Джексон, самый заклятый враг Мортона, узнает о его смерти.
Тут же в голове Джексона рождается вероломный план. Мания величия, которая много десятилетий вызревала на самом дне его души, в конце концов вырывается из пут чуждых ему морали и нравственности. В 1873 году он попадает в психиатрическое отделение Массачусетс Дженерал Хоспитал. Там он, карикатура на себя самого, проводит семь лет. Двадцать восьмого августа 1880 года он покидает этот мир – последний из трех горемык, которым по нелепой случайности выпало счастье благословить человечество, послав ему самое ценное, что только выпадало на его долю.
Великое столетие хирургов фактически началось с открытия наркоза. И год за годом лучшие специалисты в области медицины будут искать в своей области место для всего нового, что оно принесет.
Лихорадка
Кесарево сечение
О, Сан-Маттео в Павии – типичная больница эпохи гнойной лихорадки! С грязными, убогими коридорами и палатами, непобедимым запахом разложения и гноя! Несменяемый фон для определяющих событий в истории молодой итальянки Джулии Коваллини и хирурга Эдоардо Порро!
Порро сам рассказывал мне эту историю много лет спустя, когда он давным-давно отложил в сторону скальпель. Она случилась в 1876 году, двадцать седьмого апреля. В тот самый день Джулия Коваллини, которой тогда было двадцать пять лет, пешком, из последних сил пришла в Сан-Маттео, чтобы произвести на свет своего первого ребенка.
Эдоардо Порро был молодым тридцатитрехлетним хирургом. Он родился в Падуе и с 1875 года служил профессором акушерства в Павии. Это был серьезный, худощавый человек с бледным лицом и густой бородой. Из-за своей доброты, которой он не утратил даже за многие годы работы в кишащих заразой старых больницах, Порро был неспособен спокойно наблюдать за медленным умиранием стонущей в лихорадке матери, хоть бы так было угодно Богу и природе.
Кабинет в больнице Сан-Маттео, где Порро и его ассистенты провели первый осмотр Джулии Коваллини, и через много лет остался таким же недружелюбным, скудно обставленным помещением с осыпающейся со стен штукатуркой. Порро чувствовал на себе сверлящий, испуганный взгляд молодой женщины. Перед осмотром он в спешке ополоснул свои бледные руки и теперь ощупывал ими узкие, причудливо изогнутые бедра. После он отступил от кушетки, как было заведено, предоставив возможность осмотреть пациентку своим ассистентам.
Когда все процедуры были окончены, все они покинули комнату. Стоя в коридоре, Порро обратился к своим ученикам и помощникам, чтобы узнать их диагноз. «Сильно трансформированные бедра. Чрезвычайно резкое сужение», – ответил первый ассистент. «Поскольку ширина бедер недостаточна, чтобы изъять ребенка крюками, живого или мертвого, и поскольку в этой больнице, также как и во многих окрестных, насколько мне известно, за последнее десятилетие делали едва ли хотя бы одну операцию кесарева сечения, прогноз кажется весьма очевидным. Вопреки всему, разумеется, следует попробовать эту операцию. Возможно, это позволит спасти ребенка».
В 1876 году кесарево сечение все еще оставалось методом призрачным, который многие десятки лет служил лишь мифической опорой в жизни акушера и за исключением некоторых редких случаев приводил только к горю и смерти – смерти от болевого шока, смерти от внутреннего кровотечения, но в первую очередь – смерти от воспаления брюшины. Ни один историк медицины не мог с точностью сказать, у ложа какой из женщин, до смерти замученной бесконечными и напрасными схватками, кто-то из стоящих подле него впервые взялся за нож и отчаянным движением искусственно вскрыл нутро и саму матку умирающей матери.
Цезарь, первый римский правитель, согласно одной весьма спорной легенде, был извлечен из лона своей матери посредством кесарева сечения, поэтому позже утверждали, что его имя будто бы происходит от латинского «caesus», что можно перевести как «вырезанный»… И поскольку впоследствии слово «цезарь» стало обозначать «правитель», возникло понятие «кесарево сечение». Но легенда о том, что Цезарь был «вырезан» из живота своей матери, совершенно не доказывает, что римляне владели техникой этой операции и успешно ее применяли.
