Возможно, Пушкин, не терпевший покровительства^[311], решил поставить генерала на место. Но эпиграмма звучала особенно оскорбительно, если учесть, что Орлов до старости оставался дамским угодником. Заметно, что восемнадцатилетний поэт старался держаться с генералом как бы на равных. Однако в глазах света Орлов ни по чинам, ни по возрасту ровней молодому Пушкину не был.

Вскоре генералы почувствовали, что им пора «выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать» их «по плечу и звать в неприличное общество». Они раньше младшей родни и приятелей, вроде Онегина, отказывались от лестных прозвищ «тверского Ловеласа» или «петербургского Вальмона»^[312], вспоминали о возрасте и поторапливались обзавестись семьей.

Упомянутая нами Ольга Федоровна Брискорн первым браком была замужем за молодцом и красавцем Яковом Александровичем Потемкиным, родившимся в 1781 году. Он успел повоевать при Аустерлице и Фридланде, генерал-майорство получил, как водится, в 1812 году, а к 1824 году стал уже генерал-лейтенантом и носил звание генерал-адъютанта свиты. Женился Потемкин сравнительно поздно, сорока восьми лет, в 1829 году, и был почти на 30 лет старше своей двадцатилетней избранницы^[313].

Кстати, сама О. Ф. Брискорн прибыла в Петербург «из глуши степных селений», из курского имения, где воспитывалась под присмотром строгой самовластной матери, которая и устроила брак. Ее единственным наставником был сельский священник. Попав в столицу, барышня выглядела запуганной и плохо образованной. После замужества Ольгу Федоровну представили ко двору, дали фрейлинский шифр и полюбили в свете за простоту и кротость. Эти параллели с текстом «Онегина» еще не делают супругу Потемкина прототипом Лариной, хотя Пушкин и мог слышать о ней от общей знакомой Долли Фикельмон: «Она красива, очень нежна, застенчива; все мы находим ее интересной»^[314].

Сам Яков Александрович после войны командовал лейб-гвардии Семеновским полком, отменил в нем телесные наказания, был обожаем офицерами и солдатами, пережил неблаговоление Александра I, подозрения в либерализме, переводы в другие воинские части, статусом пониже, а затем на гражданскую службу. Он скончался в Житомире генерал-губернатором Подольской и Волынской губерний. Такая биография вполне возможна для мужа Татьяны.

В данном случае возраст — это судьба. Вернее, разные линии судьбы. Рождение в 80-х, а не в середине 90-х годов XIX века многое значило для военного человека той поры. Между Пушкиным и Онегиным, с одной стороны, и Потемкиными, Орловыми — с другой, пропасть была куда менее глубокой, чем между Потемкиным и Мейендорфом, вторым мужем Брискорн, олицетворявшим младшее армейское поколение. Первые могли участвовать в тех же «шалостях», обращаться друг к другу на «ты» и вести себя в свете как светские люди, забывая о разнице чинов. Для вторых иерархия чинов представлялась незыблемой.

Таким образом, для князя N правомерно будет опустить возрастную границу до начала 80-х годов XVIII века. Тем более что он разговаривает с Онегиным как бы на равных, хотя герой поэмы занимал лишь 13-ю ступень по Табели о рангах^[315], являясь коллежским асессором, как и сам Пушкин, когда начинал писать роман. А генерал-майор — это 5-я ступень, генерал-лейтенант — 4-я, полный генерал от какого-либо рода войск (в случае с князем N «от кавалерии») — 2-я. Пропасть страшная, преодолимая лишь благодаря родству и светским обычаям.

В поколении героев 1812 года имелось и третье, вернее, самое первое звено — те, кто встретил еще республиканские войны с Францией. Из них нашим современникам наиболее известны М. А. Милорадович, А. П. Ермолов, П. И. Багратион, Н. А. Раевский, Д. И. Дохтуров. В случае с этими людьми возраст — тоже судьба. Самые старшие из них принимали участие еще в екатерининских кампаниях. Те, чьи годы рождения тяготели к началу 1770-х годов, сражались против повстанцев Т. Костюшко в Польше, затем участвовали в Персидском походе 1796 года и, наконец, воевали в Италии и Швейцарии вместе с А. В. Суворовым в 1798–1799 годах. Там они оказались бок о бок с великим князем Константином Павловичем, который находился в армии под именем графа Романова и весь переход через Альпы совершил пешком, без одной подметки на сапоге^[316]. Впоследствии суворовские «крестники», во всяком случае Милорадович и Ермолов, поддерживали именно кандидатуру Константина в качестве наследника престола, и в момент воцарения Николая I их поведение выглядело очень двусмысленным.

В противовес им Александр I, уже сделавший выбор в пользу иного наследника, старался укрепить позиции младших братьев генералами помоложе — И. Ф. Паскевичем, А. X. Бенкендорфом, А. Ф. Орловым.

Как видим, общность чина еще не означала схожести жизненных коллизий. Тот факт, что в черновых набросках Восьмой главы «царь» танцует на вечере в доме у мужа Татьяны вместе с Лаллой Рук — Александрой Федоровной, супругой Николая Павловича, говорит о благоволении высочайших лиц к князю N. Он явно не из когорты Константина.

Итак, на наш взгляд, мужа Татьяны следовало бы внести именно в среднюю возрастную категорию героев 1812 года. Тех, кто, с одной стороны, получил чин еще на войне, а с другой — готов вспомнить с Онегиным старые «шалости».

Выйдя замуж, Татьяна обрела княжеский титул. Только современному человеку он кажется самым завидным в иерархии дореволюционной России — выше один царь. Но в эпоху Онегина, как и веком раньше, существовала заметная разница между новой знатью с пожалованными титулами, с пышными гербами на европейский манер и старинной, родовой, чьи фамилии встречались на страницах летописей.

Такого героя Пушкин вывел в «Медном всаднике»:

Объединив вотчину и поместье, Петр Великий убрал сословную перегородку внутри дворянства. Но живейшая память о ней оставалась. Рубец не зажил. В «Романе в письмах» Пушкин заметил: «Аристокрация чин[овная] не заменит аристокрации родовой».

В конце XVIII века историк князь М. М. Щербатов ополчался на новые роды, подчеркивая как бы незаконность их возникновения. После реформ Петра «начали люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источнику богатства и награждений… стали не роды почтенны, а чины, и заслуги, и выслуги»^[317]. Древние фамилии, владевшие некогда собственными княжествами, чувствовали себя униженными, когда их ставили в равное положение с теми, кто приобрел знатность и богатство, служа государю.