Давно ходили слухи, что гетман собирается отделить суд от войсковой управы и учредить для решения гражданских дел земские и подкоморные суды. Остапа Борисовича прочили на должность земского судьи от Глухова, потому и называли его многие заранее судьей, хоть он был пока только заседателем в сотенном суде.

— Пан судья, зачем вы утруждались приходить к нам? — захлопотал Шалыгин с показным почтением. — Мы бы сами пришли к вам в присутствие и доложили о злодействе, виновник которого известен, увы, только Богу.

Иван Леонтьевич, когда хотел, умел изъясняться складно и велеречиво. Боровичи ему вторили, обращаясь к важному чиновнику с еще большим почтением. Но Остап Борисович отличался тугодумием и не сразу понял, что к чему, да еще и стремился расспрашивать не всех, а одну только Настю. Предоставив Шалыгину и другим вести разговор с полицейским приставом, Новохатько отвел Настю в сторону, и она с досадой вынуждена была ему подчиниться. Разговаривая с назойливым поклонником возле беседки, девушка вдруг услышала со стороны ворот до странности знакомый голос:

— Ванька! Шалыга! Ну наконец-то я тебя нашел! Так ты теперь при гетмане, как был Мольер при Людовике XIV?

Настя повернула голову и увидела, что Шалыгин с распростертыми объятиями бежит навстречу тому самому подозрительному охотнику и радостно восклицает:

— Неужели это Денис Томский собственной персоной?

Настя, стоявшая поодаль от ворот, да еще в тени беседки, не была сразу замечена незнакомцем и успела шепнуть собеседнику:

— Глядите, Остап Борисович, это тот самый человек, охотник из леса.

— Он? Так это ж племянник помещицы Томской! Он вчера прибыл из Киева, заходил в городскую управу, я его видел. Так это его вы приняли за разбойника? Ой, не могу!.. — И Новохатько разразился оглушительным хохотом.

Настя от досады готова была разорвать влюбленного чиновника, потому что его нелепый смех тут же привлек внимание давешнего незнакомца, который, едва оглянувшись, сразу заметил Настю и, сделав в ее сторону один шаг, с усмешкой спросил у Шалыгина:

— Наверное, эта смуглянка исполняет в вашем театре роли злодеек? В лесу я ее принял сперва за нимфу, а потом — за фурию.

— Она о тебе тоже нелестно отозвалась, — заметил Шалыгин, уже сообразивший, что именно его приятель и был предметом Настиных подозрений. — И чуть не послала по твоему следу служителей Фемиды.

— Да? — «Охотник» обвел взглядом собравшихся во дворе людей и снова обратился к Шалыгину: — А что у вас тут стряслось? Кажется, я не вовремя?

— Сейчас расскажу, — вздохнул Иван Леонтьевич и, взяв приятеля под руку, почти на ходу отрекомендовал его окружающим: — Мой давний знакомец — дворянин Денис Андреевич Томский, ученый, путешественник, охотник и знаток изящных искусств.

Шалыгин увел Томского по аллее в глубину сада, а Насте пришлось терпеть докучные расспросы и еще более докучные любезности Остапа Борисовича. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу и почти не слушала собеседника. В ее голове вертелась неожиданная новость о том, что подозрительный незнакомец, оказывается, — племянник молодой и хорошенькой вдовушки Веры Томской.

Про Томскую говорили, что мужу нее был пожилым, намного старше ее, что после его смерти она почти не жила в своем глуховском поместье. Три дня назад Настя познакомилась с ней на «ассамблее», которую Новохатько вздумал устроить в своем доме. Там кто-то спросил Томскую, отчего она так редко украшает своим присутствием здешние места, и вдовушка кокетливо рассмеялась: «Знаете, когда привыкнешь к петербургской жизни, провинция немного скучна. Я потому в этот раз тут задержалась, что жду гостя. Должен приехать племянник моего покойного мужа. Он изучает древности, сейчас находится в Киеве, а потом обещает погостить у меня в имении. Посмотрит Глухов и окрестности». Одна бойкая девушка поинтересовалась: «А ваш племянник молод ли, хорош?», на что Вера с тонкой улыбкой ответила: «Не зарьтесь на него, красавицы, он мой жених». Старухи стали перешептываться: «Как же так, ведь нельзя, это грех, он же родич ее мужу». Но родство у Веры с «племянником» было не кровное, а потому вдовушка могла не бояться осуждения.

