У Параджиевой был странный «слепой» взгляд, будто она была лишена и зрения, а глаза приобрела всего лишь для камуфляжа, чтобы не отличаться от других людей. Она была отличным медицинским работником, исполнительным, внешне уравновешенным, но я-то прекрасно знал об одной скрытой черте ее характера — мстительности. Нас ведь связывали долгие годы работы еще в государственном психоневрологическом диспансере. И некий секрет позволял мне держать ее на крючке за выпяченную нижнюю губу. Дело в том, что Параджиева двенадцать лет назад, вот такой же осенней ночью, положила одному изводившему ее больному подушку на лицо, пока он спал, и уселась сверху. Я в это время как раз дежурил в отделении. Подобные вещи — что ж скрывать? — порой практикуются в домах для умалишенных: санитары и санитарки народ грубый, нервный, за всеми не уследишь. Я не стал докладывать главному врачу, проводить разборы. Замял дело. Но с тех пор получил в лице мужеподобной Параджиевой верного сторожевого пса, к тому же не лающего попусту.

Сейчас ее зловещий взгляд мне совершенно не нравился. Если она затаила злобу на Анастасию… Что таится в ее глухонемой башке? Медсестра швырнула рассматриваемые рисунки на столик. Один из них мягко спланировал на пол. На нем была изображена целая поляна удивительно красивых, фантастических цветов. «Цветы! — осенила меня мысль. — Оранжерея. Она там». Я, покинув кабинет, поспешил к лестнице, ведущей на крышу клиники.

Три этажа преодолел легко, одним махом. Ажурная алюминиевая дверь в стеклянную оранжерею была открыта, там горело несколько стеклянных фонариков. И слышался голос Бижуцкого. «О нет! — подумал я. — Только не это». Луна как раз начинала входить в полную фазу, и мне было хорошо известно, чем это чревато для Б.Б.Б. Я осторожно, почти крадучись, переступил порог оранжереи и пошел «на голос», доносившийся из-за кустов чайных роз.

— …Это ночное окно стало для меня как врата ада, — говорил Бижуцкий; к кому он обращался, я пока не видел. — Тем более после слов моего соседа Гуревича, что он хочет зарезать «хряка». Женщина, сидящая за ширмой, продолжала всхлипывать и смеяться. Всего на секунды она высунула оттуда свое лицо — и я ужаснулся! Это было не человеческое лицо, а маска. Карнавальная маска салемской ведьмы со спутанными рыжими волосами. Тут и Гуревич натянул на свою рожу какое-то свиное рыло — я даже не успел заметить, так быстро он это сделал, — и захрюкал, размахивая бутылкой портвейна. «Шабаш начинается», — подумалось мне тогда. В это время кто-то позади тронул меня ледяной рукой за плечо. И прошептал в самое ухо: «Вы тоже приглашены? Так чего же медлите? Лезьте в окно, живо!» Я обмер, не в силах пошевелить ни единым членом своего тела…

— Ой! — сказала женщина. Но не испуганно, а даже как-то радостно.

Выглянув из-за декоративной пальмы, я увидел Анастасию. Она сидела на низенькой скамеечке, вся усыпанная только что сорванными цветами: гвоздиками, гладиолусами, розами, тюльпанами. В руках держала фиалку, редкий памирский экземпляр, который я выращивал полтора года. Она тоже заметила меня и улыбнулась, чарующе и просто.

— А вот и Александр! — сказала она приветливо. — Мы с Борисом Бруновичем уж заждались. Как кстати.

— Поздравляю с наступающим днем рождения, дорогая! — произнес я, приближаясь и целуя ее в губы. Они были горячи и прохладны одновременно. Как внезапно выпавший снег на солнечном пляже. — Эту фиалку я приготовил специально для тебя.

— Я знаю, — ответила Анастасия. — Я ведь всегда знаю все, что ты задумываешь. И ты знаешь, что я знаю. Потому нам и хорошо вместе. Как кошке с собакой.

Лицо ее оставалось спокойным, хотя я испугался, когда она произнесла последнюю фразу. Но может быть, здесь, на воле, среди цветов, ее психическое состояние пришло в какое-то равновесие, гармонию, а давние душевные тревоги и воспоминания отодвинулись на второй план, спрятались в глубинах подсознания? Бижуцкий деликатно кашлянул. А потом и высморкался, вытянув из кармана пиджака белоснежный платок.

