В тот памятный август 1991 года я подошла к главному зданию с замиранием сердца, такое неизгладимое впечатление оно производило. При том, что, как сообщал рекламный проспект, под ним было пять тысяч квадратных метров земной поверхности, оно казалось маленьким уютным теремком. Кроме эстетического удовольствия я находила в себе нечто патриотическое — чувство причастности к истории, к ее славным страницам, чему способствовало поприще, на котором я работала, ведь Ярмарочный Центр после реставрации открывался книжным салоном. Именно атрибут духовности посчитали достойным символом воскрешения былой славы России и второго рождения знаменитого торгового центра. Я гордилась Россией и своим делом, и нашими общими приоритетами.

Эти чувства не просто заполонили меня, но вызывали такое воодушевление и такой прилив энтузиазма, что хотелось любить весь мир и улыбаться каждому встречному. Только понимание того, что, возможно, не все испытывают то же самое, удерживало от взбалмошных действий. И все же хотелось говорить высокопарности, писать стихи, плясать, совершить нечто неординарное — все, как и должно быть в минуты, когда душа поет и летает в заоблачных высях.

И это прекрасно, потому что, признаюсь, полученные там настроения я привезла домой и отдавала работе еще долгое время. Они помогали не уставать, спокойнее относиться к неудачам, просчетам, быть ироничнее и увереннее в себе. Они пригодились!

А вот с погодой ярмарке не повезло. И мне в частности. Нелепо выглядел хваленый морской загар, белые одежды, высокомерно предназначенные оттенять его, вся моя высокая, согнутая от холода фигура. Как цапля-неудачница, я вышагивала по городу в первый вечер, тыкаясь в коммерческие ларьки, пытаясь купить зонтик и теплую кофту. Но тщетно. В ту пору там еще ничего не было, и даже первые шустрые предприниматели не могли похвастаться обилием товаров. Так и пришлось мне все дни мерзнуть, а чтобы не попадать под дождь, — не выезжать на экскурсии.

Нас, участников ярмарки, поселили в двух гостиницах, каждая из которых, правда, имела свои преимущества и недостатки.

Одна из них была практически всем хороша: новая, просторная, комфортабельная, вместительная. Туда поселили издателей и представителей крупных книготорговых фирм, которые под свои экспозиции купили много дорогой площади, короче, — людей состоятельных, выгодных устроителям. Да и находилась эта гостиница рядом с ярмаркой, но это было чуть в стороне от других привлекательных мест города. А ведь каждому важно пожить в историческом центре, это всегда находится в туристическом бренде.

Вторая гостиница представляла собой старую, запущенную, отвратительную дыру, с обилием тараканов; столько их я еще никогда не видела. Тараканы прыгали на людей даже с потолка, причем и в ресторане. Четырехместные номера не имели удобств, а по коридорам гуляли крысы. Это была просто ночлежка, она доживала последние дни до капитального ремонта. Сюда разместили тех, кто приехал не продавать книги, а покупать. К ним относилась и я. Мы были не самыми желанными гостями для хозяев салона, ибо непосредственно от нас они ничего не имели: за участие в ярмарке тогда плата не взималась, а ярмарочную площадь мы не арендовали, потому что не имели своего товара, нам нечего было экспонировать. В нас заинтересованы были те, другие, кто жил в новой гостинице. Это к ним стекались наши денежки. Зато эта провонявшаяся развалюха располагалась в самом сердце Нижнего Новгорода. Рядом были рынок, областной драматический театр, центральный универмаг с интересной зазывной рекламой в новом стиле — «Сплю и вижу», где я купила отличную губную помаду и пару пластмассовых футляров под мыло (запомнила!), областной банк — местная архитектурная достопримечательность, и многое другое.

