Борясь с течением, я изо всех сил гребла к берегу, волоча за собой потяжелевшее тельце, как можно выше подняв голову ребёнка над водой. Мои глаза рыдали, тело трясло, словно от постоянного воздействия электрошоком, а в рот постоянно заливалась вода, но… ничего этого я не замечала: моё тело существовало само по себе, отдельно от сознания, целиком и полностью сконцентрированного на девочке.
Обещаю, что ни одна мерзкая капля не попадёт больше в твой ротик, не проникнет в лёгкие… Вода, Я НЕ–НА–ВИ-ЖУ ТЕБЯ!!! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТА!!! Ты будешь жить… моя девочка… это твоя… мама… тебе обещает… ТЫ БУДЕШЬ ЖИ–И–ИТЬ!!!
Мои ноги коснулись дна, и почти сразу же боковое зрение засекло каких–то людей не людей — одним словом, существ, со всех сторон тянущих руки к моей Машеньке.
— ПРОЧЬ, МЕРЗКИЕ ТВАРИ!!! ВЫ НЕ ЗАБЕРЁТЕ ЕЁ У МЕНЯ!!! КАТИТЕСЬ В СВОЙ АД И ЗАБУДЬТЕ ОБРАТНУЮ ДОРОГУ!!! — не своим голосом прорычала я и сгребла девочку в охапку, ощутив внезапный прилив нечеловеческих сил и энергии.
Подобно дикому свирепому зверю, загнанному охотниками в ловушку и понимающему, что терять ему больше нечего, я рванула напролом, прочь из воды и прочь от существ… — куда? — сама не знаю. Я знала лишь одно: умру, но спасу своего ребёнка. Точка.
А мерзкие твари, потрясённые вначале видом утонувшей девчушки, потом моей неадекватной реакцией на их естественное желание помочь, продвигались рядом, при этом страшась приблизиться.
— Алён, отдай девочку! Ей помощь нужна! — умоляла одна из тварей голосом Ивана.
Врёшь, не проведёшь! Я же сказала, что не отдам её тебе, поганая смерть!!!
— Отдай девочку, слышишь? Ты в шоке! Отдай, говорю, а то сам отниму! — угрожала другая тварь голосом Матвея.
А вот это ты зря сказала, тварь…
— ВО–О–О-О–О–ОН!!! ПОШЛИ ВО–О–О-ОН!!! НЕ ПОДХОДИ–И–И-И!!! УБЬЮ–Ю–Ю-Ю!!! — словно умалишённая заорала я и вдруг бешено расхохоталась.
Наполненный яростью смех леденил душу двигавшихся в некотором удалении людей, растерянно созерцавших моё откровенное помешательство. А драгоценное время всё уходило и уходило, сокращая шансы на спасение девочки…
— Стоять! — вдруг услышала я над собой громкий и жёсткий, словно удар хлыста, голос одной из тварей… какой–то знакомой твари.
Не–е–е-ет… это не тварь… это голос Телара.
Как вкопанная замерев на месте, я подняла безумный взгляд на мужчину, внезапно преградившего мне дорогу своим могучим торсом.
— Девочку ещё можно вернуть к жизни, но мы теряем время. Я знаю, что ты можешь её спасти и сумеешь, и готов помочь. Скажи, что нужно делать? — точно рентгеновским лучом пронизывая меня насквозь проницательным взглядом, твёрдо сказал Телар, внимательно следя за моей реакцией.
Похоже, в выражении моего лица он прочёл проблески сознания и, не теряя больше ни секунды, со словами: «Я уложу её на землю, чтобы ты могла сделать искусственное дыхание» — вытащил Машеньку из моих слабеющих рук и быстро уложил на песок.
— Работаем, быстро, — словно доктор, сказал Телар. Его слова предназначались для моих ушей, но скорее для отвода глаз: мужчина быстро запрокинул голову ребёнка и заглянул в рот, раздвинув губы пальцами. — Всё чисто, — удовлетворённо заметил он и со словами: «А теперь освободим лёгкие от воды» — взял девочку за щиколотки и поднял в воздух вверх тормашками.
Медленно возвращаясь в сознание, я подскочила к Машеньке и, придерживая её за спинку одной рукой, ладонью второй принялась легонько нажимать ей на животик, помогая лёгким избавиться от воды, которая тонкой струйкой сразу же начала вытекать изо рта ребёнка.
— Отлично, ты молодец, — похвалил Телар, укладывая девочку обратно на песок, как только лёгкие девочки очистились. — Теперь — искусственное дыха…
— Я сама, — твёрдым голосом прервала я его. — А ты — сердце.
