При этом значительное количество водяного газа перекачивалось обратно в бутыли через конденсаторные клапаны, короной укрепленные на макушке воздушного шара. Снижаясь в конце путешествия, можно было просто спустить все мешки, вместо того чтобы протыкать их и тратить невозместимый водяной газ. (Водяной газ очень легкий, и за время полета его и так достаточно уходило в атмосферу через оболочку мешков.) Таким образом, воздушный шар сможет набрать высоту во второй раз, а возможно, даже и в третий.

Здесь очень пригодились знания Тэма в области газовых печей и разновидностей глины; Тэм лепил легкие и прочные керамические горшки, бутыли для хранения газа, помпы и все, что использовалось для производства горячего воздуха, решая таким образом проблему, которая поставила в тупик фабрики Гинимоя с их предубеждением в пользу тяжелых металлических конструкций.

Что же до рулевого управления, у воздушного шара его не было. До сих пор управление осуществлялось посредством лопастей, вращаемых сжатым воздухом — но этот способ был неэффективен, и механизм был лишь дополнительным грузом. От него пришлось отказаться ради увеличения высоты и грузоподъемности. Оставалось лишь отдаться на милость ветров в высоких слоях атмосферы и надеяться на то, что удастся благополучно спуститься и выбрать место для безопасной посадки. (Однако когда-нибудь гончарное искусство Тэма, вероятно, приведет к производству мощных легких «двигателей», которые смогут удерживать курс воздушного шара независимо от направления ветра.)

Потом друзья осмотрели гондолу и забрались внутрь. Тэм и Хассо наперебой демонстрировали Йалин внутреннее устройство: холщовые гамаки, крошечную кухню, уборную (с большой дыркой внизу). Йалин представила, как она парит в небе и писает дождиком в маленький люк уборной, а ее голый зад тут же высыхает на ветру.

Тэм указал на горелку для нагревания воздуха:

— Ее можно приспособить для работы на древесном угле, который мы сможем добыть где угодно. Это, конечно, не такое экономичное топливо, как масло, но тоже неплохое. Зато в небесных просторах горячий воздух доставит нам большую радость.

— Это почему же? Мы ведь будем ближе к солнцу.

— Ха, а откуда, по-твоему, падает град? Оттуда! Чем выше ты поднимаешься, тем холоднее должно становиться.

Она подумала про себя: тогда ветер заморозит ее голую задницу, пока она будет писать желтым льдом.

Хассо объяснил, как можно разобрать секции и отсеки гондолы, чтобы превратить ее в большую телегу или, в зависимости от местного климата, сани. После приземления им, возможно, придется некоторое время волочить «Розу» по земле к югу до того места, откуда можно будет взлететь и попасть в поток западного ветра в высоких слоях атмосферы, потому что на малой высоте ветры дуют в обратную сторону от дома. В гондоле можно будет даже плыть по воде, если использовать шелк для паруса (и как следует задраить отверстие уборной). За песками должна быть вода, и эта вода не должна вызывать фобии.

Впервые Йалин подумала о том, что они могут не вернуться — и не по своей воле. Но она отогнала прочь эту мысль.

Проведя пару часов в штаб-квартире экспедиции, с листом покупок в кармане Йалин отправилась домой по улице Капиз. Конечно, нужны еще пряности! Они придадут вкус их пресным «сухим пайкам» и всему, чем придется перебиваться в конце путешествия. Что до Хассо, она прощала ему безразличие к еде. За время осады Шпиля в Веррино он привык потуже затягивать пояс, именно там он и научился презирать вкусную еду.

Тмин, орегано, молотый чили, перец, паприка, гвоздика! Она также прощала Хассо, что он с нарочитой небрежностью относился к ее связям на складе пряностей; она имела возможность купить их подешевле благодаря тому, что на складе работал папа. Может быть, Хассо только хотел дать понять, что все жизненно важные приготовления к экспедиции уже закончены и Йалин уже не может добавить ничего существенного? Хорошо, пусть так! Но она делала это для себя. Она прощала его; но, конечно, когда тебе приходится кого-то прощать, в твоих отношениях с тем человеком все равно появляется трещина. Она, как невидимый барьер, разделяет вас, как рама картины, которую пишет художник — тот, кто прощает, — все сильнее покрывая краской на холсте того, кого он прощает… по крайней мере на некоторое время.

