«В случае, – задумчиво проговорил Симпсон, – если нам наконец улыбнется удача, до завтра. В противном же случае – до тех пор пока мы не найдем лучшее средство».

Он разлил чай по чашкам, и я почувствовал себя равноправным членом их семьи, будто бы все мы были давно знакомы.

Девятью месяцами позже, вечером четвертого ноября 1847 года, заветная мечта Симпсона сбылась. В тот самый вечер он открыл болеутоляющее действие хлороформа.

Первые сообщения об этом настигли меня в Берлине. Обо всех подробностях я узнал лишь десять недель спустя, когда из-за изобретения уже разгорелась борьба между его противниками и сторонниками. В начале января 1848 года я впервые почти за год оказался в Эдинбурге. Тогда же я во второй раз очутился в доме № 52 на Квин-стрит.

Уже стемнело. Симпсон пригласил меня в столовую и усадил за стол, где уже собрались его жена, его ассистент Джордж Кейт и младший ассистент Мэттью Дункан. Уместным будет отметить, что оба его ассистента впоследствии получили врачебную славу и признание. И вот, все сидели полукругом в слабом свете потолочной лампы.

Дородное тело Симпсона тут же опрокинулось в стоявшее у камина кресло. С того самого момента, как он ступил за порог столовой, его лицо разошлось в широкой улыбке, и, казалось, его совершенно не волновали споры вокруг хлороформа, которые бушевали снаружи. «Посмотрите… – воскликнул он, – это тот самый юный американец, которому год назад я пообещал, что мы непременно найдем нечто качественно превосходящее эфир. И вот теперь это произошло, – добавил он. – По крайней мере, именно так это отложилось в моей памяти… Почти год мы вдыхали и выдыхали пары и газы, которые только можно было достать в Великобритании. Некоторые из них привели нас в весьма печальное состояние, действительно весьма и весьма печальное. Целыми месяцами мы терпели одни неудачи. Мы не испытывали никакого наркотического опьянения, а в лучшем случае мучились от химических отравлений. Видите ли, – продолжал он, очевидно, привыкнув к длинным монологам, – мы в любом случае испробовали все, что только могла предложить нам местная химическая кухня. И вот прошлой осенью я отправился в путешествие по Линлитгоуширу – это мое родное графство – и случайно услышал там название газа, о существовании которого я даже не догадывался. Там его называли хлороформом. Как я выяснил позднее, ваш соотечественник, Сэмюэль Гатри открыл его в какой-то частной лаборатории Сэкетт-Харбора в 1813 году. Вернувшись в Эдинбург, я заказал на лучшем местном химическом заводе «Дункан, Флокхард и К°» порцию хлороформа из хлорной извести и спирта».

Он поднял со стола маленькую бутылочку. «Попробуйте-ка… – предложил он и протянул мне бутылку. – «Должно быть, эфир вынюхивали уже не один раз. Ведь я же не преувеличиваю, утверждая, что уж он-то пахнет отвратительно?! А вот этот… Понюхайте же. Какой прелестный запах…»

Я поболтал в бутылке прозрачный раствор и аккуратно потянул носом. Именно тогда я впервые ощутил запах настоящего хлороформа, который впоследствии будет сопровождать меня многие десятки лет во всех операционных мира, во всех моих путешествиях. Мне показалось, что он походил на сладковатый фруктовый аромат.

Симпсон продолжал: «Десятью днями позже я представил мое открытие в Медицинско-хирургическом Обществе и еще немного позже обнародовал первый доклад о свойствах хлороформа. К тому моменту я успешно применил препарат при пятидесяти родах, причем в каждом из случаев результат был превосходен, не было никаких осложнений. Уже тогда я мог с абсолютной уверенностью сказать и говорю это сейчас: время эфира прошло. Разумеется, – он расчетливо заулыбался мне с присущим ему обаянием, – вы можете утешать себя тем, что хлороформ все же не шотландская, а американская находка. Возьмите себе стакан, мистер Хартман, выпьем же. Давайте выпьем за Сэмюэля Гатри из Сэкетт-Харбора. Пожелаем же ему, чтобы он был еще жив и мог узнать, что получилось из его изобретения. Выпьем за здоровье Сэмюэля Гатри, чья семья все же… – он прилаживал к губам стакан, а его смех тем временем становился все коварнее, – родом из самой Шотландии…»

