«Большой свет» тоже принимается язвить по поводу мании императрицы путешествовать. Эту тему подхватывают газеты, и вот уже английские газеты сообщают, будто бы Елизавета подумывает отправиться в Америку и Вест-Индию, мало того — в кругосветное путешествие. В действительности же речь идёт пока лишь о поездке в Мирамар после Миссолунги, где вдохновлённый свободой эллинов сражался и погиб Байрон.

Образ жизни и образ мыслей императрицы вызывают серьёзную озабоченность у по-настоящему преданной ей мудрой графини Фестетич, и она изливает свою душу Иде Ференци: «Всё, что я здесь вижу и слышу, удручает меня, милая Ида. Правда, Её величество, когда мы вместе, неизменно любезна и говорит, как прежде. Но она уже не та, прежняя — её душу омрачает какая-то тень. Я могу употребить только это выражение, поскольку про человека, который из любви к покою или для развлечения сдерживает или отрицает всякое прекрасное и благородное чувство, можно сказать лишь, что это озлобленность или цинизм! Поверь, сердце моё обливается кровавыми слезами! Она делает вещи, которые отказывается понять не только душа, но и разум. Вчера утром погода была ужасная, тем не менее она вышла в море под парусом. В девять утра начался уже дождь с грозой, и это продолжалось до трёх часов пополудни. Всё это время она кружила вокруг нас под парусом, сидела на палубе, промокшая до нитки с зонтиком в руках. Затем она где-то пристала к берегу, заказала свой экипаж, намереваясь провести ночь на какой-то незнакомой вилле. Теперь ты можешь представить, как мы с ней далеки — слава богу, её повсюду сопровождает врач...»

Где бы Елизавета ни появлялась, она неизменно обращает на себя внимание своей необычной — лёгкой пружинящей — походкой. Люди с поэтической душой, которые намереваются выразить ей своё поклонение, сравнивают её с «парящей богиней победы». Прочие же из-за её привычки быстро ходить, зовут её «железной дорогой», причём без капли сарказма, ибо для сельского населения Греции железная дорога — символ всего великолепного, грандиозного.

Визитов к себе она отнюдь не поощряет. Ведь она для того и приехала на Корфу, чтобы иметь полный покой. Когда греческий король Георг известил о намерении посетить императрицу, она просила передать ему, что в ближайшие дни на Корфу её не будет. Вскоре стало известно, что монарх собирается повторить свою попытку в ближайшую неделю, но Елизавета снова просит ответить, что и на этот раз её несколько дней не будет на острове. С тех пор о визитах короля речь больше не заходила.

Между тем из Мюнхена приходит печальное известие. Отца императрицы, которого ещё летом хватил лёгкий апоплексический удар, 10 ноября сражает новый, гораздо более сильный. Когда спустя два дня дочь узнает об этом, она готовится незамедлительно возвратиться на родину, но прежде посылает телеграмму Францу Иосифу. Император отговаривает её, стремясь избежать последствий столь печального события для сильно подорванного душевного здоровья жены. Елизавета всё равно опоздала бы, потому что уже 15 ноября в половине четвёртого утра её отец, этот необычный человек, проведший всю жизнь не с семьёй, а сам по себе, скончался. В последние годы жизни людей вокруг него становилось всё меньше, а круг друзей неизменно редел.

15 ноября после полудня Елизавета держит в руках телеграмму Франца Иосифа: «Искренне скорблю вместе с тобой по поводу кончины папы». Императрица глубоко потрясена и упрекает себя в том, что слишком мало думала об отце, когда он был жив; правда, увидеть его, пока она была в родном доме, можно было далеко не так часто.

«Свои именины, — пишет она дочери 16 ноября, — я собираюсь провести на море... Первого числа я рассчитываю быть в Мирамаре, чтобы встретить поку, чему очень рада». (Как-то раз Франц Иосиф, будучи в прекрасном расположении духа, вместе с женой и дочерью, сравнил себя и своё положение в империи с положением индюка (по-венгерски «пока») на птичьем дворе. Это сравнение так понравилось Елизавете, что закрепилось за Францем Иосифом, и с тех пор в письмах к дочери Елизавета иногда называла так императора. — Прим. автора).

