— А в книге, — говорит Майка, — про все-все цветы написано? 

— Почти про все, — отвечает Иван Федосеевич. — Кукушкину тамарку видишь? — Он показал на цветок, который как белая бабочка, только крылышка три. — Про нее написано, потому что ее кругом много. А есть растения, которые очень редко встречаются, и вполне возможно, что их никто не описал.

Майка сделала важные глаза:

— Я про вас догадалась. Вы будете знаменитым.

У Ивана Федосеевича опять от глаз побежали веселые морщинки.

— Откуда такой голословный вывод?

— И вовсе не голословный! — Майка затарахтела — теперь ее не остановишь. — Вы гербарий собираете? Собираете. По книжке смотрите? Смотрите. И вам попадается цветок, а в книжке он не описан. И вы его по-своему называете и сообщаете куда надо. И все вам завидуют, потому что вы открыли новое растение. Здорово, да? И вы на весь мир знаменитый!

Иван Федосеевич то ли фыркнул, то ли закашлялся.

— Понимаешь, — говорит, — открыть что-то новое — слишком большая удача. Тут нужны солидные знания. На случай полагаться не приходится. А насчет знаменитости... Меня ведь и так все в заповеднике знают и уважают.

— Лесничий — значит лесом заведующий, да? — спросила Майка.

— Можно и так сказать, — согласился Иван Федосеевич. — Всем лесным хозяйством.

Майка стала смотреть на небо и спрашивает:

— А женщины лесничие бывают?

— Отчего же нет? — говорит Иван Федосеевич. — Ты, к примеру, вполне можешь быть, если закончишь Лесотехнический институт.

Майка ничего больше не сказала. Я-то знаю, она хочет на Марс полететь... А вообще-то лесничим тоже хорошо стать.

Я их разговоры слушал и думал: возьму и выучусь на лесничего. Пойду работать, и мне выпадет удача: я найду цветок, какого никто не видел. И сообщу куда надо. И назову его... Знаю как! Под Москвой растет иван-да-марья. А мой цветок будет иван-да-майя. А то, что это я его открыл, не буду сообщать. Зачем? Пусть Иван Федосеевич да Майка по этому цветку станут знаменитые. А я еще что-нибудь новое открою.

Растения и животные, которые стали редкими или находятся под угрозой исчезновения, записаны в Красной книге. Во всем мире красный цвет означает запрет.

На красных листках книги сказано о растениях и животных, которые могут исчезнуть.

На желтых листках — о растениях и животных, которые стали очень редкими.

На белых листках записаны названия растений и животных, состояние которых внушает ученым опасения.

На зеленых листках рассказано о таких растениях и животных, которые чуть не исчезли, но восстановлены человеком.

Есть еще серые листки, куда записывают малоизученные виды растений и животных. Редкими растениями считаются пихта Камчатская, Крымский эдельвейс, лотос и другие.

С Иваном Федосеевичем жизнь пошла совсем по-другому. Нам с Майкой даже в путешествие по Луне расхотелось играть. Он как идет в обход по заповеднику, так заходит за нами. Взрослые всегда с ним отпускают. И получается путешествие по Земле.

Вчера мы ходили за речку. Она — как большой ручей, только глубокий. И очень быстро бежит, будто опаздывает.

Мы идем, а с того берега, издалека, собака лает: «Тху-тху...» Помолчит — и опять: «Тху-тху, тху-тху...»

— Давайте,— говорю, — позовем собаку. Может, она потерялась.

— Это не собака,— говорит Иван Федосеевич. — Это глухая кукушка, ее крик.

Я спросил, почему она глухая. Ушей у нее нету, что ли?

Майка сразу вылезла меня учить.

— У всех, — говорит, — птиц ушей нету.

Надо же, сколько я всяких птиц видел, а про уши не помню. Я стал скорей думать: у курицы уши есть? Нет. У вороны? Тоже нет. У чаек? Нет. И у соловья-красношейки не было ушей, я его хорошо разглядел!

