Утром двадцать третьего января я уже был на пути в столицу Шотландии. Двадцать пятого, прибыв в гостиницу, где я заранее нанял комнату, я написал письмо Симпсону с просьбой принять меня. Ответ от него пришел в тот же день, и вечером двадцать шестого января я оказался у дверей дома № 52 на Квин-стрит, где со своей семьей жил Симпсон. Ему на тот момент было около тридцати шести лет.

Это был внушительный, но внешне очень простой дом, без излишеств и даже несколько угловатый. Тогда он являлся своего рода местом паломничества для многочисленных женщин со всех концов света. Они искали у Симпсона избавления от своих болезней, разнообразие которых было довольно широко. Несмотря на всю популярность Симпсона, по меркам современной науки, успехи его были более чем сомнительны. В океане недугов, страданий, врачебной беспомощности, который покрывал тогда весь мир, пациенты становились все менее взыскательны к смыслам, вкладываемым в понятие «врач-полубог».

Когда я вошел в кабинет Симпсона, он, невысокого роста, но при этом грузный и необыкновенно раздавшийся вширь, стоял у письменного стола. И это массивное, почти жирное тело венчала не менее выдающаяся голова: лоб его был очень высок, волосы растрепаны, глаза были светлыми и сияющими. Он производил впечатление суетливого и добродушного толстяка, брызжущего энергией неугомонного духа, но в то же время отличавшегося неискоренимой твердолобостью и жаждой непримиримой борьбы, каковые вполне могли быть присущи человеку, выросшему от босоногого сына пекаря в Батгейте до профессора медицины. И на этом пути ему пришлось основательно поработать локтями.

Собственное изобретение так вдохновило его, что он заговорил о нем без лишних предисловий. Позже я узнал, что он в свои студенческие годы, которые пришлись как раз на то время, когда Листон еще практиковал в Эдинбурге, сбежал из операционной полный ужаса, насмотревшись, как Листон вырезает раковую опухоль из груди пациентки под ее душераздирающие крики. Тогда ему пришла в голову мысль, что стоит подыскать другую профессию. Но постепенно он сумел преодолеть этот страх… Однако он так и не смог справиться со своей чрезмерной чувствительностью. Во время операций он так мучился от воплей его жертв, что много лет назад занялся поисками средства – на роль которого не сгодился месмеровский гипноз, – ослабить боль. Поэтому новость об изобретении эфирного наркоза явилась для него облегчением.

«Вы правы, – сказал он, – это было первое безболезненное появление на свет. Но, принимая роды тысячу раз до этого дня, я всегда мечтал об этом. Идея воспользоваться эфиром при родах отнюдь не гениальна. Единственная сложность заключалась в том, что до девятнадцатого января никто не мог предсказать, устраняет ли эфир только боли при схватках или он также способствует общему расслаблению мышц, а ведь мышечные сокращения – это главная движущая сила плода. Поэтому я ждал случая настолько отчаянного, что эфир не смог бы повлиять на силу схваток и общее течение родов. Если бы схватки продолжились и после применения эфира, это значило бы, что никакой катастрофы не произошло. И установилась бы ясность в отношении годности эфира…» Он замолчал.

«Не желаете ли вы чашечку чая? – поинтересовался он, задорно раскручиваясь на приставленном к письменному столу стуле. – Джесси приготовит нам чая с ромом. – его лицо просияло довольной улыбкой. – Джесси – это моя жена…»

