К пятидесятилетию императрицы в Гедель приезжают и кронпринц с супругой. Однако общее настроение весьма подавленное. Герцог Карл Теодор наблюдает за кронпринцем:
— Он, несомненно, весьма значителен, — делает он вывод, — впрочем, не настолько, как он воображает. Ему не хватает сердечности. Окружение Рудольфа убило его добрые задатки и превратило его в иной раз просто неприятного, даже зловещего человека.
Заметив явное недовольство мужа в связи с её длительным отсутствием в 1887 году, Елизавета решает, несмотря на тоску по югу, остаться на родине до времени своего обычного отъезда — марта, и в угоду мужу, несмотря на мучительный ишиас, принять участие в организации празднования Масленицы как в Вене, так и в Будапеште.
23 февраля приходит известие о том, что принц Людвиг Баденский, молодой, одарённый и жизнерадостный, неожиданно скончался от воспаления лёгких. Императрица прекрасно знала его ещё по Киссингену.
— Похоже, исполняется проклятие, — говорит она, — согласно которому Баденский дом ждёт вымирание, поскольку он пришёл к власти в результате преступления в отношении Каспара Гаузера[63]. Мы — ничтожества в деснице Господней! Иегова — величайший философ, мы не в силах осмыслить его волю, но обязаны повиноваться ему.
В марте императрица отправляется в своё обычное весеннее путешествие. Она снова едет в Англию, хотя о конной охоте уже не помышляет. В этот раз поездка предпринимается для расширения кругозора эрцгерцогини Валерии.
Прибыв в Лондон, Елизавета останавливается в отеле Клеридж и с самого первого дня начинает вместе со своей дочерью буквально бегать по всем музеям города и знакомиться с его достопримечательностями. Причём и на этот раз она не забывает посетить знаменитый музей восковых фигур мадам Тюссо. Обе женщины в испуге останавливаются перед приводящими в дрожь восковыми копиями Франца Иосифа и Елизаветы. У них чешутся руки разрушить эти возмутительные пародии на императорскую чету Австрии.
После возвращения в Мюнхен Елизавета навещает графиню Ирену Паумгартен, обладающую спиритическими наклонностями. Известие об этом доходит до дипломатических кругов. Прусский посланник в Мюнхене сообщает об этом Бисмарку, так как считает, что вера Елизаветы посланиям из мира духов, которые передаёт ей графиня в качестве так называемого «пишущего медиума», могла бы при определённых обстоятельствах иметь большое значение. Однако дипломат переоценивает эти вещи. Елизавета и впрямь частенько навещает подругу детства, но подтрунивает над её утверждениями, будто бы она обладает способностью писать помимо своего желания под диктовку духов. Елизавете, правда, не вполне ясно, что это: чистая мистификация или за этим что-то скрывается. Но она по крайней мере видит, что графиня действует из лучших побуждений и никогда не преследует своих личных целей. Нередко она сомневается, потом начинает верить в увиденное, чтобы тут же опять поднять его на смех. Из Мюнхена Елизавета возвращается в Лайнц на виллу Гермес, где её встречают муж и сын: Франц Иосиф — с искренней радостью, кронпринц Рудольф — холодно и сдержанно. Елизавета ужасно расстроена.
— И это называется вернуться домой, — горько сетует она. — Дома ощущаешь себя только там, где природа прекрасна, а люди веселы.
Рудольф внушает императрице тревогу, а будущее, которое он олицетворяет, страшит её, особенно когда она думает о дочери.
13 мая с большой пышностью открывают памятник Марии Терезии. Во время затянувшихся торжеств Елизавета решает побеседовать с Рудольфом и о его отношении к предстоящей помолвке Валерии.
— Никогда не поступай дурно с Валерией, — внушает она сыну, — это обернётся несчастьем для тебя самого.
Елизавете известно, что всё мистическое действует на податливую, склонную к суеверию душу сына, и она решает затронуть эту его слабую струнку.
— Я родилась в сорочке, я нахожусь в контакте с иным миром и могу приносить счастье или несчастье, — внушает она ему, — поэтому помни о 13 мае.
— Я никогда не причиню зла Валерии, мама.
Елизавета вглядывается в лицо сына и не может не заметить его беспокойного взгляда, тёмных кругов под глазами и бледность.