Коротко кивнув, Телар упал на колени рядом с тельцем и пальцами — чтобы не повредить хрупкую грудную клетку ребёнка — принялся делать массаж сердца: несколько нажатий — и мой выдох в полуоткрытый ротик, несколько нажатий — и опять выдох…
— Ну, давай же, дыши… пожалуйста, дыши… — задыхаясь от блокирующих дыхание слёз, умоляла я безжизненное тельце.
Я всматривалась в приоткрытые застывшие глаза девочки и чувствовала, как отчаяние с новой силой начинает овладевать моим сознанием, ещё немного — и очередной взрыв горя разорвёт душу на части и помутит рассудок. Так не должно быть, это несправедливо — девочка ещё так мала, ей бы жить да жить! — кричало подсознание, с неимоверной энергией сопротивляясь жестокой реальности.
А лёгкий ветерок беззаботно гулял по верхушкам деревьев, плавно спускался до самой земли, равнодушно обдавая тёплым дыханием столпившихся людей, в напряжённом ожидании замерших вокруг Машеньки в надежде на чудо. Они напоминали театр пантомимы: переживаемая совместно трагедия превратила лица молодых, пышущих здоровьем и жизнью людей в похожие серые маски горя, отчаяния и жалости, словно на их глазах умирал очень близкий каждому из них человек.
Гибель человека — всегда трагедия, но гибель ребёнка… не подобрать подходящих слов, чтобы описать глубину переживаемых эмоций, масштаб катастрофы. Дети гибнут каждый день, но они — абстрактные дети, их словно не существовало в реальности, потому что вы никогда не были знакомы с ними лично и теперь уже не познакомитесь, поэтому весть о том, что где–то далеко погиб какой–то неизвестный ребёнок, воспринимается вами, несомненно, с сожалением и всё же не может быть до конца осознана и прочувствована вашим сердцем. Возможно, это своеобразная защитная реакция нашего организма — не принимать слишком близко к сердцу многочисленные человеческие трагедии, иначе какое самое крепкое и тренированное сердце смогло бы их пережить.
Но не абстрактный, а реальный ребёнок, ещё полчаса назад умилявший вас своей непосредственностью, топавший маленькой ножкой, хлопавший в мягкие ладошки, приводивший вас в восторг румянцем и очаровательными ямочками на щёчках; ребёнок, каждым своим жестом, взглядом и складочкой на пухлом тельце гордо кричавший: «Вот я какой! И я живу!» — и вдруг этот ребёнок, не шелохнувшись, лежит перед вами, похожий на восковую куклу, и никакой самый искусный мастер не в состоянии вернуть неудачной копии красок и жизни оригинала… Это ужасно, и это неправильно…
Матвей, Иван, туристы–владимирцы в полном составе и пьяная компания с пикника — кто на коленях, упёршись ладонями в песок, кто на корточках — все замерли на песке вокруг нас с Машенькой, не сводя глаз с её бескровного личика, словно боясь пропустить что–то архиважное. Вот сейчас она пошевелится, попросит что–нибудь, и тогда все они сорвутся с места и бросятся исполнять её пожелание — это всё, что они могут для неё сейчас сделать, но этому «всё» нет предела, нет границ. Если девочка скажет, что ей жарко, — они устроят для неё зиму, если пожалуется, что солнышко режет ей глазки, — устроят ночь… Они сделают всё, абсолютно всё, чтобы только девочка жила, чтобы снова услышать её звонкий смех хотя бы один разок — самый малюсенький–премалюсенький разок… пусть только она раскроет ротик и попросит… Ну пожалуйста, попроси… ПОПРОСИ–И–И-И–И–И!!!
И лишь один человек оставался безучастным к происходящему и, казалось, так до конца и не понял, что произошло. Мать девочки стояла чуть поодаль ото всех остальных и, с трудом удерживаясь в вертикальном положении, изо всех сил напрягала глаза в попытке сфокусировать взгляд на том, что происходило на песке всего в нескольких метрах от неё. Мозг её спутников уже давно прояснился и оцепенел, скованный ужасом от осознания происшедшего. Что же касается женщины — по–видимому, она приняла настолько серьёзную дозу алкоголя, что не только забыла о том, что у неё есть дочь, но и вряд ли вообще ассоциировала себя с живым разумным существом — настолько пустым и лишённым осмысленности был её взгляд. На миг мне показалось, что если включить музыку громче — она начнёт пританцовывать, насколько ей позволят заплетающиеся ноги. И это мать?! Пьяная скотина…