По обрывкам разговоров Настя даже узнала историю семьи Томских. Два брата — Андрей и Лев — при Анне Иоанновне были отправлены в ссылку за то, что участвовали в знаменитом «деле Волынского». Затем, после воцарения Елизаветы Петровны, когда многие опальные стали возвращаться из ссылок и восстанавливаться в прежнем значении, братьям Томским были пожалованы чины и земли. Старший, Андрей, вскоре умер, оставив жену и сына. Лев, не имевший семьи, женился на бедной уездной дворяночке Вере, пленившей его своей молодостью и красотой. Одно из новопожалованных имений Льва было на северо-восток от Глухова, и он иногда здесь бывал, неизменно привозя с собой молодую жену. Говорили, покойник отличался ревнивым нравом и ни на минуту не оставлял Веру одну. И, глядя на кокетливую красавицу, никто не удивлялся его ревности.

Все эти разрозненные сведения разом всплыли в Настиной памяти, и девушка слегка поморщилась, представив надменный взгляд и голос «столичной львицы». Вероятно, «жених» ей под стать. Вместе с тем Настю разбирало любопытство, хотелось послушать, о чем говорят Шалыгин и Томский. И при первой возможности, как только судейский чиновник отвлек Новохатько, она скользнула в сторону и, скрывшись за деревьями, пошла по аллее, вблизи которой могли находиться собеседники. Вскоре она услышала их голоса, приглушенные расстоянием и шелестом листвы. Они сидели на скамье, увитой шатром из дикого винограда. Настя приблизилась к ним сзади и, спрятавшись за широкий куст сирени, прислушалась.

Говорил Шалыгин:

— Вот такое у нас тут страшное происшествие. — Он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, давай немного отвлечемся от мрачных дум. Значит, ты решил идти по стопам Василия Никитича Татищева?[3] Что ж, Клио — муза хорошая и к Мельпомене очень близкая. А какие новости у петербургских театралов?

— В Петергофе представляли «Гамлета» Сумарокова[4].

— Да ну? Это уж, кажется, третья постановка, — с оттенком зависти заметил Шалыгин. — А ведь знаешь, Денис, если по совести, так Александр Петрович трагедию Шекспирову уж слишком вольно переделал. А все потому, что не в подлиннике ее читал, а по французскому пересказу Лапласа.

— Да он и сам этого не скрывает, — заметил Томский, и в голосе его слышалась снисходительная усмешка человека, понимающего ревность одного творца к другому. — Александр Петрович так и говорит: «Гамлет мой, кроме монолога и окончания третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекспирову трагедию едва-едва походит». Это вот ты, Иван, по-английски свободно читаешь, так мог бы и Шекспира перевести.

— А я уже сделал попытку, — понижая голос, сообщил поклонник музы театра. — Только мне к приезду гетмана заказана не трагедия, а комедия. И знаешь, какое дело я задумал? Покажу наряду с французской одноактной пьеской сцены из Шекспировой комедии.

— Смелое новшество, — одобрил собеседник. — Какую же комедию ты выбрал?

— «Укрощение строптивой». Пьеса забавная, и в ней есть остроумные диалоги.

— И кто же у вас будет играть «the shrew»?[5] Не эта ли черноглазая фурия?

— Я еще колеблюсь между нею и Гликерией Борович. Но Гликерия у нас поет в «Служанке-госпоже»[6], она училась пению. Гак что, может быть, роль в комедии поручу все-таки Анастасии…

— Да у вас, гляжу, солидный репертуар! — рассмеялся Томский. — Ты здесь — как Александр Петрович в Петербурге. И вот ведь совпадение: Сумароков служит старшему Разумовскому[7], а ты — младшему.

— Увы, я не столько Кириллу Григорьевичу служу, сколько Теплову, — вздохнул Шалыгин. — Он в отсутствие гетмана всем тут распоряжается и в гневе бывает очень лют. А грубость его известна. Даже дамы на него жалуются. Вот недавно помещица Авдотья Журавка говорила, что он отнял у нее место в карете и она осталась на улице стоять под дождем. Признаюсь, я со страхом жду его приезда из Киева.