— Ты болен?
— Нет, только чрезмерно устал и изнервничался...
Этот диалог происходит во время придворного обеда, пока прочие гости обсуждают беспорядки, которые произошли днём раньше. Перед ещё закрытым от зрителей памятником Марии Терезии устроили шествие «прогерманцы», как окрестили их при дворе, которые пели «Стражу на Рейне» и были разогнаны лишь с помощью полиции.
Июнь Елизавета проводит в тесном общении с дочерью. На пикнике они ударяются в философию. Елизавета больше верит богу мести, а Валерия — богу любви. Императрица так плохо думает о людях, что Валерии иногда становится не по себе.
В конце июля, после многодневного пребывания в Гаштайне, Елизавета перебирается в Ишль, куда приезжает и Франц Иосиф. Актриса Шратт тоже проводит там лето; она теперь часто приезжает на императорскую виллу и прогуливается с августейшей парой. Как-то, а точнее, 4 августа, там появляется и Валерия. Она находит эту даму простой и приятной, но испытывает чувство досады, поскольку люди судачат обо всём этом. Валерии жаль, что Елизавета поощряет это знакомство.
15 августа в Ишль прибывает король Португалии с кронпринцем. Якобы на смотрины. Вероятно, им неизвестно, что Валерия уже решила свою судьбу, и Елизавете забавно слушать, как кронпринц расспрашивает Валерию о её стихах и рассказывает, что он вместе с отцом переводит Шекспира.
После отъезда посторонних Елизавета неожиданно заявляет:
— Я еду на озеро Лангбатзее, проведу там несколько дней. С собой никого не беру, потому что не желаю ни с кем разговаривать.
Придворная дама Шарлотта Майлат не на шутку обеспокоена:
— Хоть бы она вернулась по крайней мере довольной и успокоившейся, — сетует она в письме Иде фон Ференци. — Дай ей, Господи, хоть в чём-то обрести душевный покой, однако, я думаю, что ни Гейне, ни Байрон не в состоянии даровать ей его. Поистине печально...
По возвращении Елизавета с Валерией отправляются в Байрейт на Вагнеровский фестиваль. Обычно далёкая от музыки, императрица потрясена «Персифалем». В антракте она просит пригласить к себе в ложу фрау Козиму Вагнер. В ложе императрицы появляется благородная, необычайно привлекательная дама с явными следами былой красоты, удивительно умиротворённая. Она уверяет, что без Людвига II эти звуки, которые представляются ей вершиной всех желаний, по крайней мере, на этом свете, никогда бы не были созданы. О муже и своём отце Листе она говорит со слезами на глазах.
— Я живу одиноко, только со своими детьми. Живу прошлым. Моё единственное счастье — музыка.
— Вы совершенно правы, — отвечает Елизавета, — я тоже никогда не хожу в театр, где меня осматривают со всех сторон, и вообще не люблю быть на людях.
— Как я вас понимаю, — подхватывает фрау Козима, — я всегда понимала и короля Людвига, ибо на людей нашло нечто настолько странное, нечто грубое, что даже трудно определить. Поэтому почти никто из тех, кто обладает возвышенными чувствами и стремлениями, не в силах жить среди них.
Елизавета в таком восторге от спектакля, что изъявляет желание взглянуть на капельмейстера Мотла и исполнителей главных партий Парсифаля и Амортас — ван Дийка и Райхман. Их прозаическая внешность несколько разрушает её иллюзии.
— Я готова слушать всё это снова, прямо сейчас, — восхищается Елизавета, — на что Райхман отвечает:
— А я готова играть немедленно.
Из Байрейта императрица отправляется в Кройт, чтобы отметить 29 августа восьмидесятилетие своей матери, затем снова в Ишль. Однако в мыслях она снова далеко отсюда, в Гастури на Корфу. «Любовь моя, — печально отвечает Франц Иосиф, — твой отъезд так далеко на юг и долгое отсутствие расстраивают меня, особенно после нашей последней встречи, к сожалению, такой непродолжительной и несколько суетливой, но вместе с тем довольно приятной и милой. Ты была очаровательна как никогда, за что я ещё раз сердечно благодарю тебя... Вспоминай иногда о бесконечно любящем тебя грустном и одиноком малыше».