Со мной в номере поселились две девушки из Новосибирска, совладелицы книжного магазина, четвертое место пустовало. Девушки могли считаться девушками в силу незамужнего состояния, а на самом деле были лишь немногим моложе меня. Одна из них быстро познакомилась с участником из Москвы — молодящимся мужичком интеллигентного вида — и, не теряя времени, принялась укреплять отношения на деле. Практически она не возвращалась в номер даже на ночевку, а когда требовалось взять что-то из одежды, то голубки забегали вместе. Пока девушка рылась в шкафу, мужчина подбадривал меня, наверное, из сострадания к возрасту или в качестве извинения, что я остаюсь без его внимания, говоря:

— Надо больше секса! Это самое главное, — а скорее всего, так он пытался оправдаться в своем поведении — тогда откровенная безнравственность еще шокировала окружающих. А может, это было поучение, не знаю.

Позже мы с ним неоднократно виделись — на других ярмарках, в других городах. Кто он, чем занимался — осталось неизвестным, специально не выясненным, хотя мы вели разговоры и обнаружили, что оба окончили мехмат и одновременно покинули свою специальность. Худощавый, черненький, кудрявый, брызжущий молодым задором, этот мужчина совсем не был похож на моего ровесника, каким оказался в действительности.

Как сейчас вижу его веселенькую рожицу и светящиеся смущением глаза, когда он при очередной встрече, словно молитву, повторял:

— Самое главное — больше секса. И все будет хорошо.

Господи, ну и дурак!

Держались мы как старые друзья-заговорщики. Каждый раз у него возникала новая подружка, а эти новосибирчанки на тусовки книжников приезжали гораздо реже — не близкий свет.

Но все это было позже, а тогда мы с ними посокрушались по поводу не совсем удачной гостиницы и утешились тем, о чем я уже говорила, — возможностью пожить в центре города. Здесь меня удивило нечто по сравнению с Днепропетровском непривычное и неприятное — не прекращающаяся допоздна развлекательно-суетливая жизнь горожан. Ведь наш город был не менее крупным, так ведь еще и южным! Тем не менее у нас допоздна публика не гуляла, ибо с утра каждому предстояло трудиться. А тут из ресторанов лилась пошлая музыка, было шумно и людно в самых неожиданных местах. Невзирая на погоду, искатели приключений всех возрастов фланировали по улицам. Невольно на ум пришли литературные образы лишних людей…

***

Ни в первый вечер, ни в последующие дни я так и не смогла купить теплые одежды и зонтик, и продолжала мерзнуть и мокнуть под дождем, невольно сравнивая этот равнодушный город нордического нрава с нашим южным Днепропетровском. И сравнение было не в пользу Нижнего Новгорода. Показался он мне паразитарно-ленивым, никуда не торопящимся, выжидающим, не спешащим за временем, каким-то притаившимся захолустьем, словно вся его инициатива, возможности и энтузиазм израсходовались на восстановление Ярмарочного Центра. У нас к тому времени в центральной части города уже были вычищены все подвалы, отремонтированы ветхие здания, где разместились первые фирмы, торговые представительства, магазины, кафе, парикмахерские (на окраинах ветхих зданий просто не было). Уличная торговля, прочно обосновавшись на всех углах и перекрестках, соблазняла ошалевших жителей разнообразными товарами и выкачивала, выкачивала из них монету. Все кружилось в вихре обмена «товар-деньги». А тут ничего не менялось, оставалось царство сонной беспечности, покой и разливанное море отрешенности от надвигающейся новизны. Только сами люди не в меру жужжали, по-насекомьи роясь.

Помню, я тогда возмущалась нерасторопностью нижегородцев, не находя ей объяснения. И лишь спустя три года поняла, что была не совсем справедлива к ним, ибо это не они, а мы особенные. Приехав на аналогичную ярмарку в Запорожье, я нашла картину и того хуже: центральные улицы, пропахшие мочой, производили удручающее впечатление; подвалы домов, никем не используемые, заброшенные хозяевами, превратились в свалки; клоака колхозного рынка посредине города находилась во власти спившихся, опухших, синих от драк перекупщиков.

Теперь я вспоминаю один диалог, происходивший в электричке у меня за спиной и невольно подслушанный: