Елизавета находится рядом с мужем и молча терпит все эти церемонии и торжества. Повсюду, где бы они ни появлялись, её встречают ликованием, но она не испытывает от этого радости. Её день расписан, как в монастыре; для себя у неё нет ни минуты, за ней следят и ею руководят. Возле неё неотлучно эрцгерцогиня София с постоянными придирками: «Ты должна лучше держать себя, приветствовать более любезно, ты не обратила внимания на эту даму и была слишком любезна с тем господином».

Ведь в конце концов она женщина и императрица, пусть даже совсем недавно и была рядовой принцессой, пусть незначительной, но зато более свободной и независимой.

На пятницу, двадцать восьмого числа, были намечены сменяющие друг друга депутации и приёмы, но Елизавета бастует. Она устала, изнервничалась и жаждет покоя. Эрцгерцогиня София находит это неприличным, но Франц Иосиф относится с пониманием, признает правоту своей молодой жены, откладывает приёмы и вместо них в полдень везёт Елизавету в Пратер, собственноручно управляя лошадью. Весть об этом распространяется с быстротой молнии, и вся Вена устремляется к главной аллее парка. Чтобы хотя бы полчаса спокойно насладиться со своей очаровательной супругой свежим воздухом, императору приходится сделать большой крюк и как можно скорее покинуть эту аллею.

Обычно Елизавета испытывает отвращение к разного рода празднествам, но один из них — народный праздник 29 апреля — приносит ей радость. Ибо то, что демонстрирует там цирковой наездник Ренц, напоминает ей о её милой родине, об отце с его страстью к цирку в Мюнхене. Ренц тоже старается вовсю. Его персонал, облачённый в средневековые костюмы, скачет на лошадях через Пратер. В его группе шестьдесят лошадей — прекрасных животных всех мастей. Господин Ренц демонстрирует, сидя на прекрасном арабском скакуне белой масти, высшую школу верховой езды. Обычно Елизавета едва могла дождаться окончания празднества, но на этот раз её было не оторвать, и когда император вопреки её воле увёл её, сказала: «Прекрасно, прекрасно. Я должна познакомиться с этим человеком».

Елизавета — настоящий ребёнок, трогательно милый. Она очень молода, может быть, даже слишком молода для жарких, бурных любовных домогательств своего супруга. Больше всего её ранит то, что наутро после того, как она целиком принадлежала мужу, ей по желанию эрцгерцогини Софии, как и в любой другой день, надлежит появиться за совместным семейным завтраком. Елизавета противится, ей кажется, что она не вынесет этой муки, но Франц Иосиф настолько привык слушаться свою мать, что он даже против этого ещё не решается возражать. Он опасается, что в случае отказа между матерью и невесткой может разыграться неприятная сцена, просит Елизавету прийти, и она покоряется. Однако её это ужасает, вся в слезах и нервном возбуждении она возвращается в свои покои, в то время как эрцгерцогиня София не упускает возможности расспросить сына обо всём без исключения.

Вообще муж Елизаветы целыми днями занят, видит она его мало, а те, кто её окружает, преданы её свекрови. Ей не разрешили захватить с собой из родных мест никого, дома этому препятствовали, и теперь, когда возле неё нет мужа, маленькая императрица чувствует себя одинокой, покинутой, беспомощной перед той тайной силой, которую олицетворяет её свекровь и которая целиком проявилась уже в первые дни её замужества. Ибо тотчас выяснилось то, что в конечном счёте не может не привести к противоборству между ними.

Эрцгерцогиня София, будучи сильной личностью, привыкла подавлять индивидуальность окружающих её людей. Елизавете хотя и было всего шестнадцать лет, но она обладала силой воли и безграничным, сформировавшимся на родине и унаследованным от отца стремлением к свободе, и вот теперь не могла сделать ни шагу, чтобы об этом не стало известно свекрови, должна и в уединённом Лаксенбурге с утра до вечера быть безупречно одетой, при всех украшениях, потому что её может кто-то увидеть. Ей не разрешается делать то или другое, потому что это запрещено этикетом и не к лицу императрице. Разумеется, София желает ей добра — это не подлежит сомнению — она дальновидна, она прирождённый политик, а это как раз то, что менее всего присуще молодой императрице. Елизавета чувствует себя буквально заточенной в Лаксенбурге. Император целый день занят в Хофбурге, а ей так неуютно в этом холодном, чужом мире. Опасения никогда не покидали её, однако она представляла себе всё совсем, совсем иначе. Ей недостаёт родины, не хватает братьев и сестёр. С тоской вспоминает беззаботную жизнь в Поссенхофене, которая была такой простой и естественной, а теперь всё существование представляет собой непрерывную череду малопонятных церемоний. Супруг, правда, всегда добр к ней, мил и очарователен, но если появляется его мать, он пасует, да к тому же он бывает рядом так редко.

Елизавета находит утешение в своих животных, часть которых она привезла с собой из Посси. Она готова часами просиживать возле клеток со своими попугаями. В стихотворении, которое она озаглавливает «Пойманная птица», она сравнивает свою прежнюю жизнь, когда она «порхала над полями и лесами», с теперешней в Лаксенбурге.

Постоянные булавочные уколы эрцгерцогини Софии только усиливают неприязненные чувства у молодой императрицы, которая совершенно потрясена огромными переменами в её жизни. Ей трудно понять, как это кто-то пытается пренебрежительно, высокомерно и придирчиво воспитывать другого. Если мать и упрекала её за что-нибудь — а это случалось довольно редко, — то делала в самой что ни на есть дружелюбной и благодушной манере. Эрцгерцогиня была, напротив, более чёрствой натурой. Она считала своим долгом сделать из девицы, в которую влюбился её сын, настоящую императрицу. Какими бы благими ни были её намерения, действовала она слишком бесцеремонно, Елизавета же была чувствительна, словно мимоза. Милой, даже нежной она способна стать, заметив, что тот или иной человек её действительно любит и ценит, а если кто-нибудь хоть однажды обойдётся с ней чуть менее приветливо или любезно, он становится её врагом, и впоследствии, что бы такой человек ни делал или ни говорил, она всегда будет относиться к нему недоверчиво и недоброжелательно. Подобная щепетильность Елизаветы объясняется её гордостью: «Императрица, первая женщина страны, — я и никто другой». Тем болезненнее ощущает она связывавшие её путы, и порой доводит себя до отчаяния, которого в действительности не существует, однако ей кажется, будто она и впрямь испытывает его. Оттого-то две недели — 8 мая 1854 года — после свадьбы и рождается тревожное стихотворение, которое своим появлением обязано мрачному мимолётному настроению Елизаветы, но тем не менее показывает, что характер у этой девушки, ставшей императрицей, непростой, незаурядный, что она склонна к излиянию чувств, способных серьёзно испортить её отношения с окружающими.