«Вернемся же, однако, к делу, – загадочно объявил Симпсон, нажав перед тем на кнопку звонка. – Вот, например, девятнадцатого, во второй половине дня, около пяти часов доктор Фигг, один из наших практикующих врачей, попросил меня навестить вместе с ним женщину с очень узким от природы тазом. Фигг уже было отчаялся. Эта женщина собиралась рожать во второй раз. Первые роды были необыкновенно тяжелыми. Они длились с понедельника до самого четверга. И что же, вы думаете, в результате? Фигг раздробил череп младенца специальными длинными щипцами и извлек на свет уже мертвого ребенка, пытаясь спасти по крайней мере мать. Фигг тогда предостерег ее от второй беременности. Но никто не послушал его и не удосужился поразмыслить над его доводами. И вот та же женщина ожидала второго ребенка. Впервые к Фиггу обратились девятнадцатого, когда чудовищные схватки продолжались уже несколько часов. Около пяти вечера появился я в сопровождении доктора Циглера и доктора Кейта. Голова младенца была слишком большой и заблокировала собой родовые пути. Кроме того, она не желала продвигаться наружу. Мне сразу же стало ясно, что о естественных родах не может быть и речи и что может помочь поворот плода. Если, конечно, обстоятельства сложатся удачно. Однако мы решили повременить с кардинальными мерами и прождали до девяти часов вечера. К тому времени прошло уже несколько недель с тех пор, как в моей голове поселился замысел использовать эфирный наркоз для подавления родовых болей. И эта мысль нещадно преследовала меня, когда я слышал новый крик роженицы… Но вернемся к делу. У нас исчезла последняя надежда на естественное появление ребенка на свет. Я понял, что это как раз тот случай, когда впервые может быть опробовано действие эфира на роженицу. Я мог бы облегчить долю матери, не навредив ей, и вместе с тем мог бы получить ответ на крайне важный вопрос: как влияет эфирный наркоз на течение родов?

К девяти часам головка младенца не продвинулась ни на сантиметр. Через несколько минут я был уже готов дать наркоз.

Очень скоро, вдохнув пары, пациентка затихла. Крики прекратились. Дыхание стало спокойным. Между тем я мог наблюдать, что матка продолжала сокращаться. Я с облегчением вздохнул. Эфир утишил боль, но ни в коей мере не повлиял на интенсивность схваток. Тем и разрешилась проблема. Поворот плода и все, что сопровождает его, заняло не более двадцати минут, в течение которых мы время от времени давали женщине эфир… К несчастью, ребенок был так измучен, что, едва появившись на свет и сделав лишь несколько вдохов, умер. Но мне удалось применить эфир еще при двух родах, которые проходили абсолютно нормально. И в результате я могу с уверенностью заявить: эфир утоляет боль, он устраняет родовые муки, но он не нарушает естественного протекания родов…

В наших руках оказался ключ к очень сложной задаче – как сделать роды безболезненными. А, Джесси, – он прервал свой монолог, – познакомься с нашим гостем, юным любознательным американцем…»

Он поднялся со стула и рассмеялся с подкупающим обаянием, о котором впоследствии так часто рассказывали мои друзья. Когда я в конце концов встал и развернулся к дверям, у меня перед глазами оказалась молодая ухоженная женщина с умными, по-матерински внимательными глазами.

«Надеюсь, я вас не побеспокоила… – проговорила она, – я только принесла вам чая…»

«Ты и не могла нас побеспокоить… – уверил ее Симпсон. Я как раз рассказывал о безболезненных родах…» Он снова повернулся ко мне. «У эфира есть лишь несколько свойств, – сказал он, – которыми я недоволен. Его приходится вдыхать в слишком больших объемах. Он воспаляет легкие, а потому после пробуждения мои пациенты долго не могут откашляться. После родов это совсем не полезно. Я как раз нахожусь в поиске лучшего средства…»

«Не смотрите на меня с таким удивлением, – сказал он, – будто бы мы, шотландцы, не можем ничего изобрести. Принцип, лежащий в основе обезболивания паром или газом, всем понятен. Но кроме эфира имеется бесконечное число родственных веществ. И именно с ними я намерен экспериментировать до тех пор, пока не обнаружу такой препарат, который не будет иметь недостатков эфира и будет более подходящим для родов…»

Джесси Симпсон тем временем насмешливо посмотрела на меня. «И вот теперь, – начала она, – выслушав все это, можете ли вы представить себе, как проходят вечера в нашем доме? Всей семьей мы вдыхаем химические пары и ждем, когда мы все без чувств повалимся на пол…»

Она распахнула какую-то дверь. «Вот, полюбуйтесь, – сказала она, – это наша столовая. Но в следующую секунду она может превратиться в химическую лабораторию. Надолго ли, Джемми?»