Когда Вильгельм I, удивительно бодрый для своих восьмидесяти семи лет, будучи проездом, посетил 6 августа императорскую чету в Ишле, он поинтересовался у Валерии, оставшись на мгновение с ней вдвоём, сопровождает ли она свою маму в её «форсированных маршах». Чем старше делается Валерия, тем теплее её отношения с Елизаветой. Она сама видит, что очень похожа на мать, и они прекрасно понимают друг друга. «Однако, — записывает Валерия в своём дневнике, — нас разделяет столько непреодолимых барьеров, которых не существовало бы, не будь у нас одинакового твёрдого характера, сходных смелых безапелляционных суждений, одной и той же мечтательной восторженности, которая обусловлена столь несхожими причинами».

Вскоре приезжают погостить Гизела с Леопольдом, и Франца Иосифа постоянно раздражает, когда он видит, что при каждом удобном случае Елизавета отдаёт предпочтение Валерии перед старшей дочерью.

Осень опять застаёт Елизавету в Геделе и Офене. 11 ноября туда пребывает с визитом королева Кармен Сильва[59]. Она небольшого роста, по-юношески подвижная, несмотря на свои сорок лет, с приветливым, свежим и очень румяным лицом. Она прекрасно ладит с Елизаветой и также убеждает императрицу заняться поэзией, ибо во многих житейских ситуациях это прекрасная отдушина. Валерия с интересом наблюдает за Кармен Сильвой: раздражает её только то, что Андраши сопровождает королеву и за столом садится рядом с ней. Дочь императора ненавидит этого человека и полагает, что и он питает к ней, по крайней мере, такую же ненависть...

В последнее время императорскую семью нередко можно видеть в Бургтеатре. Елизавета, правда, бывает там реже, только когда играет Левинский, которого она временами вызывает и в замок для чтения лекций.

Франц Иосиф, наоборот, появляется в театре часто. С ноября 1883 года в Бургтеатре выступает новая актриса по имени Катарина Шратт, которая играет Лорле в «Деревне и городе». Императору она очень нравится, особенно в роли Элен в комедии «Руки фей». Он видит в ней истинное дитя Вены. Простую, скромную и естественную, бесконечно далёкую от всевозможных скучных церемоний, которые постоянно его окружают. Император усматривает в ней нечто общее с женой; правда, она не так сложена и не так необычна, как Елизавета, а главное, она никогда не выглядит несчастной, охваченной мировой скорбью. Лично он с ней ещё не знаком, но такой она, по крайней мере, кажется со сцены.

Кронпринцу эта актриса нравится меньше. У него совершенно иной вкус. Сейчас его одолевают свободолюбивые, идеалистические мысли. В своё время такой период переживала и Елизавета. Теперь у неё это прошло. Императрица всё больше отдаляется от сына ещё и потому, что у неё нет настоящего контакта с кронпринцессой Стефанией. И, как это обычно бывает, если два человека не подходят друг другу, они избегают встречаться, чтобы не дать повода к столкновениям. Это объясняет более редкое общение Елизаветы с сыном. Он, хотя не был слишком щепетильным в отношении супружеской верности и, напротив, вёл довольно разгульную жизнь, которую, правда, тщательно скрывал от своих родителей и собственного окружения, тем не менее привязан к своей жене, пишет ей самые нежные письма и всякий раз возвращается домой к ней и дочери.

В январе 1885 года Елизавета храбро участвует в устройстве традиционных придворных и общественных балов в первую очередь в Будапеште, после чего ощущает такую усталость, что уже 19 января на несколько дней отправляется отдохнуть к морю, в Мирамар. В марте она вынуждена повторить курс лечения у доктора Мецгера и едет в Голландию в сопровождении всего одной придворной дамы. Помня о своём разговоре с маленькой Валерией, под влиянием творчества Гейне и поэзии моря императрица снова, спустя тридцать один год, обращается к сочинительству. Главные темы её стихов — море и образ героического Ахилла. Первое стихотворение рождено воспоминанием о его статуе в парке Мирамара.

