Победное окончание двух войн не принесло передышки: в 1830-м на фоне известий о революции во Франции вспыхнуло восстание в Польше. Под началом старшего брата императора Константина Павловича воспитывалась прекрасно обученная и вооруженная польская армия, обратившая в роковой момент свои штыки и сабли против империи. По поводу старого спора «славян между собою» Пушкин написал знаменитые стихи «Клеветникам России», а взятие И. Ф. Паскевичем Варшавы в сентябре 1831 года стало поводом для не менее жесткой «Бородинской годовщины».

Одновременно с возмущением шляхты началась эпидемия холеры, охватившая Центральную и Восточную Европу. Холерные бунты вспыхнули во многих регионах России. Именно этой эпидемии русская литература обязана Болдинской осенью Пушкина, когда карантины, расставленные на дорогах, не позволили поэту выбраться из деревни. И он вынужден был писать, чтобы не умереть со скуки.

В сущности лишь к 1832 году страна начинает помаленьку успокаиваться. В предшествующие пять — семь лет власти едва успевали поворачиваться под давлением внешних обстоятельств. Только недюжинным упрямством и памятливостью императора можно объяснить, что дело Измайлова все-таки было доследовано.

«Дубровский» писался в 1832-м, и поставленная в начале повести фраза: «Несколько лет тому назад», на наш взгляд, более всего соответствует второй половине 1820-х. Тогда шло разбирательство по делу Измайлова. Тогда служба в гвардии утратила свою романтику. Тогда еще не грянули новые войны, мятежи и эпидемии, мешавшие офицеру свободно уйти в отставку. Пушкин уловил кратчайший исторический миг, когда и в столице, и в провинции дела обстояли относительно спокойно, и превратил его в некое вневременное русское всегда.

Любопытно посмотреть, как развивались бы события «Дубровского», если бы повесть не была произведением чистого романтизма. Если бы автор допустил в нее сквозняк истории — реальное время. Тогда картина изменилась бы радикально. Приобрела бы иные краски и звучание.

То, что предлагается сделать, — не более чем невинное интеллектуальное упражнение. Но оно уместно, коль скоро мы воспринимаем тексты Пушкина как живой феномен, продолжающий влиять на развитие русской культуры.

Прежде всего нестандартно поведение Дубровского после получения письма от крепостной няньки Егоровны. В нем старуха сообщала воспитаннику о несчастье: сосед Троекуров отсудил у отца героя имение Кистеневку, после чего барин слег с нервной болезнью и ведет себя «как дитя глупое». Добрая няня советует: «Ты бы мог, живя в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду».

Не закавычивая мыслей Владимира, Пушкин как бы от его имени называет письмо няни «довольно бестолковыми строками». Мол, что глупая крепостная баба может посоветовать? И современный читатель тоже пожимает плечами: есть ли императору какое-нибудь дело до имения бедного безвестного дворянина?

Между тем совет Егоровны не так уж глуп. А сама по себе тяжба по имению — ситуация тривиальная. Сенат в то время был завален жалобами подобного рода. Недавно прогрохотала война. Документы на владение у многих не сохранились. Частые пожары также способствовали утрате владельческих записей. А некоторые помещики и сами бывали настолько дики, безграмотны и темны, что не придавали бумагам значения, пока кто-нибудь из состоятельных соседей не предъявлял претензий. Местные суды часто решали дела в пользу более влиятельного из спорщиков. Так, в 1832 году чиновник Опекунского совета Воспитательного дома в Москве Д. В. Короткий предоставил Пушкину писарскую копию процесса богатого помещика подполковника Крюкова против бедного соседа поручика Муратова. Спор был решен Козловским уездным судом Тамбовской губернии в пользу Крюкова и пересматривался в Сенате^[265].

Что давало обращение в Сенат? Прежде всего отсрочку. Пока дело по второму кругу расследуется, пока не вынесено окончательное решение, господа могут спокойно жить в своих деревнях. Тяжбы шли годами, и в Сенате значение имели уже не взятки, а помощь столичного покровителя. Никто не гарантировал, что у Дубровского таковой окажется слабее, чем у Троекурова. Тут уж кто с кем знаком.

Не последнюю роль играло и личное обращение к царю. Каковое было возможно и даже не особенно затруднительно. Не всякий решался хлопотать о высочайшей аудиенции во дворце. Зато сравнительно просто было подойти к государю во время его ежедневной прогулки в Летнем саду или на набережной Невы и подать прошение^[266]. Император был не просто чиновником первого ранга. Дворянство смотрело на него еще и как на главу огромного семейства, включавшего все благородное сословие. Монарх был обязан решать подобные вопросы. Если бы он отказался принимать в них участие, его бы просто не поняли.

И тут мы видим первую черту истинного романтического героя — молодой Дубровский ни за что не пойдет просить за себя кого бы то ни было. Даже императора. Он сам способен устроить свои дела и наказать обидчиков. Эта модель поведения диктовалась новыми представлениями о чести независимого человека. И новой литературной моралью байронизма.

Владимир решает ехать на помощь батюшке и даже подать в отставку, о чем начинает хлопотать в тот же день. Дело улаживается непозволительно быстро. И это второе допущение, не связанное с реальностью, но необходимое для дальнейшего развития сюжета.

В обыденной жизни молодого офицера, тем более недавно закончившего Кадетский корпус, в отставку так просто не отпустили бы. Особенно накануне или даже с началом Русско-персидской войны. Возникли бы многочисленные вопросы со стороны отцов-командиров и товарищей по полку, неизбежные прагматические советы подать жалобу в Сенат и на высочайшее имя. Нашлись бы и покровители. Обучение в Кадетском корпусе бок о бок с сыновьями влиятельных сановников и родовитой знати позволяло завести полезные знакомства. А мы помним, что Дубровский рассчитывал на богатую невесту и позволял себе «роскошные привычки», стало быть, не чурался бывать в богатых домах у товарищей.

Кроме того, полк — это настоящая корпорация, связанная множеством нитей, и важной обязанностью командира всегда являлась забота о подчиненных ему офицерах вплоть до участия в их семейных делах. Даже если бы Владимир захотел, он не смог бы остаться со своей крупной неприятностью один на один.

Еще одно важное допущение — молодой Дубровский изображен почти сиротой. Его мать рано умерла. Отец живет далеко в деревне. Пушкину важно вычленить героя из общества. Оборвать связи. Сделать одиночкой. Между тем подобная ситуация в описываемый момент крайне редка. У дворянина чаще всего большая семья. Даже если он единственный сын, то имеются двоюродные, троюродные, четвероюродные кузены, дядья, тетки, крестные, наконец, богатые земляки, что тоже ценилось. В их семьях человек того времени обязан был постоянно вращаться, если не хотел прослыть опасным оригиналом. С подобной же ситуацией искусственной свободы героя от докучных родственников читатель встретится в «Онегине», где Евгений — «наследник всех своих родных», то есть они уже умерли, и в другом пушкинском произведении — «Русском Пеламе», где легкомысленный отец отослал сына «в один из немецких университетов», то есть подальше от дома.

Показательна традиция, по которой дворяне в те годы, приезжая в другой город, никогда не останавливались в гостиницах. Считалось неприлично квартировать «стена о стену бог знает с кем». Следовало отправиться в дом к родственнику, знакомому, бывшему сослуживцу или просто к другому благородному человеку. Только такой поступок выглядел достойно.

Дворянин тех лет почти не оставался один. «Радение родному человечку» было развито до чрезвычайности. Поэтому, сложись описанная в повести ситуация реально, молодой Дубровский нашел бы более или менее влиятельного покровителя среди дальних родственников или друзей.