал бы сильнее его умения приспосабливаться, потому что стремление к близким отношениям любви и дружбы всегда диктовалось его пограничным расстройством личности. Это была первая патология.

Кроме того, Гленн страдал одной из форм аутизма. Я говорю «форм» по той причине, что квалифицированный специалист стал наблюдать его только после выявления у него симптомов пограничного расстройства личности. Аутизм тоже бывает разный. О признаках этого расстройства недвусмысленно говорила его манерность. Он был великолепен и мастерски прикидывался нормальным. Но я, к счастью, обладал достаточными профессиональными навыками, чтобы поставить ему диагноз. У пациентов, страдающих этим расстройством, кстати говоря, нередко наблюдаются умственные способности выше средних.

Отношения между его родителями носили грубый, взрывной характер. Они то и дело набрасывались друг на друга с кулаками, доставалось и мальчику. Его мать была высокой и сильной, как и сам Гленн. У них не было ни времени, ни желания понять, что их сын не такой, как другие. Его «неправильное» поведение нередко было тем детонатором, который провоцировал родителей наказывать мальчика.

Перед тем как попасть в тюрьму, Гленн самостоятельно лечил постоянное перевозбуждение, обусловленное аутизмом, с помощью наркотиков, которые можно было приобрести на улице. Когда у него закончились деньги, он зашел в винный погребок в городке Уотертаун и навел на кассира игрушечный пистолет. Задерживаться надолго на одной работе Гленну не удавалось. На первом этапе его умственные способности окружающих привлекали, но потом они в его компании чувствовали себя неуютно, и через несколько месяцев парня, как правило, увольняли.

Для Гленна я сделал все возможное. Все, что было в моих силах, и даже больше. От медикаментов он отказался. По той простой причине, что не считал себя больным. Единственное, что ему было нужно, это психотерапия, которая дала бы возможность наладить нормальные отношения с другими заключенными. И это при том, что в условиях тюрьмы подобные попытки могут оказаться весьма опасными. Я от всей души желал ему помочь. Из-за странного характера другие уголовники его часто обижали, но он упорно стремился к душевной близости в среде, где подобного рода действия могут трактоваться как обман. Полагаю, некоторые товарищи по несчастью подпали под его обаяние и выболтали этому странному сокамернику о своих преступлениях несколько больше, чем требовалось. Гленна часто обвиняли в «крысятничестве». Думаю, он остался жив только благодаря физическим габаритам да недюжинной силе.

Гленн Шелби оказался единственным пациентом, которому я не смог помочь. Он покончил с собой. Вот почему я здесь о нем рассказал. И на том точка. Тех нескольких месяцев, в течение которых он у меня лечился, оказалось недостаточно, чтобы я, в своем невежестве, осознал всю глубину его душевного расстройства.

По дороге домой я думал о пациенте, который только что был у меня на приеме, и пытался справиться с разочарованием, вызванным разговором с ним. Разочарованием в себе. Как легко я теперь мог разглядеть в нем социопата. Помочь ему не представлялось возможным. Но о Гленне я так не думал. Если бы он переступил порог моего кабинета сегодня, я бы сумел ему помочь. Спас бы его. Но в этом мире нет справедливости.

Вам может показаться удивительным, что я каждую неделю добровольно с головой погружаюсь в столь грязную работу. Жена полагает, что это каким-то образом связано с воспитанием. Наша семья надолго давала приют чужим детям. На мой взгляд, причина заключалась в том, что собственных у моих родителей было только двое, причем в первые десять лет только я один. Они говорили, что моя сестренка стала настоящим чудом. Врачи полагали, что я во время трудных родов повредил матку матери и она больше не могла служить вместилищем для зародыша. У нее было несколько выкидышей. Нам обо всем этом подробно рассказали, чтобы мы понимали, почему двери нашего дома открыты для чужих детей. Я даже не помню ни их лиц, ни имен. Мне не нравилось жить с чужаками под одной крышей. Я возмущался, что они отнимали у меня то, что по праву должно было принадлежать только мне – любовь родителей, деньги, еду, жизненное пространство. Но при этом был всего лишь ребенком, а дети, как известно, очень эгоистичны. Но жена, как и родители во время их ежегодных посещений, говорит, что во мне живет дух их самоотверженности и благородства. И я вспоминаю об этом каждый раз, когда отправляюсь на север, в Сомерс.

В машине работало радио. Только что закончилась трансляция баскетбольного матча команды «Нью-Йоркс Никс», и теперь передавали новости. Я услышал имя, но оно мне ни о чем не говорило. Потом последовало описание автомобиля, и диктор сказал, что он связан с изнасилованием, которое произошло в Фейрвью прошлой весной. Фамилия Крамеров не прозвучала, что вполне вписывалось в рамки политики средств массовой информации по отношению к жертвам преступлений. Но все и так знали. Изнасилование было только одно. Как и синяя «Хонда Сивик». А теперь у них был водитель.

Тягостные мысли о Гленне Шелби и несправедливости этого мира тут же вылетели у меня из головы, и теперь я жадно ловил каждое слово. Потом позвонил на свою голосовую почту. Меня ждало несколько сообщений, что вполне обычно – я, как правило, дожидаюсь вечера, чтобы их прослушать, потому что порой вынужден делать пометки. Менять Переносить сеансы пациентов и все такое прочее. Сегодня звонки касались ареста Круза Демарко. Том Крамер, Шарлотта Крамер, детектив Парсонс – все они торопились поведать мне о случившемся. Крамеры сказали, что с беспокойством ждут встречи со мной, чтобы обсудить, как это может отразиться на Дженни и можно ли попытаться вернуть ей память, опираясь на черты лица или одежду арестованного. Подобная мысль была поистине ужасной, и я с нетерпением ждал окончания сообщения, чтобы тут же перезвонить им и убедить не показывать дочери фотографии этого человека. В нашей работе сила внушения – сущая анафема. Все мои старания пропали бы впустую. Но потом я услышал последнее сообщение, которое тут же завладело моими мыслями. Оно было от моей жены.

Мою супругу зовут Джули Марин Форрестер. Я ее очень люблю. Эта фраза звучит неискренне после моих убедительных рассуждений о том, что любовь может быть в высшей степени расплывчатой и туманной, что она что-то значит только для человека, который ее «испытывает». Что для каждого из нас это чувство означает что-то свое. Что в некоторых отношениях оно напрочь лишено смысла. А как иначе все это описать? Женой я не восхищаюсь. Она не обладает какими-то особенными талантами в той или иной сфере, хотя и очень авторитетно держит в руках бразды правления нашей семьей. Супруга закончила колледж (какой конкретно – говорить не буду, чтобы не обидеть тех из вас, кто может оказаться его выпускником), но не думаю, что многому там научилась. Была очень общительной, принимала активное участие в работе женской ассоциации колледжа и специализировалась на английском языке, поэтому ей приходилось читать много романов. Это занятие для нее относилось к категории пассивных.