Елизавета обдумывает всю свою прежнюю жизнь и вызывает в памяти все радостные и печальные её страницы. Так рождается своего рода автобиографическое стихотворение под названием «Бабочка», описывающее жизнь императрицы с ранней юности вплоть до бегства на Мадейру, и на этом обрывается. В нём она сравнивает себя с бабочкой, которая расправляет крылышки, наслаждается прекрасной жизнью и считает землю раем.

Курс лечения близится к концу. Теперь она принимает решение возвращаться на родину через Гейдельберг и Фельдавинг. Елизавета самокритично оценивает стихи, написанные за последний месяц. Прекрасно понимая, что её стихи — не шедевры, она выбрасывает большую их часть в море во время лодочной прогулки. Из Гейдельберга она вместе с Валерией собирается в Швейцарию взглянуть на руины Габсбурга. Однако посланный по дипломатическим каналам запрос в Берн убеждает, что швейцарское правительство неодобрительно относится к визиту императрицы Австрии в это бывшее владение Габсбургского дома. Тогда было слишком много разговоров о том, будто бы Франц Иосиф намеревается приобрести его, а этого федеральный совет Швейцарской Конфедерации не желал.

Конец мая Елизавета проводит в Фельдавинге, где у неё появляется свободное время для чтения. «Илиаду» она выучила почти наизусть. Известия о фантастических находках в раскопках Шлимана в Тиринсе приковали к себе всеобщее внимание, и императрице безумно хочется собственными глазами увидеть место, где разворачивались события, описанные в поэме. Она с головой уходит в мир идей Гомера. «Тело моё ещё здесь, — пишет она 10 июня 1885 года, — а сердце моё уже в Трое. Если бы мне удалось попасть туда!»

20 июня Елизавета с обеими дочерьми, Гизелой и Валерией, посещает королевский замок на Острове роз. Она в благосклонном настроении, прощается со своей молодостью и делается почти сентиментальной. На память ей приходит и то приключение на бале-маскараде в 1874 году. Елизавета больше никогда не видела того молодого человека, только время от времени встречала в газетах его имя и с тех пор, как в 1876 году её придворные дамы безуспешно пытались заполучить назад письма императрицы к Фрицу Пахеру, она не встречала его и не писала ему. Теперь Елизавета пишет стихотворение, которое она называет песнью жёлтого домино и охотно отправила бы ему. После столь долгого перерыва Елизавета пишет Фриц Пахеру послание, подписывая его, как и прежде, Габриела, прося сообщить ей свой точный адрес и прислать свою фотографию. Письмо повергает адресата в небывалое изумление и волнение. Он опасается стать жертвой розыгрыша и, стараясь проявлять осторожность, не посылает своей фотографии, но адрес сообщает и пишет в ответ следующее:

«Вена, 9 июня 1885 года

Дорогое жёлтое домино!

Не знаю, что ошарашило бы меня больше, чем эта весточка от тебя.

Сказать, что я ахнул от изумления, значит, не сказать ровным счётом ничего. Что произошло за минувшие одиннадцать лет? Ты ещё, пожалуй, блистаешь прежней гордой красотой, а я сделался лысым, добропорядочным, но счастливым супругом, имею жену, похожую на тебя и ростом и фигурой, и очаровательную маленькую дочь.

Если ты сочтёшь это уместным, ты могла бы по истечении этих долгих одиннадцати лет безбоязненно снять своё домино и внести ясность в таинственное приключение, которое заинтриговало меня больше всех остальных, какие мне довелось пережить...»

Фриц Пахер, получив 14 октября письмо, в котором его спрашивают, не отважился ли он сфотографировать свою «отцовскую лысину», поскольку на него охотно взглянули бы в качестве любящего супруга, — письмо совершенно невинное, не дающее никаких оснований подозревать, что писавшая испытывает к нему какое-то недоверие, — истолковывает послание неправильно. Пахер в самом деле считает, что над ним подтрунивают, сердится и сочиняет следующий ответ:

«Вена, 22 октября 1885 года

...Жаль, что по прошествии одиннадцати лет ты всё ещё находишь необходимым играть со мной в прятки. Снятие маски после столь длительного периода времени явилось бы немалой радостью и славным завершением масленичного вторника 1874 года, ибо после такого долгого времени анонимная переписка теряет свою прелесть.