— Вон оно что! — Я уже начал догадываться. Но Волков-Сухоруков пребывал в неведении.
— Ну и что с того? — спросил он.
— А то, — торжествующе ответил Георгий, — после смерти Олжаса Тазмиля наконец-то осуществила свою идею-фикс. К тому же, и время сейчас удобное — свобода! — делай, что хочет твоя левая нога.
— При чем тут нога? — Волков-Сухоруков пыхнул трубкой. — Говори яснее.
— Она сменила пол, — сказал я. — Стала транссексуалом.
— Точно! — кивнул Георгий. — Это мне было поведано под большим секретом. Сами понимаете… К чему выносить сор из избы уважаемого семейства? Правда, сам-то Алимов уже давно в гробу, но все же. А Тазмиля стала Олжасом. Ей это было нетрудно сделать — я имею в виду не саму операцию по смене пола, а внутреннее преображение. Кроме того, она хорошо знала личную жизнь своего братца-дипломата. А поскольку еще и похожа как две капли воды… Отличить трудно, даже друзьям. Впрочем, она не особенно любит с ними встречаться. В основном, ездит по заграницам, денег достаточно. И пьет.
— Это понятно, — произнес я. — У транссексуалов обычно стремительно развиваются всякие болезни и фобии. Чаще всего — наркомания и алкоголизм.
Волков-Сухоруков еще сильнее запыхтел трубкой, просто стал напоминать грибовидное облако.
— Однако это не снимает с нее подозрения в убийстве Ползунковой, — сказал наконец он. — Будь она хоть Тазмиля, хоть Фатима, хоть сама Фата-Моргана!
Мы были вынуждены с ним согласиться.
Шиманский приехал в одиннадцатом часу и — что весьма удивительно! — без привычного эскорта из бронированных автомобилей и роты секьюрити. Всего лишь один джип «чероки» с тонированными стеклами и шофер-телохранитель. Я встретил его у ворот клиники, поскольку он связался со мной по мобильному за десять минут до этого. Сергей и Геннадий были на посту, а в проснувшемся таборе продолжалось безудержное веселье — чисто русская национальная забава. Джип с Шиманским даже не хотели пропускать, пока Владислав Игоревич не бросил на серебряный поднос с рюмкой водки несколько купюр.
— Что это у вас тут творится? — спросил он у меня, протягивая руку. У него была спортивная подтянутая фигура, волевое лицо, но на темени — плешка, размером с чайное блюдце.
— Ничего особенного, — ответил я. — Народ гуляет. Сегодня же воскресенье.
— Очень уж широко, с размахом. А где Зуб?
«Хотя бы ради приличия поинтересовался сначала дочерью!» — подумал я. Шиманский мои мысли угадал.
— Надеюсь, вы оградили Анастасию от всего этого беспредела? — сказал он и кивнул в сторону табора.
— Насчет «беспредела» — вам лучше знать, — буркнул я, начиная закипать. Он всегда вызывал у меня сильное раздражение. — А ваш Зуб копается в вертолете. Лопасти отвалились, вот он их и приваривает.
— Ладно, мы же с вами союзники! — примирительно произнес Владислав Игоревич, пытаясь даже похлопать меня по плечу. Хорошо хоть — не потрепать по щеке, как это принято у американцев. Я слышал, что Шиманский уже имел вид на жительство в Штатах. Туда ему и дорога. Союзничек. Магнат вроде бы вновь умудрился прочесть по моему лицу то, о чем я думал. Как это у него получается? Впрочем, умный финансист сродни психологу и психиатру.
— Слухи о моем бегстве за границу несколько преждевременны, — сказал он. — Эта страна мне пока что не надоела.
«Не все еще высосал», — усмехнулся я про себя.
— Но я всерьез хочу обсудить с вами, Александр Анатольевич, перевод Насти в одну из клиник Швейцарии. Вы, разумеется, поедете вместе с ней. У вас там даже будет своя практика. Что скажете? Готовы пойти на такой шаг?
— Скажу, что ваше предложение в настоящий момент лишено смысла. Настя выздоравливает. Смена обстановки ей только навредит.
Шиманский поджал тонкие губы, явно недовольный моим ответом.
— Хорошо, обсудим это позже, — произнес он. — Давайте пока прогуляемся по вашему замечательному парку, прежде чем я увижу дочь.
— Вопрос: захочет ли она вас видеть? — сказал я.
— Ерунда! — отмахнулся он, привыкший только повелевать, топтать и размазывать. — Вы же доктор, заставьте ее, в конце концов. Ну, внушите там что-нибудь, вы же, я слышал, умеете. Это же просто.
