— Сделал предложение? — уточнила Анастасия Михайловна.

— Нет, до этого еще не дошло, ведь он так мало с нами знаком. И потом, он видит твою неприязнь к нему. Но я прошу тебя, не будь суровой к Киприану, потому что… потому что он мне нравится. Разве я в этом виновата? — Полина быстро взглянула на бабушку и тут же опустила глаза.

— Девочка моя, так ты влюбилась? — Анастасия Михайловна ласково провела рукой по слегка растрепавшимся на ветру волосам девушки. — Да… рано или поздно это должно было случиться. Жаль, что предмет твоей первой любви не столь удачен, как мне бы хотелось.

— Бабушка, я уверена, что со временем твое предубеждение против Киприана развеется! — воскликнула Полина, целуя бабушкины руки. — Ты ведь всегда говорила, что мои друзья — это и твои друзья, что тот, кто нравится мне, будет мил и тебе. Разве не так?

— Да, внучка, ради тебя я готова благосклонно относиться к Худоярскому, если, конечно, он окажется порядочным человеком.

— Так, может быть, отложим отъезд, чтобы ты смогла лучше узнать Киприана? — спросила Полина, с надеждой заглядывая в глаза Анастасии Михайловне.

— Нет. Поленька, отъезд мы не отложим, это решено. Завтра на рассвете — в дорогу.

— Бабушка, ты, наверное, надеешься, что наши чувства несерьезны и развеются за время разлуки? Но Киприан взял с меня обещание, что я буду думать о нем все это время, и сам поклялся думать обо мне.

— Ну что ж, если вы с ним действительно любите друг друга, то ваше чувство в разлуке только окрепнет. Разве ты против такого испытания?

— Не знаю… Иногда мне кажется, что какие-нибудь сплетники или клеветники могут нам помешать…

— Кто помешает? Ведь о ваших чувствах пока никто не знает, кроме меня, разве не так?

— Да. Вот только…

— Что? Договаривай.

— Вчера нас случайно увидела в роще Василиса.

— Надеюсь, при ней вы не целовались, не обнимались?

— Нет.

— Тогда не страшно. Случайная встреча с соседским помещиком тебя не скомпрометирует.

Немного смущенная Полина отвернулась от бабушки и, окинув взглядом дорогу, увидела на ней знакомую тучную фигуру худояровской знахарки.

— А вот и Василиса, легка на помине, — пробормотала девушка, кивая в ее сторону. — Похоже, она идет к нам.

— Пойдем и мы к ней навстречу. — Анастасия Михайловна встала со скамьи. — Может, она к нам с каким-нибудь известием? Заодно и попрощаемся перед дорогой.

— Киприан сказал, что Василиса и сама скоро уезжает в Москву, к брату.

Приблизившись к дамам, лекарка поклонилась с почтительным приветствием и сказала:

— А я вот иду с вами попрощаться. Уезжаю послезавтра из Худояровки.

— Хорошо, что ты сегодня пришла, а то бы завтра нас не застала в Лучистом, — заметила Анастасия Михайловна. — Мы с утра уезжаем в гости к моему старшему сыну. А ты из Худояровки надолго?

— Я насовсем. Брат мой Егор Лукич Чашкин сильно хворает. А он ведь вдовец, ухаживать за ним некому, и дом его в Москве некому в порядке содержать, так что я там буду за хозяйку.

— А в Худояровке тебе не хочется остаться? — спросила Томская. — Или, может, новый барин обижает?

— Нет, не обижает, но без Якова Валерьяныча Худояровка осиротела, — вздохнула Василиса. — Молодой барин — человек чужой, и поместье ему не очень нужно, он продаст его, скорей всего. И что мне тогда делать? А в Москве, у брата, я буду полная хозяйка. Да и Николаша, его сынок, мне как родной. Я хоть и повитуха и много младенцев приняла, а своих детей Бог не послал. Так что ближе Николушки у меня никого нет.

— А твой племянник тоже в Москве живет?

— Постоянно — нет, но в отпуск приезжает. Он ведь служит в полку. Многие нонче на военной-то службе. А что, барыня, правду говорят, будто война скоро?

— Ну, мы же все время с кем-нибудь воюем. Однако большой войны пока не предвидится, наш государь с французом собрался мирный договор подписывать.

— Значит, Бог даст, до Москвы война-то не докатится. — Василиса перекрестилась. — А я вам, барыня, и вам, барышня, желаю всяческого благополучия. Люди вы хорошие, пусть вас Господь от худых людей убережет. А если будет вам какая надобность в моем лечении, то можете меня найти в Москве, тут адресок записан.