Несколькими часами позже я шагнул с порога дома Симпсона в объятия настоящей январской эдинбургской ночи, неприветливой и холодной. Уличные фонари, которые были густо натыканы у дверей моего знакомого, светили жидким, усталым светом. Кейт и Дункан решили уйти вслед за мной и распрощались с хозяевами. Дункан какое-то время шагал рядом со мной, поскольку дом его стоял в том же направлении, и ему было со мной по пути.

«Ведь это почти веселая история, – сказал он, – открытие наркоза хлороформом, что скажете? Возможно, единственная веселая история во всей этой эпопее с болеутоляющими изобретениями».

Мне стоило немного поправить Дункана. Ведь история открытия наркоза веселящим газом Уэллса началась с театрального представления и под буйный хохот собравшихся. Но я промолчал.

«Но конечно, – добавил Дункан, – никто не может предсказать, что выйдет из этой веселой истории. Разумеется, по пути в Эдинбург вас уже настигли слухи о той борьбе, которая не так давно разгорелась по случаю открытия хлороформа и только подогревается в спорах о безболезненных родах с применением хлороформа. Медики никак не могут решить, хорошо это или плохо – рожать без боли, и если хорошо, то с хлороформом или без. Симпсона, как и меня самого, хлороформ интересует с одной-единственной точки зрения: для нас он прежде всего инструмент акушерства. Как это было и с эфиром. Восемь недель назад мы впервые наблюдали действие хлороформа при родах пациентки, чьи предпоследние роды длились три дня. Мы прибыли в дом роженицы через три часа после начала схваток. Мы свернули кулек из носового платка и пропитали его половиной чайной ложки хлороформа. И этот кулек мы прислонили к носу и ко рту пациентки. Без каких-либо сложностей, какие часто возникают при использовании эфира, она погрузилась в глубокий сон. Через двадцать пять минут на свет появился ребенок, девочка, которую мы нарекли Анестезией, причем у матери не нашлось никаких возражений, а в мире не найдется больше человека с таким именем. Это был безоговорочный триумф хлороформа, который с тех пор мы наблюдали не один десяток раз…»

Мы остановились на перекрестке, где нам предстояло расстаться.

«Но как же в таком случае объяснить то, – спросил я, – что в адрес хлороформа и родов под действием хлороформа раздается столько возмущенных криков? Ведь они докатилась даже до Германии. Первые безболезненные роды, которые провел мистер Симпсон – тогда еще при помощи эфира, – состоялись больше года назад. Поэтому было бы логично предположить, что первые недовольные голоса должны были раздаться тогда же. Почему же споры начались сейчас?..»

«Потому что роды под эфирным наркозом были лишь экспериментом, которые Симпсон не считал образцовыми или должными. Со времени открытия свойств хлороформа его взгляды несколько переменились и он полностью встал на сторону обезболивания. Это и привело к нынешнему переполоху».

«Многие утверждают, – вставил я, – что хлороформ проникает в кровь еще не рожденного ребенка и отравляет ее…»

«Разумеется, это полная чушь, – уверил он, – подобные аргументы – не более чем отговорки. Если же вы всерьез принимаете такого рода бунты против хлороформа, то вам и не требуется медицинских, научных аргументов. Речь идет только о морали и религии. Церковь и влиятельные приходские врачи борются со всеми нетрадиционными методами. И орудие, при помощи которого они это делают, имеет огромную силу. На острие их копий текст Библии, третья Книга Бытия, глава шестнадцатая: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей!..» Вы понимаете. И все это значит, что сам Бог запретил безболезненные роды, а с ними и хлороформ…» Он повторил еще раз: «В болезни будешь рождать детей! Отсюда и возник весь этот переполох…»

«Но ведь это никак не мешает естественному прогрессу…» – возразил я.