— Просто? — переспросил я. — Заставить полюбить? Не смешите меня, Владислав Игоревич. Есть вещи, повлиять на которые медицина бессильна. Например, устойчивое отторжение имплантированного чужеродного органа.
— Не понимаю, о чем вы? — хмуро проговорил Шиманский.
Мы уже шли по парковой аллее. Разговор становился все более интересным. Позади, на приличном расстоянии двигался шкафообразный шофер.
— Не понимаете, и ладно, — сказал я. — Но нельзя полюбить человека, который всю жизнь унижал тебя, насмешничал, издевался, оскорблял, ломал, что говорится, через колено. Словно куклу, которую нужно именно сломать, оторвать ручки и голову.
— Это вы… о нас с Настей, что ли? — Шиманский остановился.
Встал и я, решив высказать до конца все, что думаю.
— Да вы в своем уме? — сердито спросил он.
— А как вы думаете? Конечно. Анастасия мне много рассказывала, какой вы. Вы не отец. Звери так не поступают со своими детенышами. А теперь вдруг в вас что-то «проснулось»? Решили очиститься? Сомневаюсь.
— Да вы знаете, что я могу сделать с вами за такие слова? — угрожающе спросил он.
— Ну что? Укатать меня в тюрьму? Лишить медицинских дипломов, лицензии? Сжечь клинику? Или упрятать в сумасшедший дом, в палату № 6? Но вы и такие, как вы, всю страну превратили в клинику для идиотов, заперли в палате, только не № 6, а № 666. Поскольку это число у вас клеймом на лбу. Уезжайте. И отсюда, из моего Дома, и вообще — из России. Нечего вам тут больше делать. Уезжайте.
Я замолчал, поскольку несколько переволновался, и вновь стала болеть голова.
— Я вас в порошок сотру, — сказал господин Шиманский. — Вот уж действительно, вы сами подсказали решение — психлечебница по вам плачет. Самое место. У меня министр здравоохранения кореш. Создадим врачебную комиссию и упакуем вас в смирительную рубашку как миленького. Если только вы не предпочитаете место на кладбище. Где-нибудь за чертой города.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Но ведь я еще не закончил. Сначала вернемся к вопросу с Анастасией. Я недаром произнес фразу, что вы ей — не отец. Вскрылись некоторые обстоятельства, которые дают мне моральное право запретить свидание якобы «отца» с якобы «дочерью».
— Это еще что такое вы выдумали? — спросил он, но теперь уже менее грозно. Видно, выстрел попал в цель.
— Данные обстоятельства проясняют мне ваше жестокое отношение к Анастасии, — продолжил я. — На ее матери вы женились тогда, когда она уже была беременна. Чужой ребенок, только и всего. В этом нет ничего плохого, напротив, выглядело бы даже благородно, но лишь в том случае, если бы вы относились к ней как к своей собственной дочери. Я не знаю, почему так не произошло. Наверное, особенности вашей психики. Возможно, вы больны и могли бы стать моим пациентом, при желании. Я бы не отказался, поскольку это интересный случай. Но вы все тридцать лет, выдавая Анастасию за родную дочь, ненавидели ее, культивировали в себе эту ненависть. Лучше бы вы убили ее сразу, что ли. Не мучили бы ни ее, ни себя.
— Откуда… откуда вы это знаете? — спросил Шиманский, плохо скрывая растерянность.
— Из дневника Елены Глебовны Стаховой, — ответил я, пожимая плечами. Мы уже дошли до пруда и остановились на берегу. — Не надо много болтать в постели со своими любовницами. Там вообще встречаются чрезвычайно интересные вещи. И о Ползункове, дружке вашем. И не только о вас, но и о других тоже. Которые с этим же числом на лбу ходят. Да вы, Владислав Игоревич, и приперлись-то сюда не за Анастасией, а за этим дневником и кассетами. Не так ли?
— Еце документы? — угрюмо спросил Шиманский. — У вас?
— Могу сказать одно: у девушки их нет. Так что не тревожьте ее напрасно. Зубавин может отдыхать.
— Отдайте их мне, — потребовал магнат. Ему сейчас изменила выдержка: он даже сжал кулаки. Мы стояли на берегу пруда, как два непримиримых противника. Потом он немного сменил тон: — Вы были со мной откровенны, я буду тоже. Мне этот дневник и кассеты не так уж и нужны. Мало ли что может наплести дрянная девчонка? Ей никто не поверит. Прокуратура у меня схвачена. Газеты и суды — тоже.