Василиса вытащила из-за пазухи листок бумаги и протянула его Полине. Девушка взяла записку с адресом, немного удивившись, что жест и взгляд Василисы был обращен к ней, а не к бабушке. Снова, как и вчера, у нее мелькнула мысль, будто Худояровская знахарка хочет ей что-то сказать, но не решается.

Расставшись с Василисой, бабушка и внучка направились к дому. После недолгого молчания Анастасия Михайловна сказала:

— Странно, что Василиса вдруг решила с нами попрощаться. Кажется, между нашими поместьями не было особой дружбы. Да и виделись мы с ней только изредка, в церкви. Не думаю, что Василиса со всеми соседями пошла прощаться. С чего бы это она прониклась именно к нам такой симпатией? Может, после того, как подлечила твою ногу?

Встретив вопросительный взгляд бабушки, Полина только пожала плечами. Ей и самой любопытно было узнать, чем вызвано такое странное и неожиданное внимание Василисы. Спрятав записку с адресом в кошельке у пояса, девушка решила при случае навестить лекарку в Москве и вызвать ее на откровенный разговор.

Егор Лукич Чашкин стоял у окна, выходящего во двор, и рассеянно наблюдал, как сестра его Василиса Лукинична дает указания служанке Федосье — высокой крепкой бабе лет пятидесяти.

Дом бывшего полкового лекаря Чашкина скромно смотрел на улицу тремя полуприкрытыми окнами. Длинная же часть дома с крыльцом выходила во двор, усаженный яблонями и кустами смородины. С тыльной стороны небольшой чашкинский двор примыкал к обширному двору купца Щетинина, дом которого выходил на соседнюю улицу.

Отойдя от окна, Чашкин медленно опустился на стул и ощутил знакомую тяжесть в груди, мешавшую глубоко вздохнуть.

В последнее время Егор Лукич чувствовал себя нездоровым: кашель, слабость и боль при дыхании не давали ему покоя, и помочь себе старый солдат, привыкший лишь лечить раны, ничем не мог.

В комнату вошла Василиса и, увидев, что брат сидит, понурив голову, и держится за грудь, всплеснула руками:

— Плохо тебе, Егорушка? Может, обед мой пришелся не по нутру?

— Да что ты, сестрица, кушанья у тебя получаются отменные. — Чашкин слабо улыбнулся. — С тех пор как померла моя Глафира Никитична, никто так вкусно меня не кормил. Из Федосьи-то никудышная повариха. Да и убирает она не тщательно. Но я ее держу, не выгоняю, потому что куда ж ей деться: баба немолодая, одинокая, да еще и дурноватая, соображает плохо. Пропадет ведь. Да и Глафире моей она приходилась родней.

— Ничего, братец, я Федосью приучу хозяйствовать. Она баба здоровая, работать сможет. А мне, если начну больных и рожениц принимать, нужна будет помощница, чтобы дом содержала в чистоте и белье стирала. Я уже сейчас дала ей поручение: вот пойдет на рынок, так пусть всем рассказывает, что приехала к Егору Лукичу сестра, которая и роды может принимать, и женские болезни лечить. Как начнут ко мне люди идти, так и жизнь у нас наладится. Будет лишняя копейка и для Николушки, и на твое лечение.

— Ты, Василиса, себя побереги, работой не перегружайся. — Егор Лукич помолчал и тихо добавил: — А деньги, даст Бог, у нас и так будут. И немалые.

— Что ты говоришь? — Василиса Лукинична уселась на скамейку возле стола и удивленно посмотрела на брата. — Откуда у нас деньги, да еще и немалые?

— А, знаешь ли… Матвей Кузьмич, благодетель мой, большое наследство мне оставил.

Матвей Кузьмич Гридин был тот самый помещик, в имении которого долгое время прожил Егор Лукич. Когда-то Чашкин служил лекарем в полку, где командовал Гридин, вместе они бывали в турецких походах, и не раз Егор Лукич лечил Гридина после ранений. Уйдя в отставку и поселившись в родовом поместье, Гридин и своего верного лекаря туда позвал, предложив ему хорошее жалованье. Егор Лукич к тому времени уже овдовел, а потому согласился и был принят в доме Гридиных почти как член семьи. А Николушку, сына Егора Лукича, отставной командир устроил на учебу в кадетский корпус.