Кесарево сечение в одном из африканских племен Киахуры (область Уганды, Восточная Африка) летом 1879 года.
Рисунок принадлежит английскому исследователю и путешественнику Р. У. Фелкину, ставшему свидетелем этой операции
С достоверностью можно установить только то, что в древние времена, вплоть до самого конца Средневековья, практиковали оперативное изъятие умерших при родах младенцев из живота матери. Решающий голос в этом вопросе принадлежал католической церкви. Священники потребовали сделать все возможное, чтобы покрестить всех без исключения детей. Они склонили императора к принятию lex regia, который запрещал погребение умершей женщины, скончавшейся в тщетных родовых муках, до того, как из ее нутра будет извлечен мертвый младенец, которого предписывалось покрестить.
К наступлению эпохи Ренессанса с ее свежим взглядом на жизнь среди старых рукописей начинают появляться новые – о применении техники «кесарева сечения» для еще не завершившихся родов. Так, в 1581 году в Париже появляется первое пособие по проведению операции кесарева сечения. Его составителем выступил Франсуа Руссе, придворный хирург герцога фон Савуайен и теоретик нефротомии. Он был первым, кто описал технику кесарева сечения, подходившую, по его разумению, для еще борющейся за жизнь матери. Руссе рекомендовал ее применение при родах слишком крупных младенцев, близнецов, умерших еще до рождения детей и при непреодолимой узости родовых путей. Само понятие «узкие родовые пути» впервые появилось именно в его книге и быстро получило широкое хождение. Руссе предлагал делать на животе один непрерывный разрез с левой или правой стороны. Он писал, что боль от такого разреза существенно слабее тех мук, которые переживает лежащая в схватках роженица, тщетно пытаясь заставить ребенка появиться на свет естественным путем. Он предлагал вскрыть брюшную и маточную стенки роженицы, вынуть руками ребенка и плаценту, а после закрыть брюшную полость несколькими стежками и пластырем. Он объяснял, что разрез на матке женщины зашивать не стоит, поскольку мышцы, выталкивающие плод, настолько упруги, что могут самостоятельно удерживаться в сомкнутом состоянии. Он утверждал, что во время операции исключены кровотечения, поскольку за долгое время беременности ребенок вобрал в себя всю материнскую кровь, которая могла находиться в матке. Остальное же превращалось, по его убеждению, в молоко. Целое столетие пособие Руссе оставалось единственной книгой, к которой в обстоятельствах крайней нужды могли обратиться врачи. Однажды прибегнув к этому практическому руководству, они пришли к закономерному выводу, что сам Руссе никогда не пользовался им, то есть никогда не делал кесаревого сечения, хотя, вероятно, не раз наблюдал за подобными операциями. Теоретик со скудными познаниями в области анатомии и физиологии запустил кровавую вереницу, сделав кесарево сечение живота живой еще женщины популярным методом, неизбежным последствием которого была смерть матери. За ничтожным количеством случайных исключений.
Французский хирург Леба де Муллерон сделал открытие, которое дало ему обильную пищу для размышлений. При вскрытии трупов женщин, умерших вследствие кесарева сечения, он заметил, что рана на матке, вопреки тому, что утверждал Руссе и во что беспрекословно верили на протяжении двух столетий, ни в коем случае не затягивается за счет одной только упругости маточной мускулатуры. Напротив – она зияла. В отдельных случаях в результате обильных кровотечений из рассеченных сосудов матки вся брюшная полость заполнялась кровью, что и убивало прооперированную в считанные часы. Хотя врачи продолжали считать, что внутренние органы находятся под защитным покровом сшитой снаружи брюшной стенки. Однако значительно чаще Леба обнаруживал потоки гноя, которые беспрепятственно проникали из незакрытой матки в брюшную полость и вызывали серьезнейший перитонит, во всех случаях без исключения приводивший к смерти. Леба стал первым в медицинской истории человечества, кто усмотрел в открытой маточной стенке опасные предпосылки инфекционного заражения, а потому предпринял попытку наложить на нее швы. Но его ждало новое потрясение. Ему не удалось изобрести ни одного такого шва, который мог бы выдержать послеродовые схватки. Его тонкие, завязанные на простой узел нитки непременно рвались, как только матка начинала энергично сокращаться в послеродовых схватках. Раны оставались столь же безобразными, и Леба сдался.