— Получается, — говорю, — все птицы глухие?

— Ну почему же глухие? — затарахтела

Майка. — У птиц уши не как у зверей. У них ушные дырочки под перышками, их не видно.

 А у глухой кукушки, — говорю, — разве нет ушных дырочек? Почему она глухая?

Майка посмотрела на Ивана Федосеевича и молчит. Не знает, значит.

— Она, — говорит Иван Федосеевич, — не потому глухая, что не слышит. Голос у нее глухой. Кстати, у некоторых птиц ушные перышки совсем как ушки. Филина никогда не видели? Есть сова, которую из-за ушных перышек так и назвали: ушастая сова. Здесь ее не встретишь, а под Москвой она водится.

Пока мы выясняли про птичьи уши, глухая кукушка перестала «лаять». Зато обыкновенная кукушка начала свой разговор: «ку-ку» да «ку-ку», будто ее ключиком завели. Мы стали считать: сколько она накукует, столько лет нам жить. Так и считали, пока не дошли до речки, а она все «ку-ку, ку-ку, ку-ку...».

На тот берег надо было переходить по бревну, и мы перестали считать. Бревно — как я ростом, если лечь и руки вытянуть над головой. Сверху оно стесанное, чтобы ноги было ставить удобнее.

Майка как шла, так и перебежала, будто это кусок тропинки. А я забоялся.

Тогда Иван Федосеевич нашел длинный и толстый прут. Конец, который потоньше, передал Майке на тот берег. А толстый конец держал сам. И вышло будто одно перило.

— Ты, — кричит Майка, — держись за прут и в воду не смотри! Вперед смотри, на бревно.

Все она знает, эта Майка. Каждый тут учить будет...

Я взялся обеими руками за перила и пошел немножко боком. И вовсе не страшно! Я сначала одну ногу вперед поставлю, потом другую к пей подтяну. Опять эту же ногу чуточку вперед — и другую подтяну.

По земле удобнее ходить: то одна нога вперед, то другая, идешь и не замечаешь, что идешь.

Они крепко держали перило, и я перешел это противное бревно. А за мной — Иван Федосеевич: он упирался толстым концом прута в дно речки и так шел.

Иван Федосеевич сказал, что у нас сегодня событие: мол, Андрюша победил страх. И хотел меня сфотографировать. По я не согласился: страх-то из меня до конца не вышел!

— У меня, — говорю, — вестибулярный аппарат нетренированный. Когда буду, как Майка, бегать через бревно, тогда меня и снимите.

— Выходит, — сказал Иван Федосеевич, — на сегодня Маечка победительница? Становись на бревно!

Майка встала на край бревна, руки раскинула, будто летит, и глаза вытаращила. Я знаю, она хочет на фото красивее выйти.

За речкой мы устроили привал. Нашли свалившееся дерево, сели, разложили картошку и соль. Только собрались есть — а мимо идет лиса! Настоящая, рыжая, с темной грудкой. Вынюхивает что-то в траве.

Хвост у лисы длинный, чуть-чуть задевает траву кончиком. Остановилась, порыла землю лапами, понюхала — и пошла дальше. Нас — будто не замечает!

Мы с Майкой уставились на нее и молчим. А Иван Федосеевич говорит спокойно:

— Привет, Патрикеевна! Куда путь держишь?

Лиса даже ухо к нам не повернула. Потрусила дальше по своим лисьим делам.

Вдруг подо мной треснул сучок. Лиса как подпрыгнет — и понеслась вдоль берега! Отбежала подальше, поняла, что мы не хотим ее обижать, и села. Смотрит на воду.

— Непуганый зверь, — сказал Иван Федосеевич. — В заповеднике люди ей не вредят, вот она и не боится. Ее утки интересуют. Смотрите, целый выводок!

Я посмотрел — утка с утятами! Плывут по самой середине речки. Сейчас, думаю, будет охота! А лиса раздумала охотиться. Проследила взглядом, как они проплыли, и пошла дальше.