— Я, пожалуй, пойду, — произнес он, нагнувшись и подхватив один из черных тюльпанов, лежащих у ног Анастасии.

Мы даже не обратили внимания, как он ушел, продолжая смотреть друг на друга. Чего было больше в этих взглядах: любви, сострадания, печали, тайной ненависти, страсти?

— Мне надо возвращаться в клетку? — спросила Анастасия.

— Как хочешь. Мы можем еще побыть здесь, — ответил я.

— Я люблю тебя, — сказал она. — Видеть тебя не могу.

— Не исчезай больше в свой пленительный мир, — произнес я. — Мне ведь туда нет пути, а я не хочу с тобой расставаться.

Смех ее походил на звучание серебряного колокольчика в тишине полей.

В эту безумную ночь, насыщенную грозовыми разрядами, кажется, никто не спал. По крайней мере, чудачества и всякие странные происшествия продолжались… Едва я отвел Анастасию в ее апартаменты и запер за ней дверь, как мне позвонил охранник.

— Господин Тропенин, — радостно-деловито сообщил он, — я поймал «женщину в белом». Верткая оказалась, кусалась и лягалась, пришлось оглушить и надеть наручники.

— Что-что? — не сразу сообразил я, все еще пребывая в некоторой эйфории от общения со своей любимой. Потом подумал, что речь идет о мадам Ползунковой. Или… Нине?

— «Женщина в белом», — повторил Сергей. — Как у Коллинза. Только эта — очень больших размеров. И щетина на морде.

— Еце она сейчас? — озадаченно спросил я.

— У меня в будке. Пыталась перелезть через забор.

— Ждите. Скоро приду.

Мне надо было срочно выпить фирменный коктейль, чтобы взбодриться. Но сделать этого не удалось. В коридоре мне попался Левонидзе в халате с японскими дракончиками, обнажавшим волосатую грудь. Следом за ним шел наш фээсбэшный Шерлок Холмс с трубкой, жмурясь, как кот, полакомившийся сливками.

— Александр, мы за тобой, — сказал Георгий. — Вася нашел Бафомета.

— В библиотеке? — почему-то решил я.

— Нет, я загнал его в рентгеновский кабинет, — довольно ответил сыщик. — Вот так, друзья мои. Надо быть профессионалом, а не… мозги пудрить. Этак-то каждый умеет. А я устроил засаду.

— Где? — одновременно спросили мы.

— В укромном уголке, между первым и вторым этажом. Там есть ниша с цветочной вазой, где я и спрятался. Я ведь предполагал, что Бафомет — один из ваших клиентов, и если он начнет действовать, то непременно в ночные часы, а мимо меня не пройдет.

— Ну и? — задал вопрос Левонидзе.

— Ну и появился, — расплылся в торжестве Волков-Сухоруков.

— Как он выглядит? — спросил я.

— Как сущий дьявол. Весь черный, голый, разит потом. И глаза бешеные.

— Что же ты сделал? Кинулся на него? — усмехнулся Левонидзе.

— Нет, я же не совсем дурак, правда? Помню, что он сотворил с несчастным Лазарчуком. Но по порядку. Сначала на лестнице возникла женщина в белом.

«Еще одна? — подумал я. — Сколько же их тут развелось?»

А вслух сказал:

— Сначала по лестнице должны были спуститься я и Анастасия. Это моя супруга.

— Ну да, вас я пропустил. А потом появилась эта: белый плащ, на голове то ли платок, то ли капюшон, длинная юбка. Кобылистая дама.

По описанию походило на мадам Ползункову.

— Ее я тоже не стал задерживать, — продолжил следователь. — Спустя минут пять вновь услышал шаги. Вот это уж точно был Бафомет! Существо то еще, одним словом. Я уже говорил, что он был голым и черным?

— Говорил, Вася, — кивнул Левонидзе. — А может, тебе померещилось? В темноте-то?

— У меня с собой труба ночного видения, — огрызнулся тот. — С риском для жизни я пошел за ним следом. Вы хоть представляете, какой смертельной опасности я подвергался?

— Еще бы! Ты, бяша, герой! — Эти ехидные слова Левонидзе почти совпали с другими, раздавшимися позади нас:

— Тут не пробегала моя Принцесса?

Мадам Ползункова, в белом ночном пеньюаре, будто парусник, плыла на нас и повторяла: «Кис-кис-кис!»