— Мама! Папа! Есть дома кто-нибудь?

На ступеньках крыльца показалась мама. Она улыбнулась, протянула руки навстречу Йалин и стала спускаться, шлепая сандалиями по натертым воском ступенькам лестницы. Она ступала медленно, осторожно и очень плавно.

— Не обнимай меня слишком сильно, дорогая! Я беременна.

— Что?

Мама засмеялась:

— И чему ты так удивляешься? Ты не слыхала, что женщины рожают детей?

— А где папа?

— Я забеременела не сию минуту, детка! Папа на работе. Где ж ему быть? Думаю, занимается подсчетом перечных горошин.

— А, ну да, конечно. — Чем же еще заниматься ее отцу?

Мама придирчиво оглядела ее:

— Мы читали в газете о твоих подвигах. И как раз вчера там писали, что ты собираешься нас покинуть — на воздушном шаре. Так что, может быть, оно и к лучшему, что у нас с папой опять будет ребенок.

— Что ты имеешь в виду?

— Если, положа руку на сердце, ты сама решилась на такое рискованное предприятие, я не стану тебя отговаривать. Могу представить, что это дело потребует огромной отваги — даже большей, чем поход на этот ужасный запад. Кроме того, твоя гильдия оказывает тебе честь. Но разве кто-нибудь возвращался из пустыни? Скажи!

— Нослушай, мам, предыдущие экспедиции провалились, потому что исследователи пытались пройти через пески пешком. Мы же полетим над ними по воздуху — очень быстро и с комфортом. Это будет просто прогулка.

Кроме того, — подумала Йалин, — я люблю. Наконец. Разве не так?

Я почти люблю по-настоящему! И символ моей любви — это Тэм, как символ настоящей любви — это роза. Это же так очевидно, что я должна помочь ему (и всем остальным тоже; нельзя забывать о других!) запустить нашу розу любви в небо, чтобы долететь к другой земле, где-то далеко отсюда.

Потом мы вернемся. Мы обязательно вернемся, иначе и быть не может.

Моя любовь — это отважный воздушный шар, это моя роза. Ни один шип не посмеет коснуться его.

И все-таки откуда, откуда во мне эта всепоглощающая потребность любить? Эта непреодолимая жажда самоотречения не столько ради одного-единственного мужчины (абсурдная идея!), сколько ради самой любви? Это вожделенное стремление очертя голову броситься (именно так, броситься!) в исступленный восторг эмоций?

Наверное, такую бурю эмоций должна была пережить Создательница, сотворяя вселенную. Это желание самой броситься в поток Бытия! Самой отдаться нахлынувшим чувствам — для того, чтобы миры, рожденные ею, были истинно живыми, свободными осуществлять выбор.

(Это если предположить, что Создательница действительно существует! Или существовала. Что на самом деле не очень и важно. Так, сухая кость для ученых мужей Аджелобо.)

Но если взглянуть на это с другой стороны? Я долгие годы создавала свою личность. Я сама сделала свою жизнь. Теперь пришло время нырнуть в эту жизнь с головой — чтобы стать той, кто я есть на самом деле.

Все правильно, ведь теперь моя мама снова становится матерью. Она делает это инстинктивно, по глупости, из прихоти — как бы она потом это ни объясняла! Но очень возможно, что она подсознательно поступает правильно, она делает это мудростью своего сердца, не ума.

Вот такие странные и безрассудные мысли роятся в голове от любви! Будто во хмелю!

Все, что окружает меня, — мое кольцо, эта роза, эта гондола, и небо, и те дюны, что мне еще предстоит увидеть, — все это так созвучно чувствам, что переполняют меня; все являет их живое выражение, озаряя светом. Вот что значит любовь: она наполняет мир новым значением и расцвечивает новыми красками.

Йалин нежно обняла мать.

— Не волнуйся. Я вернусь, чтобы играть со своей маленькой сестренкой!