В конце концов Елизавета с тяжёлым сердцем покидает свой любимый остров, утешаясь лишь предстоящей встречей с мужем, который ждёт её в Мирамаре. Елизавета рассказывает ему о своём намерении построить на Корфу виллу, и Франц Иосиф, ещё ни разу не отказавший жене в её желании, покоряется её воле. Но делает это без особой охоты, ибо возведение дома в чужой стране означает стремление жены жить вдали от него и от родины, а обрадовать императора такая перспектива никак не может.

Елизавета призывает теперь консула Варсберга и даёт ему официальное поручение развернуть строительство для неё на Корфу, возлагая на него обязанности архитектора, садовника и так далее. Обычно столь скептически настроенный, консул на этот раз доволен, но от него не укрывается сдержанность Франца Иосифа. «Это расположение императрицы, — замечает Варсберг как-то, — повредит мне в Вене». И действительно, там считают, что именно от него Елизавета позаимствовала страстную увлечённость Грецией, что именно он способствовал тому, что императрица до такой степени забыла о своей семье, о муже, о своём высоком положении, даже о своей родине. Варсберг, будучи тяжело больным человеком, не может уклониться от всех этих обязанностей.

2 декабря исполняется сорок лет с того дня, когда Франц Иосиф вступил на престол. В Мирамар он поехал не только для того, чтобы повидать жену, но и чтобы избежать поздравлений в этот день. В долгой откровенной беседе император и императрица изливают друг другу душу. С отцом приехала и Валерия, и её будущее особенно волнует Елизавету.

   — Советую тебе, — говорит она дочери, — быть с папой до конца откровенной. Я со своей стороны даю, разумеется, согласие на твою помолвку, хотя остаюсь при этом совсем одна и всё пойдёт по-другому. Самым подходящим моментом для этого события был бы канун Рождества, — замечает она в тот момент, когда в комнату вошёл Франц Иосиф.

   — Ты уже проливала слёзы, — обращается он к дочери полушутя полусерьёзно, — по поводу того неприятного сюрприза, что мама велела выжечь себе на плече голубой якорь?

   — Нет, — отвечает за Валерию Елизавета, — плакала скорее я по поводу иного сюрприза.

   — И что же это за сюрприз?

   — Она собирается сказать Францу, что он — её избранник.

   — Что это значит? — интересуется Франц Иосиф.

Валерия робко поясняет.

Елизавета смеётся, а император только кивает головой, будто бы считает всё это давно решённым делом, после чего сухо говорит:

   — Теперь нужно назначить день свадьбы.

Елизавета собирается возмутиться, что её супруг воспринял это сообщение сугубо по-деловому, но он только сделал вид, что это известие его нисколько не тронуло. Чтобы скрыть волнение, он подходит к окну и выглядывает наружу. Вскоре императорская чета возвращается в Шёнбрунн. Елизавета с Корфу привезла грека, адвоката доктора Термоянниса, с которым теперь ежедневно совершает прогулки по Шёнбруннскому парку и старательно изучает греческий язык, над чем Франц Иосиф и Валерия, не помнящая себя от счастья после получения согласия родителей на помолвку, то и дело подтрунивают, особенно в связи с тем, что грек выглядит чрезвычайно комично и совсем не напоминает придворного.

Валерия опасается открыть свою тайну Рудольфу. Кронпринц успел так разительно перемениться, стал тихим, молчаливым и робким, что, например, ландграфиня Фюрстенберг, которая не видела его длительное время, с трудом узнала юношу. Елизавета пригласила его вместе с женой на обед, назначенный на шестнадцатое число, чтобы «открыть ему тайну». Он был взволнован и настроен вполне миролюбиво, так что Валерия, можно сказать, впервые в жизни осмелилась броситься ему на шею. Это проявление любви, так долго подавляемое из чувства робости перед братом, тронуло Рудольфа, и он в ответ тоже обнимает и целует сестру с неподдельной искренностью.

   — Прошу тебя, — говорит Елизавета, — будь добр к Валерии и её мужу, когда они окажутся зависимыми от тебя.